"Братья по оружию", Маргарет Уэйс

Близнецы Маджере поступают на службу к Безумному Барону Ленгтри, чтобы заработать себе на жизнь в качестве наёмного солдата и боевого мага. Карамон, хоть и силён не по годам, но воинской жизни не пробовал и должен многому научиться, да и Рейстлин хочет расширить свои познания в магии. Он, к тому же, ещё не оправился после Испытания, которое наградило его зрачками в форме песочных часов, способными видеть лишь тьму и тлен, и окончательно подорвало здоровье. Ну а душа Рейстлина Маджере по-прежнему потёмки, в которых и сам он плутает наудачу, толком не понимая своих чувств к брату, своих стремлений и желаний. Братья готовятся к своей первой битве, а их сестрица Китиара между тем связывается с драконами и вынашивает куда более серьёзные замыслы.
Эту книгу стоит читать ради Рейстлина — собственно, я и читала ради него. Карамон всё тот же добродушный громила, обожающий брата и, к стыду этого брата, чересчур непосредственный даже в обращении к высшим армейским чинам. К сожалению, здесь нет Флинта, Таниса и Таса, но любимого нашего Непоседу заменяет другой (полу)кендер, не менее очаровательный, — Крыса. Он мелкий, юркий и совсем не подходящий для службы в армии, но нет, Крыса хочет сражаться наравне с остальными и выдумает сотни способов, чтобы доказать свою полезность.
Было интересно читать о буднях братьев Маджере, о том, как они тренируются, совершенствуют свои навыки, как идут в первую битву, о городке Безнадёжность и странностях, которые вокруг него творятся. Ничуть не менее интересна линия Китиары — с Иммолатусом, великим и ужасным драконом, очнувшимся ото сна, и драконьими яйцами, предрекающими сложные и мрачные времена для Кринна. Проблема этой книги в том, что она, оказывается, не завершает историю, и мы уже не узнаем, что было с Карамоном и Рейстлином в промежутке между ней и "Драконами Осенних Сумерек". Я-то настроилась на цельную дилогию, с каким-никаким финалом, но под конец "Братьев по оружию" события только принимают самый интересный оборот. Жаль, конечно. Но я своей цели достигла — познакомилась с героями "Драконов" (в первую очередь с Рейстлином) и могу теперь двигаться по Саге о Копье дальше.

@темы: книги, dragonlance

---

"Я иду искать", Макс Фрай

И опять сновидения идут рука об руку с искусством, на этот раз — с музыкой. А началась новая история в жизни сэра Макса с того, что на улицах Ехо он столкнулся с Айсой, предводительницей группки юных, талантливых, но очень уж заигравшихся колдунов; да, тех самых, из Клуба Дубовых Листьев. Макс проводил Айсу и Ко в изгнание и тут же благополучно о них позабыл — не потому, что легкомысленный и совсем не дорожит людьми, а потому, что голова дырявая и жизнь слишком насыщенная: то в переделку какую попадёт, то и вовсе из Мира исчезнет... Айса, конечно, разобиделась на него. А вот другие ребята не столь злопамятны и вообще довольно неплохо устроились, когда срок изгнания подошёл к концу. Жизнь — штука непредсказуемая. Никогда не узнаешь заранее, какой стороной она повернётся к тебе. Кто-то из бывших изгнанников стал успешным колдуном, кто-то карьеру делает, кто-то у таинственного кейифайя обучается, а кого-то выбрала своим проводником в Мир музыка. Да не простая, а такая, что у всех слушающих натурально взрывается мозг и нутро наизнанку выворачивается... в хорошем, конечно, смысле.
Ну и в Ехо, как всегда, переполох. Тут и там, без видимой причины, начинает пропадать магия — просто выключается, как неисправная лампочка, при том места эти порой меняются, и в чём дело — даже на Тёмной стороне фиг поймёшь. Ещё и Джуффин, гад такой, умотал на спонтанные каникулы, и вынужден Тайный Сыск со всем разбираться без своего Почтеннейшего Начальника.
Книга, как уже стало привычным у Фрая, затрагивает много разных тем сразу. Тут и смерть (плюс бессмертие), и призвание, и путь к себе, и зависть-ревность-обида, отравляющие человека изнутри, и ответственность за тех, кого мы приручили... а ещё искусство и сновидения, куда ж без них. Всё это сплетается в одну, то смешную, то горькую и вообще ужасно интересную историю, от которой, как обычно, не оторваться. Ещё одна прогулка по мозаичным мостовым Ехо прошла удачно
– Музыка и есть магия, – сказала леди Сотофа. – При должном к ней подходе, конечно. Собственно, любое дело при должном подходе – полной самозабвенной самоотдаче – становится магией. И открывает нас Миру. И изгоняет смерть.

@темы: книги, ехо, любимые авторы

---

Новая серия моего любимого сериала. Ну что ж поделаешь с ними, с этими ребятами, не могу я пока оставить их

Название: Слухи
Автор:  .rainbow.
Размер: мини, 2445 слов
Категория: слэш
Жанр: повседневность, театр
Рейтинг: PG-13
Статус: закончен
Краткое содержание: Странные слухи разлетались по театру.

Слухи разлетались по театру, нелепые и странные: а вы слышали, как Виленский и Колосов… да не может такого быть… ну, все говорят, что у них… Люди в театре были те же, что и повсюду, любили порой поболтать о коллегах, о личной жизни, своей и особенно чужой, но таких слухов там ещё точно не водилось.
Игорь Колосов и Макс Виленский познакомились зелёными мальчишками на сцене и вот уже семь лет не расставались, к удивлению поклонников и артистов. Дело не в том, что в театральной среде не существовало крепкой и долгой дружбы: вон, Евгений Алексеевич Воронцов и Станислав Борисович Казарин имеют за плечами такой опыт общения, что неразлучной парочке Виленский-Колосов и не снилось. Но эти-то двое были похожи – оба до невозможности серьёзные, собранные, отдающие себя без остатка своему искусству. Игорь и Макс… свет ещё не видывал таких разных, несовместимых, противоречащих друг другу людей. Макс – настежь распахнутый миру, с безумными выходками и сомнительным чувством юмора, Игорь – образец выдержки и спокойствия, замкнутый в себе, чувства юмора лишённый начисто. Такому человеку, как Макс, должно быть скучно с таким, как Игорь. Такой человек, как Игорь, должен обходить такого, как Макс, кружными дорогами. Они, казалось всем, просто не имели шансов подружиться… а всё-таки подружились и стали неразлучны.
Конечно, не дружба пустила слухи по театру. К дружбе-то все привыкли, почти не воспринимая Игоря и Макса в отдельности, страшно удивляясь, если один появлялся где-нибудь без другого. Но как-то неуловимо и неожиданно для всех ситуация изменилась.
Ничего серьёзного, нет. Ничего определённого и конкретного: кто-то слышал, кто-то заметил, кто-то видел краем глаза… Вот, например, Игорь отрабатывает момент из спектакля на сцене, а Макс смотрит на него, – но не с восхищением, как обычно, и даже не с лёгкой насмешкой… странным, очень пристальным и совершенно неясным со стороны взглядом. Словно хочет прожечь Игоря насквозь. Они вообще стали слишком часто смотреть друг на друга, находить глазами в толкучке у служебного входа, или на вечеринках после удачной премьеры, или в переполненном зале для репетиций. И что-то было в этих взглядах… что-то особенное.
Макс сделал то, чего, по мнению людей, давным-давно его знавших, не сделал бы никогда: стал серьёзнее. Нет, со всеми остальными он вёл себя, как обычно, но отпускал теперь куда меньше шуточек-насмешечек в адрес Игоря, а Игорь, в свою очередь, куда реже занудствовал и воспитывал Макса на предмет его плохих манер, глупых выкрутасов и полного отсутствия дисциплины. Они оба стали какими-то тихими, спокойными и… кажется, счастливыми?
Неожиданная заботливость появилась между ними. Макс поправлял Игорю шарф, сбившийся набок, и шапку, съехавшую на глаза, Игорь совал в руки озябшего Макса стакан с кофе и делился своим обедом, раз уж Макс, идиот такой, сам ничего не захватил. Они и раньше, конечно, помогали друг другу, но всё же в ином, более шутливом ключе; теперь всё выглядело иначе.
Порой их заставали за молчанием. Они сидели рядом – в гримёрке, например, или в театральном буфете, или в фойе на диванчике, не глядя друг на друга, не говоря ни слова. Это они-то, увлечённые вещами, никому непонятными и неблизкими, всегда находящие сотню тем для обсуждений… при том, что Макс Виленский вообще не умел молчать, а трепал языком примерно двадцать четыре часа в сутки. Они сидели рядом, молчали, и, казалось, такая тишина их вовсе не тяготит.
Как-то раз после репетиции Марго зашла в гримёрку Игоря с важным, не требующим отлагательств поручением от Евгения Алексеевича. Но слова замерли у неё на губах, когда она увидела… да ничего особенного, на самом деле, привычная картина: Макс взгромоздился на стол, не слишком заботясь о флаконах, фотографиях, книгах, статуэтках и прочем, что там лежало, Игорь – скромно примостился рядом на краешке стула, словно не он хозяин комнаты и раскиданных Максом вещей. Эти двое всегда уходили из театра последними – болтали о чём-то взахлёб, забывая о времени. Так было и сейчас. Но, заметив нежданную гостью, Игорь и Макс резко отдёрнулись друг от друга, обменялись то ли испуганными, то ли растерянными взглядами… и Марго почему-то покраснела, шепнула «простите» и ушла, чувствуя себя виноватой. Словно вторглась без приглашения и нарушила какой-то личный, очень интимный момент.
Станислав Борисович обратил внимание, что Игорь и Макс ещё больше (хотя, казалось бы, куда уж) стали бывать вместе. Да что там, они почти всё свободное время проводили вдвоём, исчезая куда-то в перерывах, прячась по укромным углам (гримёрки, дальние ряды партера, служебные комнатки за кулисами), избегая общей компании. И ничего, конечно, не случилось, отношения между ними и всей остальной труппой как были, так и остались добрыми и крепкими, но… Если раньше Макс всегда был там, где затевалось что-нибудь массовое, выдумывал то посиделки какие-нибудь, то глупые, но весёлые игры, и принимал самое активное участие в жизни театра, а Игорь вынужденно следовал за ним, то теперь они уходили от всех. Молча. Незаметно. И с натянутым смехом отшучивались, когда их кто-нибудь о причинах этого спрашивал.
Однажды Саша увидела, как, пользуясь отсутствием в зале режиссёра, Макс, по давней своей привычке, лезет под самый потолок. Конструкция, по которой он лез, представляла из себя стальные балки, шаткие, даже толком не составленные вместе, только-только привезённые в театр; Максу, конечно, плевать было на риск навернуться с этой штуковины, а вот Игорь стоял внизу и наблюдал за ним с тревогой… и, похоже, самым настоящим ужасом. «Эй, Макс, – тихо сказал он, тихо и каким-то сорванным, не своим голосом, – спускайся, ладно?». А Макс не стал смеяться над трепетной душой Игоря, его повадками мамочки-наседки и «полным отсутствием тяги к адреналину». Спустился и больше к этой ненадёжной конструкции не подходил.
Слухи уже разлетались по театру, смутные и странные: вам не кажется, что… по-моему, Игорь и Макс немного… что-то же изменилось, верно?.. А потом, в один из суетливых дней перед моментом-икс – премьерой нового спектакля – Игорь пришёл в театр бледный, встрёпанный, с запавшими и больными глазами, как будто не спал всю ночь, а пил. Евгений Алексеевич привык к разному состоянию своих артистов, но тут даже он прервал репетицию и, вместо ругани насчёт непозволительных опозданий, спросил: «Что случилось, Игорёк? Кто-то умер?..». Нет, никто не умер, но бабушка Игоря, которую он любил куда больше своих родителей – именно она, как все знали, воспитала его, а не отец с матерью, – попала в больницу. Инсульт. Нарушена речь, парализованы конечности, прогнозы врачей – самые неутешительные. Да, к этому стоило быть готовым, в конце концов семьдесят три года – возраст немалый, но… Игорь рассказывал сбивчиво и путано, у него тряслись губы и бегали глаза. «Это уже повторный инсульт… боюсь, она не оправится больше…»
В «бродячем театре» уже давным-давно был пройден рубеж, когда личные проблемы каждого оставались личными проблемами каждого. Всех удивил и ошарашил рассказ Игоря, на долгую минуту повисла тишина… но прежде, чем кто-то успел сказать хоть слово сочувствия, задать вопрос, предложить помощь, Макс сделал резкий шаг-рывок к Игорю, обхватил его руками и крепко-крепко прижал к себе. Макс Виленский никогда не был хорошим утешителем и любителем «нежностей», даже с девушками. А сейчас он притянул к себе Игоря и стал говорить ему что-то, тихим и ласковым шёпотом; Игорь уткнулся лицом в его рубашку и то ли всхлипывал, то ли действительно плакал, вцепившись в Макса так, словно именно в нём видел последнюю опору и надежду. Все переглянулись и молча разошлись: никому, кроме Макса, сейчас не было места рядом с Игорем.
Слухи обретали всё более ясную форму.
Под Новый год в театре случилась премьера долгожданного мюзикла; решили в честь двух таких важных событий устроить большой корпоратив. Натащили купленных в магазине и приготовленных собственноручно вкусностей, заполнили стол в репетиционном зале бутылками и кувшинами, поставили украденные у звуковиков колонки – и пустились в шумный загул. Вообще-то на завтра была запланирована ещё одна репетиция, но Евгений Алексеевич решил её отменить – после такого праздника на плодотворную работу рассчитывать не приходилось. Да, праздник вышел отменным. Марго лихо отплясывала в паре со Станиславом Борисовичем, Ярик и Санька устроили состязание «кто кого перепьёт», Руслан почти одолел свою стеснительность и, опрокинув залпом стакан яблочного сока, пригласил Сашу на медленный танец; Евгений Алексеевич поглядывал на «молодёжь» со снисходительной улыбкой, но Саньке с Яриком очень быстро удалось и его втянуть в «олимпийские игры по пьянству».
Только Макс не принимал участия в общем веселье. Не дёргался, как безумный, под музыку, называя свои конвульсии танцами. Не обгонял по количеству выпитых стаканов Саньку и Ярика. Не изобретал конкурсы, не щеголял знанием похабных частушек и пошленьких стихов про театр. Весь корпоратив он просидел с Игорем. Игорь не пил вообще, по каким-то ему одному известным причинам; он упорно отказывался от вина, коньяка и водки, не слушал заискивающих «Ну, может, капельку?», твердил, что ему и без всякой выпивки весело… пока, в конце концов, не сложил оружие и не хлебнул вон того шикарного винца, которое Евгений Алексеевич притащил из собственных домашних запасов. Первый бокал был выпит только из уважения к Евгению Алексеевичу… второй – из уважения уже к Станиславу Борисовичу, который тоже что-то особое принёс к столу, третий – чтобы Ярик и Санька отстали со своими шуточками, четвёртый – чтобы взбодриться и прогнать туман в голове от предыдущих трёх… В общем, довольно быстро Игорь стал самым пьяным на этой вечеринке и тут же, за столом, отключился – или впал в коматозное состояние, по мысли Ярика.
Когда все повскакивали из-за стола и пошли танцевать, Макс остался с Игорем. Саша, то и дело поглядывая в их сторону, видела, как Игорь сонно что-то бормочет и опускает голову на плечо Макса, как бережно и аккуратно Макс обнимает Игоря… а потом, убедившись, что все заняты танцами, проводит рукой по его волосам.
Саша никому не говорила об этом, но, наверное, странные жесты Макса не остались незамеченными. После корпоратива о них говорила вся труппа. А вы слышали… а вы знаете… по-моему, между Игорем и Максом что-то… они же ведут себя как самые настоящие… Никто не заканчивал фраз. Никто не говорил «любовники», или «встречаются», или «больше, чем дружба». Слухи оставались слухами, на Игоря и Макса посматривали, но конкретные выводы всё-таки делать не спешили – да может, показалось, может, все эти изменения связаны с чем-то другим, может, мы ничего не понимаем в дружбе. Так бы всё и осталось слухами, домыслами, неясными намёками, если бы не…
Если бы новый спектакль не репетировали в незнакомом театре, а мама Руслана не захотела бы посетить премьеру и не попросила подобрать ей «самое лучшее местечко» в зале. Руслан, ответственный и заботливый сын, сначала присаживался в бельэтаже, бенуаре, партере, оценивая обзор сцены, а потом решил подняться на балкон. И увидел: там, на балконе, актёрами обычно не посещаемом, в кресле первого ряда сидит Игорь, у него на коленях – Макс… и хоть в полумраке было почти ничего не разглядеть, звуки поцелуя Руслан ни с чем не перепутал бы.
«Малыш, что с тобой? Призраки умерших актёров напали?». Марго смеялась, когда Руслан, красный с ног до головы, растерянный и донельзя смущённый, влетел в зал; он ничего не ответил, спрятался поскорее за кулисами и до конца репетиции изо всех сил избегал Игоря с Максом. Мама Руслана была женщиной консервативных взглядов и старой закалки. Он, конечно, знал о том, что бывают «нетрадиционные отношения», хотя лично с ними никогда не сталкивался и мнения определённого не имел – только с материных слов считал всё это странным, неестественным и уж точно неправильным. Но Игорь и Макс… Игорь и Макс, которые целовались на балконе… Руслан вертел эту мысль так и этак, пытался вызвать в себе положенные чувства – отвращение, презрение, неприязнь, но так и не смог. Не было ему противно. И никакого отвращения к Игорю и Максу, его любимым актёрам и, кажется, почти уже друзьям, не испытывал. В конце концов, это же Игорь и Макс. Как иначе-то может быть между ними? И разве, будь их новые отношения чем-то ужасным, ходили бы они оба такими умиротворёнными и счастливыми? Руслан пару раз видел Макса с Мариной, накануне их так и не случившейся свадьбы. Макс, казалось, был счастлив тогда, но рядом с Игорем… всё было совершенно по-другому.
Марго вытрясла из Руслана правду. Перед этой женщиной никто не мог устоять, особенно если она улыбается, ласково смотрит тебе в глаза и спрашивает: что случилось, малыш, почему ты так странно смотришь на Игоря с Максом, они тебя обидели? Краснея, отчаянно волнуясь и путаясь в словах, Руслан рассказал о том, что видел на балконе. И был сражён наповал реакцией Маргариты. Он ожидал чего-то похожего на собственные чувства – изумление, непонимание, растерянность… Но Марго заулыбалась шире, захлопала в ладоши, как девочка, и воскликнула: «Да кто бы сомневался, боже мой! Наконец-то милые мальчики открылись друг другу. Мне-то всё было ясно ещё с Моцарта и Сальери».
Если в театре о чём-то знает один человек – значит, об этом неминуемо узнает и вся труппа. Руслан, конечно, молчал, как рыба, да и Марго не была любительницей разбалтывать чужие секреты, но, может быть, Игорь и Макс стали показывать свои чувства слишком явно, может быть, актёры – люди слишком наблюдательные и прозорливые… Как бы то ни было, а вскоре о том, что Игорь и Макс любят друг друга совсем не по-дружески, знали все. «Я же говорил! – вопил Санька, отплясывая перед Яриком какой-то безумный, дёрганый танец. – Я говорил тебе, а ты не верил, дурачьё! Гони мою тысячу сейчас же!». Оказалось, эти двое уже сто лет назад обсудили сей животрепещущий вопрос, но Ярик всё-таки сомневался и согласился заключить с Санькой пари: любовники Виленский с Колосовым или нет. Под восторженные вопли Саньки и тяжкий вздох Ярика новенькая купюра в тысячу рублей перекочевала из одного кармана в другой.
Саша, округлив глаза, смотрела на Игоря с Максом и, кажется, не могла до конца поверить в то, о чём услышала. И толком не знала, как нужно ко всему этому относиться. «У них же любовь, да?» – тихонько спросила она у Маргариты, и Маргарита, с трудом сдерживая смех и прикрываясь ладошкой, чтобы, ни дай бог, не услышали сами виновники переполоха, ответила: «Да, Сашенька, у них – точно любовь».
Станислав Борисович держал своё мнение при себе. Впрочем, любой внимательный человек мог бы заметить, как, разговаривая с Игорем и Максом, он прячет в уголках губ улыбку и поглядывает на них с каким-то особым блеском в глазах. Саша с Марго, посовещавшись, решили, что, наверное, Станислав Борисович вообще самый первый обо всём догадался, даже раньше, чем сами Игорь и Макс; уж очень давно и хорошо он знал этих двоих, чтобы не догадаться.
Евгений Алексеевич недоумевал. Негодовал. И всех, кто так или иначе затрагивал тему «Виленский-Колосов» в беседах с ним, просил избавить его «от всей этой грязи» и «бессмысленной чепухи». Никак он не хотел поверить в «особые отношения» между Игорем и Максом, никак всё это не укладывалось в его аккуратную, привычную и удобную картинку мира; но однажды он вышел из-за кулис потерянный, ошалелый и красный до самых кончиков волос… Ярик и Санька выяснили потом, что, оказывается, он решил наведаться в столовую-гостиную театра в тот самый момент, когда «голубки» сидели там и трогательно держались за руки. «Ладно тебе, – успокаивал старого друга Станислав Борисович. – Метеорит на землю не падал. Наш театр не рухнул. Такие вещи – в порядке вещей, если ты понимаешь, о чём я». Евгений Алексеевич понимать не хотел, угрюмо отмалчивался и всё так же отказывался обсуждать «эту тему», но актёры, много лет работавшие с ним, знали: на самом деле он их всех любит, как собственных детей, и в глубине души рад за Игоря с Максом.
В конце концов, счастье – оно и есть счастье, пускай непонятное, странное и «ужасное», если смотришь на него со стороны.

@темы: творчество, театр, хроники бродячего театра

---

"Попытка к бегству", А. и Б. Стругацкие

Это не люди. Люди не могут так.

Люди из светлого, хорошего, давным-давно преодолевшего все научные/моральные/социальные преграды мира, Антон и Вадим, решили махнуть на Пандору, чтобы там поохотиться, развлечься, славно время провести. Но их планы рушит некто по имени Саул — подбросьте, мол, ребята, на неизвестную планету, не важно, какую именно, лишь бы только неизвестную. А почему бы нет, решили Антон с Вадимом, космос — большой, интересный, ещё неизученный до конца, найдётся планета для Саула. И они, конечно, нашли свою планету... правда, первым, что встретило их там, был мёртвый человек, и люди, оказывается, на Сауле вполне себе обитают, только странные, непонятные, ведущие себя совсем не так, как должны, не люди даже, а звери какие-то.
Антон и Вадим не помнят прошлого своей Земли — с войнами, геноцидами, рабством, властью сильных над слабыми... а вот Саул, незнакомец, взявшийся не пойми откуда, — помнит, и Саул, в отличие от них, понимает: нет, нельзя по щелчку пальцев изменить жизнь целой планеты, вмешаться в чужую историю и всё там перевернуть с ног на голову. Даже если очень-очень хочется. Даже если изменения пойдут планете только на пользу. Даже если происходят там вещи страшные, дикие, если страдают и умирают люди. Нельзя. Они-то, жители нового, на много сотен лет опередившие Саулу мира, готовы бороться, доказывать, внушать, нести разум и свет, указывать иной путь заблудшим душам, спасать тех, кому нужно спасение. Только вот — нужно ли? Готовы ли к спасению люди на Сауле, хотят ли они его? Ты протягиваешь им руку помощи — они хватают тебя и тащат на костёр. Ты спасаешь их — они вцепляются тебе в глотку. "Как жаль, что нельзя уничтожить одним махом всю тупость и жестокость, не уничтожив при этом человека". История беспощадна, ей не переломишь хребет, не подчинишь себе, её можно только оставить в покое, чтобы она развивалась естественным путём. Жестокость, смерть, боль, страдания — на пути будет всё, и ничего с этим не поделаешь, и никак иначе не выйдет.
Мы наблюдаем за тем, что происходит на Сауле, глазами Антона и Вадима. Людей будущего. И своими глазами тоже. Если даже для нас, не так уж далеко ушедших от этой вот грязи, невежества, непомерного честолюбия одних и покорности других, Саула выглядит страшно, какой она казалась им? Каково им было видеть такое — и понимать, что ничего не сделаешь, не поправишь, не спасёшь голых, замерзающих, выполняющих опасную и бессмысленную работу людей, не схватишь целую планету, чтобы сразу поместить её, минуя тысячи лет прогресса, в счастливое будущее. Конечно, они не сидеть сложа руки и не предпринять хотя бы одной попытки... да что там, даже Саул, который понимал, в конце концов не выдерживает и в отчаянии вопрошает: ну почему, как же так, почему я ничего не могу сделать... Но, как бы ни было больно и горько, а сделать они действительно ничего не могли. Только оставить Саулу и вернуться на Землю.
— Мы! — Саул усмехнулся. — Что мы можем сделать? Вот нас здесь трое, и все мы хотим творить добро активно. И что же можем? Да, конечно, мы можем пойти к великому утесу этакими парламентёрами от разума и попросить его, чтобы он отказался от рабовладения и дал народу свободу. Нас возьмут за штаны и бросят в котлован. Можно напялить белые хламиды — и прямо в народ. Вы, Антон, будете Христос, вы, Вадим, апостолом Павлом, а я, конечно, Фомой. И мы станем проповедовать социализм и даже, может быть, сотворим несколько чудес. Что-нибудь вроде нуль-транспортировки. Местные фарисеи посадят нас на кол, а люди, которых мы хотели спасти, будут с гиком кидать в нас калом… — Он поднялся и прошёлся вокруг стола. — Правда, у нас есть скорчер. Мы можем перебить стражу, построить голых в колонну и прорваться через горы, сжечь сюзеренов и вассалов вместе с их замками и пышными титулами, и тогда города фарисеев превратятся в головешки, а вас поднимут на копья или, скорее всего, зарежут из-за угла, а в стране воцарится хаос, из которого вынырнут какие-нибудь саддукеи. Вот что мы можем.
Но Саула спасёт себя сама. Позже, когда придёт время. Ведь и там, как всюду, есть люди, которые желают странного... с них-то всё и начнётся, с этих людей.
— Но уже теперь здесь есть люди, которые желают странного. Как это прекрасно — человек, который желает странного! И этого человека, конечно, боятся. Этому человеку тоже предстоит долгий путь. Его будут жечь на кострах, распинать, сажать за решетку, потом за колючую проволоку…
Будут. Но он, этот человек, который желает странного, в конце концов победит — и рванёт прямо к звёздам.

@темы: книги, стругацкие, любимые авторы

---

"Драма на охоте", А.П. Чехов

Очень хорошо и метко спектакль по этой повести назван "Хищники". Да, история полнится хищниками, самыми разными, но в одном одинаковыми: вот красивая девушка, милая и весёлая, как птичка, а давайте-ка её поймаем, давайте заманим в силок... давайте пристрелим, в конце концов.
Господин Камышев, он же Зиновьев, пишет книгу об охоте. О драме, случившейся там. И саму эту драму, конечно, ожидаешь с самого начала, и виновника истинного вычисляешь довольно быстро, но Чехов и не детектив пишет, не триллер, чтобы интригами и вотэтоповоротами нас занимать. Читатель почти сразу, и без его подстраничных комментариев, догадается: что-то не так с Зиновьевым, как-то странно он рассказывает, какие-то противоречия есть в его собственном характере... вот в чём главный интерес, вот в чём изюминка повести.
Зиновьев рисует себя этаким чувствительным эстетом, тонкой, нежной душой — и красота природы в нём отзывается, и на пороки человеческие он смотреть спокойно не может, и граф Карнеев, пьяница и повеса, ему отвратителен. А потом он идёт пьянствовать на пару с этим графом и Оленьку рассматривает как добычу, жертву, желанный экземпляр — хорошо бы владеть такой, хорошо бы присвоить её себе... То же самое — граф. Не живая для них Оленька, не человек вовсе. И так же было у Зиновьева с Наденькой. Он, конечно, оправдывал себя, порицал, называл скотиной, эгоистом, глупцом... а толку-то, если ничего, кроме боли, он Наденьке не принёс. И Оленьке тоже. Страшный человек. Не из-за того даже, что делает, а из-за того, как к своим поступкам относится... для видимости он жалеет Оленьку, но вот жаль ли ему на самом деле? Нет. И угрызений совести никаких он не испытывает, и нисколько себя не осуждает.
Злые, жестокие люди, да ещё и пустые, безнадёжно пустые внутри. Какой смысл был в жизни графа Карнеева? Волочься за всеми симпатичными девицами, проматывать деньги да пить. Зиновьев тащит за собой такую же бессмысленную жизнь, только у него ещё есть непомерное самолюбие и презрение ко всем на свете, кроме, конечно, себя, прекрасного и безупречного. Да и Оленька сама — глупенькая, серенькая, деньгами одержимая... у неё платье не может быть хорошим, если стоит дёшево. И замуж она пошла вовсе не за трогательно влюблённого в неё старика Урбенина, а за его деньги, за платья, за дом богатый. Но Оленька ещё и тщеславна, ей старых и некрасивых не надо, поэтому она ввязалась в интрижку сначала с Зиновьевым, а потом и с графом. Проскальзывает как будто мысль, что она несчастна, пыталась таким образом от сумасшедшего отца сбежать, найти хоть какое-то место в жизни... но мне, если честно, такую вот Оленьку не жалко ни капли. Не нравился ей Урбенин, не хотела она его любви? Что ж, получила именно то, чего хотела. Нет, конечно, не заслужила она своей участи, этой "драмы на охоте", но, случись всё не так, конец её вряд ли уж очень отличался бы.
Есть тут и славные, добрые, искренние люди — Надя Калинина, доктор, Урбенин, только им счастья не выпало, ничего они не сумели сделать против хищников.
А пишет Чехов прекрасно. Всегда у него персонажи получаются яркими и живыми, история выпуклой, а драма сильной и глубокой. Чеховские рассказы во мне ещё со школы крепко отпечатались, и повесть эта тоже запомнится надолго.

@темы: книги

---

"Ярмарка тщеславия", Уильям Теккерей

Не поладили мы с "Ярмаркой тщеславия". И с самим Теккереем — тоже. Роман при том прочитался очень быстро, мне понравилось, как он написан — эти длинные описания, внимание к каждой мелочи, самые мелкие оттенки чувств и эмоций персонажей, ох, люблю такое, — а тема по началу даже выглядела близкой и понятной. Только вот, к сожалению, языка и темы мало, чтобы по-настоящему роман полюбить, нужны ещё герои, события, сама история, смысл. А с ними у Теккерея, по-моему, происходит что-то странное.
Возьмём сюжет. Мы прожили много лет бок о бок с Эмилией и Ребеккой, их жизнь изменилась, они сами изменились... но всё, что происходит в романе, — балы, карточные игры, визиты, разговоры, война (за кадром), и снова балы, игры, визиты, разговоры, по кругу, по кругу, по кругу. История словно бы никуда не движется, роман затягивает, но не потому, что интересный и увлекательный, а потому, что вязкий, липкий, скучный. Да, в начале ещё наблюдаешь с любопытством, как Бекки Шарп водит за нос Джозефа Седли, как Эмми мечтает о своём ненаглядном Джордже, но чем дальше, тем меньше хочется об этом читать. А кроме того, Теккерей очень любит бросить своих персонажей и рассказать нам что-нибудь про войну, про людей, едва-едва соприкоснувшихся с Эмилией и Ребеккой, про людей вообще случайных, про высший свет, про деньги, про бизнес, про любовь мужчины и женщины... в общем, про всё на свете. Сами по себе отступления, может, не лишены смысла, но я тут читаю роман про Эмилию и Ребекку, можно мне, пожалуйста, про них?
Возьмём их, героев, которые могли бы сделать роман более живым и ярким, вызвать интерес и сочувствие, если бы не... И вот, пожалуй, самый главный минус для меня в "Ярмарке тщеславия" — Эмилия и Ребекка не то что сочувствия не вызывают, с ними вообще не хочется иметь никаких дел. Обе — скучные, пустые, довольно мерзкие, на самом деле, а Эмилия, ко всему прочему, ещё и картонка-куколка, неживая, серая, совсем ничего из себя не представляющая. Да, милая, добрая, славная девочка, да, любила мужа и сына, но что ещё можно о ней сказать? Что у неё есть своего собственного, личного, не завязанного на других людях? Жертвенность, бескорыстие, самозабвенная любовь Эмилии восхищают всех, а мне кажется, что она была такой, эта девочка, именно потому, что внутри у неё — пустота. Легко жертвовать тем, чего нет, отдавать то, чего и так у тебя никогда не было. Эмилия растворяется без остатка в своей любви к людям — к Бекки, к мужу, к сыну, к Доббину, она живёт этими чувствами... это человек-функция, а не живая, чем-то наполненная женщина. Не люблю и не понимаю таких.
На контрасте с Эмилией очень хорошо выглядела Ребекка — сильная, храбрая, упрямая, точно знающая, чего хочет от жизни. Уж она-то слишком любила и ценила себя, чтобы так запросто поставить свою жизнь в услужение другому человеку. Бекки казалась мне этакой бунтаркой, готовой всему миру доказать, что даже низкое происхождение и бедность не помешают ей найти своё место под солнцем... и так действительно было, но чем дальше, тем больше становилось понятно — и Ребекка тоже пуста внутри, только она, в отличие от Эмилии, продала себя не людям, а деньгам. Ребекка хочет жить в блеске и роскоши, никто ей больше не нужен — ни муж, ни сын, ни друзья, только деньги-деньги-деньги, красивые платья, балы, приёмы, связи. Сама же по себе она не менее скучная и бессмысленная, чем Эмми, да к тому же ещё и мерзкая. И вот мы получаем двух персонажей, за которыми не хочется следовать, которым не хочется сопереживать — а страниц в романе, между тем, больше семи сотен.
При чём все остальные, второстепенные, герои точно такие же. Жадные, глупые, неприятные, пустые. Из всей этой вереницы тусклых и скучных образов мне понравился один-единственный — Уильям Доббин, но автор не дал ему, как Ретту Баттлеру, осознать глупость и бестолковость своих чувств к недостойной их женщине, а, наоборот, бросил прямо в объятия дурочки Эмилии. Бедный Доббин. Совсем иной судьбы хотелось бы для него.
Но хуже всего с Уильямом Теккереем как автором. Боже мой, до чего он презирает собственных персонажей, да и людей в целом, как он язвителен, насмешлив, резок с ними, как ему нравится высмеивать каждого, даже наивную крошку-Эмилию, выворачивать наизнанку пороки человечества и выставлять всех, решительно всех, в дурном свете. Да, пороки обнажать нужно. Да, Ярмарка Тщеславия имеет место быть, и такие люди, как Бекки Шарп, отыщутся всегда. Но вы-то сами, господин Теккерей, лучше тех, над кем потешаетесь? Какое право имеете вы так бессовестно обобщать и судить обо всех людях? Для Теккерея весь мир — Ярмарка Тщеславия, там нет хороших, честных, добрых, там все лгут, изменяют, обманывают, притворяются... да что уж, он и в славном Доббине сумел отыскать какие-то зачатки эгоцентризма и честолюбия. Даже словом "классика" я не смогла оправдать такой взгляд на мир. Мне он неприятен и совсем не близок. А ведь этими ядовитыми насмешечками и шпильками наполнен весь роман целиком, ни одна страница без них не обходится.
По итогам — я просто не смогла найти в романе ничего, что зацепило бы меня и тронуло по-настоящему. Он, видимо, совсем не мой, этот роман, а уж с Теккереем нам точно не по пути.

@темы: книги

---

"Мастер и Маргарита", Михаил Булгаков

"Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город". Сколько магии для меня в этих словах теперь, с каким трепетом я их вспоминаю и произношу вслух. И много ещё таких слов и фраз, рассыпанных по всему роману, — они словно околдовывают меня, скорее даже не смыслом, заключённым в них, а тем, КАК они написаны. Магия. Я была захвачена языком Булгакова ещё прежде, чем самим романом, его сутью и персонажами, яркими сценами бала у Сатаны, полёта Маргариты, разговора на Патриарших, безумия в театре Варьете и прочих. И почему раньше, лет в шестнадцать или когда я там цапнула "Мастера и Маргариту" с маминой полки и взахлёб прочитала, он показался мне странным, непонятным и совершенно бессмысленным? И язык романа, и сам роман.
В самом деле, бывают книги, для которых наступает нужное время. Не стоит читать их раньше — рискуешь остаться в недоумении, разочароваться и даже близко к ним потом не подходить. Потерять навсегда. С Булгаковым мне повезло — я посмотрела мюзикл, решила сравнить его с первоисточником и купила книгу... один из самых правильных книжных поступков в моей жизни, серьёзно.
Какие-то рваные впечатления остались у меня с шестнадцати лет. Помню, не видела смысла во всей этой дьявольщине и проделках свиты Воланда, не понимала, почему мастер — мастер, зачем Воланд делает то, что делает, и что же, собственно говоря, ему нужно в Москве... Не сказала бы, что ответы на все мои тогдашние вопросы я получила теперь — роман-таки сложный, многослойный, с десятками возможностей для толкования; но уж чего в нём точно нет, так это Добра и Зла в прямом, привычном, чёрно-белом понимании. А именно так я смутно вспоминала, берясь за книгу, — вроде бы Воланд выступает за силы Зла, а Иешуа — за силы Добра... Ну, почти так. Только вот повелитель теней не слишком торопится причинять людям несчастья и/или толкать их на кривую дорожку и свергать Небеса; людей он, кажется, скорее наказывает за уже совершённое зло и слегка подталкивает к тому, чтобы они — сами — проявили свою грязненькую натуру. А Иешуа просит Воланда принять Мастера и Маргариту к себе — не приказывает, не умоляет, а именно просит. Зло и Добро вполне себе равноправны и находятся в гармонии — да, "что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла, и как выглядела бы земля, если бы с неё исчезли тени?"
Однозначно светлых или тёмных персонажей тут нет вовсе. Ни с той, ни с другой стороны. Воланд — жесток и холоден, а всё же мудр и разумен, он бывает терпеливым и даже сострадательным к людям. У его свиты проскальзывают человеческие качества (ну, кроме, пожалуй, Бегемота — но и он, опять же, не зло, скорее ярмарочный клоун, насмешник, весельчак с язвительными репликами и вечным желанием похулиганить). Маргарита, добрая, светлая Маргарита жила спокойно с нелюбимым мужем (и не очень торопилась покидать роскошный дом) и с большим удовольствием пакостила критику Латунскому. Да и не кажется мне её помощь Фриде милосердием, она же сама отрицает это, когда говорит с Воландом: "...я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь". Маргарита просила за Фриду не ради Фриды, а ради себя и своего спокойствия. На самом деле, только она сама, Мастер и их с Мастером любовь волнуют её. И, может быть, она сама, её собственный комфорт — больше Мастера и любви, ведь, зная, что Воланд исполнит лишь одну просьбу, за любимого она просить не стала.
Они все — просто живые, нельзя их записать либо в отрицательных, либо в положительных персонажей. И потому они мне нравятся. Особенно — Мастер и Маргарита. Нравятся за их эгоизм, за импульсивные порывы, за то, что они хотят любить и жить своей жизнью, не подчиняясь никаким правилам. Ведьма-Маргарита, раскованная, свободная, почти злая в некоторых своих словах и поступках, куда лучше смиренной и покорной судьбе Маргариты (а положительная героиня была бы именно такова). Что касается Мастера... да, он был всё же слаб и уязвим, своих испытаний не выдержал, Маргарита куда сильнее его; а всё же он и должен быть таким, потому что — Мастер, человек, влюблённый в свой роман, душу отдавший этому роману, подчинивший творчеству всю свою жизнь. Очень красноречиво, что он — единственный, кто остался без имени.
Роман Булгакова странен и хорош ещё и тем, что многие вещи в нём вовсе не надо воспринимать буквально. И не только в том, что касается сюжета. Воланд говорит красивые и мудрые слова — но кто сказал, что духу зла и повелителю теней непременно нужно верить? Местное народонаселение не изменилось — да ну, правда, вот ни капельки не изменилось за столько лет, что ли? И даже любовь Мастера и Маргариты, когда о ней начинаешь думать, вызывает определённые сомнения. Настоящая, верная, вечная... но я как-то сильно сомневаюсь в силе чувства людей, которые столкнулись на улице и ровным счётом ничего друг о друге не знали, и всё-таки полюбили, вот прямо сразу, с первых секунд, ведь им же так было суждено. И не стоит забывать о поступке Маргариты у Воланда и о таких, например, её мыслях: "Почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного". По-моему, Булгаков всё-таки не верил в эту "неземную" любовь, а тонко иронизировал над ней.
Непросто разобраться и в том, что он думал по поводу религии и веры. Да, Иешуа — Иисус, Воланд — Сатана, а неверующий Берлиоз после своих речей про атеизм получает отрезанную голову. Но мне Иешуа показался не сыном божьим, не мучеником, отправленным на землю во искупление грехов человеческих, а простым человеком, тем самым бродячим философом, с которым хотел говорить Понтий Пилат. Да и всё остальное, что имеет отношение к религии, у Булгакова, как говорится, не по канонам. И над этим, и над всем остальным можно думать очень долго, вертеть роман так и этак, находить в нём новые смыслы... а я уверена, что найду их, когда возьмусь перечитывать лет, например, через пять. Перечитывания уже никак не избежать, слишком великолепна и необычна книга.
Спасибо за увлекательную игру, Михаил Афанасьевич, сыграем ещё!

@темы: книги

---

Давным-давно не писала тут о работе, аж с осени 18-го. А между тем мои славные детки, мой первый набор, закончили четвёртый класс и теперь приходят на переменках и после уроков обниматься, рассказывать о том, как они учатся и как хотят снова ко мне :3 Новые дети... ну, пока совсем не радуют. В первую очередь, конечно, своим количеством — тридцать три штуки, Карл, и все, как селёдки в банку, набились в мой крохотный, вообще-то даже не предназначенный для начальной школы, кабинет. Последние парты почти упираются в стену. На уроках задыхаемся. Эпопея с кабинетами вообще очень весела и занимательна, но фиг бы с ней.
Тридцать. Три. Ребёнка. В прошлом году я выпускала двадцать четыре. То ли бум рождаемости произошёл семь лет назад, то ли что, но есть как бы нормы наполняемости классов, и вроде бы они зависят от площади помещения, нет? В моё помещение втиснуть даже двадцать четыре было проблемой... смешно, кстати, что в соседнем кабинете, ровно таком же по размеру, учится речевой класс, в котором десять человек. Завучу и директору пофиг, мы с родителями в шоке. Мда.
Дети шумные, неорганизованные, кое-кто вообще не знает, что такое школа и зачем он сюда попал. Большую часть времени мы не учимся, а обсуждаем правила поведения. Перед каждым уроком их нужно успокаивать, на переменах они просто бешеные, а процесс переодевания на физкультуру и обратно — история вообще отдельная... Ну и моё любимое: а у меня нет учебника, а мне мама ручку не положила, где мой пластилин, Петя меня толкнул, Вася дразнится... Их просто слишком много. О чём думали те, кто запихивал в один класс столько детей? Я едва успеваю на уроках письма, например, к каждому один раз подойти и образец элемента букв показать. Слишком много детей. И с ними надо быть постоянно рядом, держать под контролем, — я как встаю в девять утра у доски, так и не сажусь до часу дня. Ноги болят, голова трещит, мозги просто вскипают. А завучи... прибежала сегодня наша Ю.В. и весело предложила мне провести открытый урок для кого-то там важного в рамках какого-то там конкурса. Да не пойти бы вам, Ю.В.?
А ведь ещё имеются родители. Которые не умеют читать сообщения, не запоминают, что я говорю на собрании, задают глупые вопросы и теребят меня бесконечно своими: а вот Васеньке нужно... а могли бы вы Соню... мой Лёшенька не будет... Да, у меня же есть время и силы думать о каждом Васеньке и Лёшеньке в отдельности, ну само же собой.
В общем, это будет очень.сложный.год.

@темы: торжество абсурда, школьные будни

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я написала фанфик к своему же тексту и ни о чём не жалею Ну а что поделать, если такими родными стали эти ребятки и так хотелось их сослэшить.

Название: Если не можешь сказать
Автор:  .rainbow.
Размер: миди, 5215 слов
Категория: слэш
Жанр: повседневность, театр
Рейтинг: PG-13
Статус: закончен
Краткое содержание: Игорь осознал, что вляпался по самые уши — во влюблённость в своего лучшего друга, безнадёжную и совершенно безответную.
Примечания: 1) В тексте использованы слова песен из Mozart L’Opera Rock: Le Bien Qui Fait Mal (её русский вариант — «Сладкая боль») и L'Assasymphonie (в русском переводе)
2) И снова – если вам кажется, что вы что-то/кого-то узнали, вам не кажется ;D

Всё началось с Моцарта и Сальери. Нет, началось, пожалуй, намного раньше, но именно на репетициях рок-оперы Игорь осознал, что вляпался по самые уши. Вляпался в то, о чём каждый парень и подумать-то боится: во влюблённость в своего лучшего друга, безнадёжную и совершенно безответную.
Правда, в сериалах и фильмах парни влюблялись в своих подружек, не в друзей, но это, как говорится, детали, меркнущие на фоне ситуации в целом. А ситуация была — и в самом страшном кошмаре не приснится...
Игорь был знаком с Максом вот уже семь лет. Иногда не верилось — неужто он терпел этого взбалмошного мальчишку ТАК долго? И ещё больше не верилось, что один-единственный случай, стечение обстоятельств сделали их чем-то большим, чем коллеги-приятели по театру. Игорь уже играл в спектаклях — небольших, правда, — и пару-тройку раз выходил на сцену обеих российских столиц, когда Евгений Алексеевич Воронцов решил, что в своём мюзикле (адаптации зарубежной постановки) хочет видеть именно Игоря Колосова, талантливого, но почти никому не известного парнишку. От таких предложений, конечно, не отказываются. Их принимают с восторженным криком, хватают удачу за хвост и сломя голову летят навстречу перспективам и деньгам. Игорь полетел. В его голове теснились мысли, полные предвкушения, и надежды на будущее: вот сыграет он под началом Воронцова, вот покажет себя наконец на мюзикловой сцене, вот прогремит слава о нём, разнесётся среди театральных критиков и журналистов, зрителей и режиссёров... и всё изменится. Всё.
Да, репетиции того мюзикла изменили его жизнь. Перевернули с ног на голову. И не только потому, что действительно сделали Игоря Колосова популярным и всеми любимым актёром, открыли ему двери в бесконечный и непредсказуемый мир мюзиклов и больших театров. Там Игорь встретил Макса — такого же мальчишку, как он, неопытного, почти незнакомого с профессией, но переполненного дерзостью и весёлым задором до краёв. Игорь в ту пору был замкнут, застенчив и тревожен куда сильнее, чем сейчас, и уж точно не собирался дружить с парнем, который представлял из себя его полную противоположность. Шумный, наглый, вертлявый, без стыда и совести Макс Виленский. Кошмар всей труппы и угроза репетиционного процесса. Головная боль Евгения Алексеевича. Вечный повод для шуток среди коллег-артистов. Игорь посматривал на него искоса, немного даже свысока, с чувством собственного превосходства — он-то серьёзный актёр, он-то не лазает по декорациям, как обезьяна, не доводит режиссёра до инфаркта и не суёт нос во все театральные углы — и не заметил, как вляпался в катастрофу по имени Макс с головой. Безнадёжно. Безвыходно. На целых семь лет. Макс, кажется, просто выбрал его, как выбирают молоко в магазине, и сам для себя решил: «Ага, вот этот странный парень, жмущийся по углам сцены, будет моим лучшим другом» — решил и воплотил в жизнь.
С Максом было нелегко дружить. Хотя бы потому, что его самопровозглашённым девизом по жизни являлась фраза «ни дня без приключений».
— Макс, мы опаздываем.
— Да знаю я, знаю, вон часы висят — не слепой...
— Макс, нам правда уже пора — Семён Павлович рассердится...
— Да и пускай сердится, ему полезно — хоть какие-то эмоции, а то на селёдку дохлую похож.
— Твою мать, Виленский, брось ты уже свои комиксы, мы на репетицию опаздываем!
— Сам ты комиксы, Колосов! Это же манга!
— Манга! У тебя тридцатник почти на носу, Виленский, хватит читать книжки с картинками!
И в двадцать пять, и в тридцать Макс увлекался вещами, которые Игорь совсем не понимал. Японские комиксы и мультики, настольные игры, сериалы... Макс засматривался и зачитывался ими едва ли не до потери сознания, взахлёб обсуждал с Игорем (хотя Игорь в них ничего не смыслил, поэтому обсуждение сводилось к монологу длиной в час-два-три), проводил какие-то стримы для каких-то своих подписчиков, бесконечно делал селфи и выкладывал в Инстаграм (почти силой заставляя Игоря фоткаться с ним), мог завалиться на диван с очередной книжкой в руках и забыть обо всём на свете, даже о репетициях. Семён Павлович, брызжа слюной от негодования, ругал их, врывавшихся в театр с двадцатиминутным опозданием, на виду у всей труппы, а Макс стоял как ни в чём ни бывало, вежливо кивал, покаянно опускал голову и обещал, что никогда, Семён Палыч, больше никогда, мы усвоили урок, мы серьёзные актёры, да-да, конечно, мы обещаем... Игорь неловко переминался с ноги на ногу и краснел — от стыда перед коллегами и режиссёром и от желания разбить Виленскому нос. А Виленский потом, за кулисами, убедившись, что Семён Павлович не видит, мастерски передразнивал его: сводил брови к переносице, оттопыривал нижнюю губу, упирал руки в бока и предрекал кары небесные на головы злостным опоздунам и несмышлёным детям.
— Ещё один такой поступок — ещё один, повторяю вам, — и я смещу ваши кандидатуры... думаете, замены вам нет, так вы ошибаетесь, слышите, любого можно заменить!
Макс таращил глаза, в точности копируя Семёна Паловича, и смеялся. Смеялся настолько заразительно, что Игорь не замечал, как сдавленно хихикает сам.
Вообще-то Макс скорее не смеялся, а хохотал во всё горло, ржал как конь, вставший на дыбы, оповещая о своём веселье всю округу. Максу Виленскому слишком многие вещи казались смешными. Игорь до сих пор с содроганием вспоминал одну из первых репетиций «Графа Монте-Кристо» — костюмы ещё не примеряли, обходились выгородками вместо настоящих декораций; как и все, Игорь надевал на репетиции удобную одежду и вот как-то раз пришёл в своих любимых, очень мягких и не сковывающих движения штанах. Он почти гордился этими штанами. Но Макс, взглянув на него, входящего в гримёрку, две секунды хранил трагическое молчание, а потом расхохотался.
— Игорёк, дружочек мой, ЧТО это такое?
— В смысле? Это штаны, Макс, предмет одежды, изобретённый ещё...
— Я не о том, умник! Что нарисовано у тебя на штанах?
— Ну... это... бананчики нарисованы...
На приступ Максова ржания сбежалась половина труппы. Сгибаясь пополам, смаргивая слёзы, давясь приступами смеха, Макс рассказал всем желающим о «бананчиках», и не было Игорю покоя до самой премьеры мюзикла. Да и после, чуть появлялся повод, «бананчики» припоминались с большим удовольствием; мало того, с тех самых пор Макс завёл привычку ко всем без разбора словам прибавлять уменьшительно-ласкательные суффиксы.
— Подожди, я сейчас, только книжечку дочитаю.
— Не пойти ли нам в кафешечку, как ты думаешь, Колосов?
— Простите меня за опозданьице — честно, я так больше не буду.
Особенно страдали от этой новой — и затянувшейся надолго — привычки Макса не кафе, книги и опоздания, а живые люди, работающие с ним на одной площадке. Руслан Аврелин, совсем мальчишка, всего на свете стеснявшийся, краснел и не знал, куда деваться, когда Макс обращался к нему «Русланчик» и смотрел умилённо, как на любимого, но потерянного давным-давно сына. Сашенька, Яночка, Маргариточка, Яричка... только Станислава Борисовича Казарина Макс, несмотря на хорошие с ним отношения, не рисковал называть Стасечкой или Стасиком. Мэтр Казарин был слишком велик для таких детсадовских шуточек, даже Макс понимал это и не лез на рожон.
Он не только обожал подобные шутки, но и вёл себя соответствующим образом. По-детски. Из всех дурных наклонностей Виленского Игорю, пожалуй, больше всего не нравилась его манера забираться за самые высокие декорации (башни, стены, лестницы) и сидеть там, на верхушке, болтая ножками и ослепительно улыбаясь. По началу, правда, он вовсе не обращал на это внимания — в конце концов, не ему, а Максу получать нагоняй от режиссёра или работников сцены, устанавливавших декорации, — но люто возненавидел идиотскую привычку друга после одного замечательного случая. Случай этот вошёл театральные хроники, стал одной из самых ярких страниц и вспоминался на посиделках с радостью и шутками-прибаутками. Но Игорь не смеялся вместе с остальными. Ему-то весело совершенно не было. «А помните, — начинала, например, Марго с горящими от восторга глазами, — как однажды Макс залез на лестницу, ещё толком не достроенную...»
Да, однажды Макс залез на декорацию-лестницу, ещё толком не достроенную. Её готовили долго, старательно, мучительно, потому что она, лестница, с изящными ступенями, винтом уходящими почти под самый потолок, была важным элементом предстоящего спектакля. Макс решил опробовать её на прочность самостоятельно. «Ну, дело хозяйское» — думал Игорь, наблюдая за Максом, который карабкался по лестнице почему-то не прямо, на ногах, а на четвереньках и ползком; если ступенька под ним сломается — сам же будет виноват, угодит в больницу и не сможет выйти на сцену, да и поделом ему, придурку несчастному». Ступенька действительно сломалась. Деревянная, хлипкая, она, как выяснили позже, была плохо закреплена. Только Макс обладал обострённым инстинктом самосохранения и успел выдернуть ногу из дыры вовремя... правда, при этом наклонился назад и сверзился на сцену, заодно утащив за собой и лестницу.
Лестница всей своей тяжестью обрушилась на Игоря — он просто не успел сообразить, что к чему, и отойти на безопасное расстояние.
— Ну, прости, Игорёк, я же не знал... я просто по ней полз, а она... прости меня, пожалуйста, не злись, я так больше не буду, честно-честно.
Макс говорил эти бессмысленные, какие-то совсем уж ребяческие слова с искренним сожалением на лице. Он пришёл к Игорю в больницу сразу же, как только стало можно, притащил авоську с фруктами и растрёпанный веник цветов, робко присел на краешек кровати и затянул покаянную песню. Игорь переводил взгляд с Макса на свою сломанную, запрятанную в гипс ногу — лишившую его не только репетиций, но и самого спектакля — и думал, что выбирать друзей всё-таки стоит немного более разборчиво.
Макс был склонен к причинению неприятностей другим людям — и причинял он эти неприятности, само собой, без всякого злого умысла. Как-то раз Лида, хорошая приятельница Игоря, явилась на репетицию в красивом платье, с распущенными волосами и весёлой улыбкой. «Поздравляю тебя с моим днём рождения!» — сказала она и вручила Игорю внушительный кусок торта со взбитыми сливками и засахаренными фруктами на пластиковой тарелочке. «Я всех уже поздравила, только тебя не могла найти, — добавила Лида и убежала, бросив через плечо: Угощайся!»
Но перерыв между частями репетиции заканчивался, и Игорь отложил торт — весьма аппетитный на вид — на потом. Аккуратно прикрыл тарелку салфеткой и поставил на стол в своей гримёрке; день выдался сложный, не было времени даже бутерброд перехватить, и всю вторую половину репетиции Игорь предвкушал, как вернётся в гримёрку и наконец-то съест что-нибудь... да не просто что-нибудь, а торт, вкусный, сладкий, с кусочками персика и клубники...
Но торта уже не было, когда Игорь пришёл за ним. Точнее, он был, но совсем не тот большой кусок, который презентовала Игорю Лида несколько часов назад; на тарелке сиротливо лежал крохотный ломтик с половинкой клубничины и каплей взбитых сливок, а рядом, облизывая ложку, сидел Макс. Довольный и уж точно не голодный Макс.
— Виленский, ты что... сожрал МОЙ торт? Торт, который МНЕ принесла Лидка?
— За кого ты меня принимаешь, Игорёк? Я и тебе оставил, видишь, целый кусок!
Кусок, оставленный Максом, был чисто символический. Но Макс считал, что, раз он голоден и первым добрался до брошенного без присмотра или хотя бы пояснительной записки торта, значит, вины за ним нет.
Кроме привычки смеяться над всем, что видит, причинения вреда чужому здоровью и стремлению пожирать чужие торты, Макс любил втягивать всех вокруг в свои сумасшедшие затеи. А его напору, его заразительному воодушевлению, надо сказать, очень трудно было сопротивляться. Почти никому, даже Игорю, столько лет знавшему Макса, сей подвиг не удавался. К примеру, два года назад посетители аэропорта Москвы были шокированы группой людей, разодетых как аристократы семнадцатого века, в цветастых камзолах и завитых париках, которая прошествовала мимо стоек регистрации и табло с расписанием рейсов в сторону зала ожидания. Группа послала одного аристократа, самого младшего, в съехавшем набок парике, красного и хохочущего до слёз, к ближайшему киоску за кофе и чипсами. Лорды и леди, обмениваясь шутками, хихикая в кулачки, посматривая на изумлённую публику, просидели в зале около часа, а после в том же виде пошли к выходу на посадку. На следующий день в интернет-изданиях появились красочные статьи о том, как Маргарита Альтовская, Ярослав Арсеньев, Александр Никитин, Игорь Колосов, Максим Виленский и прочие звёзды мюзикловой сцены начали свой спектакль ещё в аэропорту. Фотографии к статьям прилагались.
— Макс, ты сошёл с ума!
— А Саше моя идея нравится, правда же, Саша?
— Сашка с Яриком — такие же чокнутые, как ты, их мнение не в счёт!
— Маргарите тоже нравится. Правда, королева Марго?
— Ну, это должно быть... весело?
И это действительно было весело, даже Игорь не смог отрицать. Когда Максу взбрела в голову мысль напялить костюмы задолго до прибытия в Петербург и таким образом, по его собственному выражению, «сделать сенсацию», Игорь долго спорил с ним, потом ругался на него, потом ворчал и говорил, что все они могут заниматься чем хотят, а он, человек приличный, на такие выходки не подписывался. В конце концов Макс — с помощью Ярика и Саши, точно таких же ненормальных, только младше лет на пять — уломал его, и о своих разглагольствованиях (адекватный, мол, человек, выходки детские, глупость несусветная) Игорь вспомнил намного позже, увидев фотографии в интернете. Его, само собой, накрыло стыдом и запоздалыми угрызениями совести, пускай сам по себе поступок ничем не грозил и даже сыграл на руку спектаклю, который они играли в Питере. Но весело всё-таки было... ловить удивлённые взгляды людей, фоткаться в костюмах на фоне взлётно-посадочной полосы, вести себя как всамделишные аристократы, жеманно требуя у Ярика «чашку кофия» и галантно предлагая руку Марго при входе в салон самолёта.
Было весело. Если общаешься с Максом Виленским, да хотя бы просто знаком с ним, о скуке можно забыть навсегда.
Конечно, если бы Макс только веселился, из театра его очень быстро выгнали бы. И не стал бы он одной из самых заметных величин на мюзикловой сцене, наравне со Станиславом Казариным, Маргаритой Альтовской и, что уж, самим Игорем. Макс любил театр крепко и безоглядно, с полной самоотдачей, он мог дурачиться, выкидывать всякие глупости, но никогда не позволял себе легкомысленного и беспечного отношения к работе. Он жил бы на сцене, спал бы за кулисами, играл бы во всех спектаклях с утра до вечера, если бы ему позволили… Игорь нисколько не сомневался – у него хватило бы сил. Макс, кажется, не уставал вовсе. Самому Игорю случалось приползать на репетиции в полуобморочном состоянии – если он хорошо провёл выходные, например, или засиделся допоздна с текстом роли, но Макс неизменно был весел, энергичен и бодр, даже если накануне пьянствовал и учил текст с Игорем на пару.
— Слушай, да не могу я! Не могу – и всё! Это ты родился с феноменальной памятью, а у меня…
— А у тебя просто уверенности и терпения не хватает, глупыш. Не так уж много слов, на самом деле, бывает и больше, ты просто не хочешь…
— Не так много? Сорок страниц, Виленский, я в отчаянии!
— Спокойно, друг мой, вдохни-выдохни и слушай меня. Во-первых, выброси на помойку своё нытье, «я не смогу» и всё в таком духе – сможешь ты, куда денешься. А во-вторых…
Это был один из первых спектаклей, в котором Игорь и Макс играли вместе. Та знаменательная постановка с их участием понравилась публике, и Евгений Воронцов тут же замыслил второй проект, не менее громкий и почти такой же рискованный. Общая читка пьесы, распределение ролей и первое обсуждение остались позади, а каждый актёр получил на руки внушительную стопку листов с текстом: реплики, песни, стихи… Игорь только взглянул на объём того, что нужно было выучить, и сразу решил отказаться от участия в мюзикле. Давным-давно, ещё со времён учёбы в театральном, у него была плохая память. Он справлялся с не такими уж большими текстами для студенческих постановок, в первых своих спектаклях играл второстепенные роли (иногда вообще без слов), но тут… Игорь был действительно в отчаянии.
Неожиданно на помощь поспешил Чип и Дейл в одном флаконе – Макс. Он-то свои слова выучил едва ли не с ходу, бегло пробежавшись по тексту, пока возвращался домой на метро. С Максом всегда было так. Он схватывал на лету, запоминал огромные реплики, и даже стихотворный текст не вызывал у него никаких трудностей. Врождённый талант, как считал Игорь. Но, оказалось, Макс, такой же зелёный юнец в ту пору, сыгравший лишь в одном серьёзном спектакле, имел целый арсенал приёмов, секретов и хитростей, которым щедро поделился с Игорем. Каким-то немыслимым образом среди спектаклей и репетиций он находил время, чтобы каждый вечер заваливаться к Игорю домой и разучивать с ним слова. Однажды они засиделись допоздна, влетели в театр за минуту до начала репетиции… Игорь кряхтел и стонал, изо всех сил моргал, чтобы не заснуть на ходу, и даже задремал в кресле партера под звуки чужой и весьма похожей на колыбельную арии. Макс же прыгал, как горный козёл, пару раз навлекал на себя гнев Евгения Алексеевича, блистательно исполнил одну из своих сцен и не выказывал ни малейших признаков усталости.
— Скажи мне честно, Виленский, ты вообще когда-нибудь устаёшь?
— Нет. Я раскрою тебе свою страшную тайну, Игорь. Я – андроид.
— Чего?!
— Андроид. Модели M-404. Называется «актёр вечный, в сне и отдыхе не нуждается».
Игорь подавился смехом и получил заслуженный упрёк от режиссёра. Зато, когда пришла его очередь выходить на сцену, не забыл ни одной реплики и с тех пор больше не пугался кошмарных объёмов текста. А Макс… Макса, мирно спящего, Игорь обнаружил за кулисами на диванчике; получается, даже андроиды модели М-404 устают, если столько ночей не спят, а помогают неумехе-другу, ободряют и поддерживают его.
Такой человек, как Макс Виленский, не мог не пользоваться бешеной популярностью у девушек. Он и пользовался. С кем-то ходил в кафе пару раз и расставался без сожаления, с кем-то встречался подолгу — несколько месяцев, год, два... Однажды отношения с девушкой, Мариной, были такими продолжительными и такими серьёзными, что Макс чуть было не женился.
— Серьёзно? Ты сделал ей предложение? ТЫ сделал предложение Марине?!
— А что, позволь спросить, тебя так изумляет, Колосов?
— Да просто Макс Виленский и семейная жизнь – вещи несовместимые…
— А это уж позволь самому Виленскому решать, окей?
Почему жених и невеста разбежались буквально накануне свадьбы, Игорь не знал, да и не хотел знать, если по-честному. Он, конечно, сочувствовал другу, отпаивал его любимым яблочным соком, водил по кафе и кино, чтоб забыл эту дурацкую историю и не вешал нос, но тихо, сам с собой, сознавался: на самом деле он рад, что Макс и Марина разошлись. Нет, ничего против славной хохотушки Марины он не имел. Да и Макс, похоже, действительно любил её. Но если бы Макс женился... было бы у него столько же времени, как раньше, на кафе, кино, дурацкие выходки, походы на концерты и фестивали (куда он затаскивал Игоря силой), общие стримы (которыми он в конце концов Игоря заразил), болтовню после спектаклей, спонтанные путешествия то в музей, то в соседний город; стал бы он так же делать тысячи идиотских селфи с Игорем для инстаграма, часами просиживать у него дома на диване, помогать с длинными текстами ролей, смеяться бы до слёз над его штанами в бананчик? У женатого Макса наверняка появились бы совсем иные заботы и приоритеты. С возникновением личной жизни дружба всегда, что уж поделать, отходит на задний план.
Но Игорь не хотел быть для Макса на заднем плане. За семь лет он так привык к этому дурному, совершенно невыносимому человеку, к его постоянному присутствию в своей жизни, что не понимал, а как без Макса можно вообще.
Нельзя. Без Макса — нельзя.
Это было странное чувство – слишком странное и куда более сильное, чем положено быть дружбе. Но чувствами и какими-то смутными, до конца не обдуманными мыслями дело и кончилось бы, если б не мюзикл про Моцарта и Сальери. Начали репетировать, и с каждым днём Игорь понимал всё яснее и безнадёжнее: да, он вляпался, по самые уши вляпался, караул.

*

— Слушай, — задумчиво протянул Макс, облокачиваясь на заготовку декорации, хотя Евгений Алексеевич сто раз просил этого не делать. Труппа только-только закончила репетиции в выгородках и перешла на сцену, внешний вид спектакля был ещё толком не готов – костюмы лежали недошитыми, декорации недокрашенными и несобранными, поэтому с ними, декорациями, следовало обращаться очень аккуратно. Но Макса такие вещи не волновали. Он чуть ли не обнимался с троном епископа Коллоредо и смотрел на Игоря так, словно хотел прожечь глазами насквозь. Как Циклоп из его любимых фильмов и комиксов.
— Слушай, а тебе подходит эта роль.
— Да?..
— Да. Очень. И Евгений Алексеевич так тоже считает, и все… И нет, дело не в том, что с твоей аристократичной рожей и голосом только таких играть. Ты как-то слишком похож на Сальери, Игорёк. Что-то здесь, по-моему, нечисто.
Макс, само собой, шутил – Макс всегда шутил, — но Игорь почувствовал странный холодок внутри от этих слов. Слишком похож на Сальери… Да уж, Макс и сам не знал, сколько в его дурацкой шуточке правды. А Игорь предпочитал вовсе об этом не думать, со сдержанной улыбкой принимая похвалы от режиссёра и коллег-артистов: как хорошо ты играешь, как вживаешься в роль, ничего себе, Колосов, мы от тебя такого не ожидали… Нет, Игорю было не в новинку жить своим образом на сцене. Он, в конце концов, уже семь лет играл, жил, залезал в шкуру людей, бесконечно от него далёких и чуждых. Но так было в первый раз. Он говорил не слова Сальери, а свои собственные, не его, давным-давно умершего, а вообще-то выдуманного господами из Франции музыканта чувства испытывал на себе, а свои. Это пугало и сбивало с толку. Да в чём дело? Почему так происходит? Почему именно сейчас, именно в этом мюзикле?..
В мысли Игоря вторгся сердитый, недовольный голос режиссёра. Евгений Алексеевич вышел на сцену – с мрачным, расстроенным лицом, словно спектакль уже провалился и всё пропало.
— Максим, прекрати ломать мои декорации, я же тебя просил! Игорь, следи за ним, ты ведь старше, умнее и… Уважаемые артисты, нечего прохлаждаться, у нас премьера на носу, давайте уже наконец репетировать!
Никто не сказал Евгению Алексеевичу, что до премьеры ещё целый месяц, а «прохлаждаться» он оставил труппу сам, внезапно решив устроить нагоняй работникам сцены за какие-то никому больше неизвестные прегрешения. Актёры встали с пола, выбрались из уютных кресел партера, вышли из-за кулис и собрались тесной кучкой вокруг режиссёра; они были готовы терпеть и упрёки, и крики, и что угодно вообще, ведь рок-опера «Моцарт» нравилась всем без исключения, возможности поставить её на русской сцене ждали очень долго и теперь наслаждались процессом. Игорь тоже любил «Моцарта». Пять раз посмотрел французскую постановку, многие песни ещё тогда выучил наизусть. Они с Максом были счастливы, когда их пригласили играть Моцарта и Сальери, но… с каких-то пор всё изменилось, и тревоги у Игоря стало куда больше, чем радости и любви к творчеству.
«Ты слишком похож на Сальери».
— Мальчики, я верю, что всё у вас получится как надо, но помните – нам нужно…
Режиссёр согнал со сцены всех, кроме Игоря и Макса, и давал им длинные, эмоциональные наставления; у Воронцова за плечами была большая часть иностранных мюзиклов, поставленных на русском, и за каждый он болел всей душой. Игорь, конечно, слушал, кивал, соглашался с Евгением Алексеевичем, но мысли его бродили далеко. Он и так знал, что всё получится. Хорошо, идеально, как надо. Ведь он, Игорь, так похож на Сальери… слишком похож.
— Мне она не нужна! – надменно сказал Макс, небрежно сунул в руки Игорю нотные листы и отошёл к оркестру, взмахнув полами своего блестящего камзольчика. Истинный Моцарт. Голос Лиды, оперной дивы, сильно и мощно раскатился по залу и взлетел к потолку, а затем на сцену ворвались демоны — вместе с тревожными, нервными звуками арии Сальери. Той самой арии, с которой началась одержимость Сальери музыкой Моцарта – и самим Моцартом тоже. Эта сцена – одна из самых важных в раскрытии образа, в ней нужно показать раскол, потрясение, изумление Сальери, то, как душа его рвётся на части в муках, смешанных с наслаждением. Да, Евгений Алексеевич всё говорил правильно, но Игорь мог бы сыграть эту сцену и без его советов и подсказок.

Словно нож в сердце мне вогнал,
И навеки мой покой отнял.
А талант - дар или проклятье,
Так пусть он за все заплатит.
Каждым звуком очарован,
Хочу я услышать снова…
Жизнь мою разрушил разом,
И я теряю разум.

Демоны в чёрной коже мучили Сальери на сцене, и точно такие же демоны раздирали Игоря изнутри. А каждое слово песни стучало и звенело в голове. Теряет разум… да, он действительно теряет разум, ему в сердце вогнали нож, он близок к помешательству — и как в сумасшествии Сальери виноват Моцарт, так в сумасшествии Игоря виноват Макс. Чёртов Макс Виленский, который этого даже не понимает.

Словно огонь душу пожирает,
Как отрава убивает
Эта сладкая боль, этот страх.
И пускай лицо в слезах,
Пусть всем видна боль мученья.
Мне без пытки нет прощенья.

Смолкла последняя нота арии, и несколько секунд все молчали, пока Соня, игравшая сестру Моцарта, не подпрыгнула в кресле, захлопав в ладоши, а Евгений Алексеевич выдохнул:
— Это было великолепно, Игорь. Ты тоже всё сделал как надо, Максим, но Игорь просто…
— Да, он сам себя превзошёл, Евгений Алексеевич, полностью с вами согласен.
Макс посмотрел на Игоря почти с таким же восхищением, как Соня, изо всех сил хлопнул по плечу и стащил со сцены, чтобы уступить место Маргарите-Алоизии и Полине-Констанции. Макс болтал что-то восторженное, спрашивал о чём-то и сам отвечал на свои вопросы... а Игорь почти не слушал его. Он чувствовал себя так, словно пробежал километров пять по песку – с большим трудом спустился в партер и рухнул в кресло, красный и взмокший. Репетиции никогда не были простым делом, они всегда выматывали, причиняя боль горлу, мышцам рук и ног и таким частям тела, о существовании которых ты даже не подозревал. Но с репетициями этого мюзикла было как-то совсем иначе… Игорь уходил после них опустошённым. Выжатым. Вывернутым наизнанку.
Может быть, потому, что ему казалось – он прямо там, на сцене, откровенно признаётся Максу в своих чувствах, на виду и самого Макса, и всей труппы.
Он уже не понимал, где чувства Сальери, персонажа из мюзикла, а где – его собственные. Не путает ли он вымышленный образ с реальностью, не заигрался ли в странную любовь-ненависть Сальери к Моцарту так, что не видит разницы между ним и собой? Но, кажется, всё было проще – именно Сальери со своим бешеным восторгом, тёмной завистью, неожиданно поразившей его страстью и сладкой болью открыл Игорю глаза. Да, чёрт возьми, он чувствует к Максу то же самое. К этому невыносимому, взбалмошному, легкомысленному мальчишке – точно такому же, как Моцарт. Игорь восхищается им как актёром. Немного завидует – а порой завидует очень сильно, ведь ему, конечно, никогда не сыграть так. Хочет стать ближе Максу, чем все его друзья, девушки, потенциальные жёны… ближе, чем кто-либо другой. Из последних сил держится на грани между дружбой – и другими, куда более сильными и странными чувствами. Держится, но демоны лезут к нему в голову, а грань всё более ненадёжна и зыбка. Ещё немного, казалось Игорю, и он не выдержит, сорвётся, сделает что-нибудь глупое, нелепое и совершенно ненужное.
Да, он слишком похож на Сальери. Макс об этом шутит и правды не видит – к счастью, не видит. Скорей бы прошла премьера этого несчастного мюзикла, а потом… потом, наверное, будет легче.

*

В эту ночь
Невыносимая бессонница
Меня подстерегает,
Я убегаю сам от себя.
Я подчиняюсь
Этой какофонии,
Которая разрывает мне голову
Бессмысленной гармонией.

Ещё одна песня, в которой были слишком правдивые слова, ещё одна сцена, в которой Игорь обнажал себя до предела – перед Максом, перед коллегами-артистами, перед публикой. Сальери, сжимая в пальцах нож, безумец-Сальери с горящими глазами, исчез за кулисами, и публика в зале разразилась долгими и шумными аплодисментами. А после весь зал затаил дыхание, наблюдая, как прощались Моцарт и Сальери, глядя друг в другу глаза, не размыкая рук, со словами о том, что они высмеяли смерть и время.
Ещё более громким рукоплесканием, а также свистом и криками «браво!» встретили актёров, когда они, после торжественного вознесения Моцарта на небеса, вышли на поклон. Зрители вскакивали с мест, спешили к ступенькам на сцену с букетами, улыбались и смеялись, обменивались комментариями… премьера, судя по всему, удалась. Игорь сам не смог сдержать улыбки, пускай и вымученной, взял протянутую руку Полины и поклонился зрителям. А потом ещё раз, и ещё, и ещё. Принял вместе с остальными не меньше трёх букетов, плюшевого мишку и коробочку с чем-то таинственным внутри. Евгений Алексеевич, как виновник торжества – появления «Моцарта» на русской сцене – выбежал из-за кулис и поблагодарил лично каждого актёра, обнялся с мужчинами и расцеловался с женщинами.
— Из тебя вышел самый лучший Сальери, — сказала ему на ухо Маргарита. – Даже лучше, чем у французов.
— Мы всё-таки сделали это, верно? – шепнула с другой стороны Полина.
Да, они сделали это. Все лучились улыбками и были по-настоящему счастливы. У Сони блестели глаза – кажется, от слёз, Станислав Борисович обводил всех тёплым взглядом и был почти похож на обычного человека, а не короля мюзикловой сцены, Лида приняла охапку цветов из рук смущённого паренька и обняла его тут же, как родного. Все были счастливы. Только Макс как-то странно посматривал на Игоря – и, даже после того, как занавес закрылся и актёры с весёлой болтовнёй стали расходиться по гримёркам, Игорь чувствовал на себе его взгляд. Тяжёлый, пристальный, какой-то совсем неправильный. Почему-то Макс не подходил к Игорю, чтобы поздравить с премьерой или сморозить идиотскую шуточку, не тащил скорее в гримёрку, чтобы там взгромоздиться на его, Игоря, стол и без умолку трещать о спектакле, реакции публики, глупых ошибках и запинках, неожиданных импровизациях – о театре, который они оба любят больше всего на свете. Нет, Макс говорил со всеми, кроме лучшего друга, держался в стороне — и смотрел, смотрел так, что хотелось бежать из театра без оглядки.
Может быть, он понял? Услышал именно то, что хотел сказать ему Игорь?

Эта страсть так необъяснима,
Сила власти столь неумолима.
Нежных нот чувствовать дыханье
Чтоб вмиг отключить сознанье.
Всё теперь не будет прежним.
Прощай, свет моей надежды.

Это же Игорь говорил Максу, а не Сальери — Моцарту. В мюзиклах герои всегда поют о своих чувствах, признаются в любви с помощью песен… если не можешь сказать – спой, как шутили они с Максом, но сейчас Игорю было совсем не смешно.
— Ты чего застыл? – Витька помахал рукой перед лицом Игоря и для верности щёлкнул пальцами. – Ау, Колосов, вернись на грешную землю! Нас там у служебки целая армия фанатов ждёт, не хочешь осчастливить людей своим присутствием?
Игорь сам не заметил, что вот уже несколько минут сидит и тупо таращится в пространство. Он встряхнул головой и собрался ответить, но Витьки и след простыл – как все нормальные актёры, тот полетел к служебному выходу, в объятия восхищённых зрителей, фоткаться с ними, выслушивать от них комплименты и получать подарки. В коридорах театра слышался гул голосов и всплески весёлого смеха, но шаги стихали, двери хлопали, голоса удалялись в сторону улицы, и скоро, кажется, ни единой живой души не осталось. Тишина. Она больно ударила по ушам и швырнула Игорю в лицо все его мысли, страхи и сомнения.
Понял Макс или нет? Не спалился ли я на той последней песне, слишком крепко держа его за руку и пялясь слишком влюблёнными глазами? Дурак ты, Игорь, у тебя ж все чувства на лице написаны, ты вовсе не Сальери, ты не умеешь их скрывать. И что теперь, мать твою, делать? Как объясняться с Максом? Он уже тебя избегает, ни слова после спектакля не сказал… да придумай что-нибудь, идиот, или ты хочешь, чтобы лучший друг хорошенько тебе врезал? Он-то не влюбляется в парней, как ты, он-то нормальный… А может, всё-таки Макс ничего не понял? Это же Макс Виленский. Он туго соображает и порой не понимает даже очевидных намёков — зря, что ли, у него отношения с девушками не ладились…
Чем дольше Игорь сидел и думал, тем больше укреплялся в этой мысли. Да. Макс ничего не понял. Его странное поведение объясняется чем-то другим, совершенно безобидным. Макс не понял, для него случившееся было спектаклем, диалогом двух персонажей, не более того. И это замечательно. Теперь и самому Игорю стоит забыть о своих глупых чувствах, запихать их как можно глубже и контролировать себя, чтобы синдром Сальери никогда не повторился. Переживёт как-нибудь, справится… подумаешь, безответная любовь, и не такое случалось за тридцать пять лет жизни… он справится, только бы не…
— Словно нож в сердце мне вогнал…
Макс возник в дверях так неожиданно и бесшумно, что Игорь, повернувшись к нему, своротил со столика почти всё там лежавшее. Хотя бы зеркало не разбил от избытка эмоций, и то хорошо. Он был уверен, что Макс ушёл на служебку вместе с остальными – нужно было ещё поискать второго такого же любителя раздавать автографы и купаться во всеобщем обожании. Но Макс – вот он, стоит на пороге, смотрит на Игоря тем самым пристальным взглядом и напевает как будто себе под нос:
— И навеки мой покой отнял…
Внутри всё похолодело. Игорь привстал со стула, но так и замер, не зная, что ему делать, что сказать, что вообще происходит. Он неуверенно шагнул к Максу, чувствуя бешеный стук крови в висках, но Макс его опередил – одним неуловимым шагом оказался совсем близко, схватил за рукав, резко притянул к себе и выдохнул почти в самые губы:
— И я теряю разум…
А потом он прижался губами к губам Игоря, так крепко и жадно, что далеко не сразу Игорь сумел оторваться от него и сорвавшимся голосом проговорить:
— А ты… оказывается… не такой уж тупой, Виленский.
— Ну спасибо, Колосов, — хмыкнул Макс, наваливаясь на Игоря и почти опрокидывая его на жалобно скрипнувший столик. – А ты — мастер оригинальных признаний в любви.
Если не можешь сказать – спой, верно?

@темы: творчество, театр, хроники бродячего театра

---

"Полдень, XXII век", А. и Б. Стругацкие

Это первый роман Стругацких из тех, что я уже прочитала, в котором нет сюжета. Нет какой-то одной истории, одних персонажей, одного конфликта, с ними связанного... «Полдень XXII век» — как лоскутное одеяло, сшитое из кусочков-историй, из судеб разных людей, из разных событий и даже времён, а главным героем, пожалуй, в нём является само человечество. Люди вышли в открытый космос. Люди открыли новые планеты, звёзды, галактики. Люди построили космические корабли и научились... да чему только они не научились. Наука шагает вперёд гигантскими шагами, открытия совершаются едва ли не каждый день. Человек спасает китов, охотится на фантастических тварей на планете Марс (и не только на ней), путешествует по самодвижущимся дорогам, изучает странных многоногих существ, оцифровывает сознание, чтобы найти наконец то самое бессмертие. Человек может всё или почти всё. Это золотой век землян, полдень их истории, солнце, ясное, ослепительное солнце, взошедшее над ними. Над нами. Мы хотим знать, хотим понимать вселенную, которая нас окружает, хотим заглянуть за грань невероятного и невозможного, расширить до предела наши горизонты. И как же хочется, чтобы этот золотой век наступил не только в романе братьев Стругацких, но и в самом деле — тут, на реальной Земле, с нами, реальными людьми.
Почему-то роман многим не нравится, говорят, мол, и сюжета единого нет, и персонажи из-за их количества друг с другом путаются, и слишком много идей Стругацкие попытались вложить в одну-единственную книжку. С этим нельзя не согласиться. Да, идей много, да, нет общей линии, вместо неё — сшитые лоскутки, обрывки разных историй, разных мест и событий, происходящих с разными людьми, в разные промежутки времени. Но все эти вещи не мешали мне понимать роман и наслаждаться им... наоборот, именно «Полдень», кажется, самая меня зацепившая из всех книг Стругацких. В ней есть надежда. Сияющая, как звёзды над Землёй, надежда — вот, мы уже рядом с нашим Полуднем, вот ещё один рывок совершить, вот уже совсем немножечко осталось... Надежда на светлое будущее и вера в человека. Даже не так — в Человека. Того самого, который стремится выше и дальше своих повседневных нужд и мелких проблем, которому хочется знать, понимать, закапываться мыслью в самые потаённые глубины вселенной. Распутывать тайны Земли, потом — космоса, потом — других планет. Бессмертие, полёты в космос, контакты с иными цивилизациями. Предела, кажется, нет вовсе, нет и конца этому процессу познания, этому любопытство человеческому, пытливому разуму и вопросам, вопросам, вопросам.
Есть в мире Полудня и лёгкость какая-то, теплота, человечность, что ли. Горбовский, Кондратьев, Званцев, Поль, все они — живые люди, которые любят пошутить (а Горбовский, например, полежать) и посидеть с друзьями у костра, поболтать за жизнь. Вот в такой прикостровой беседе, например, обсуждался контакт не то что с иной разумной расой, а с потомками нашими, узнавшими, видимо, как прыгать из будущего в прошлое и назад. Их очень легко полюбить, всех этих разных, но соединённых общим любопытством и желанием менять свой мир людей. Вот космонавты, пустившиеся в полёт (когда полёты в космос ещё не были обычным делом) на корабле "Таймыр"и случайно пропустившие целых сто лет на Земле. Вот весёлые, изобретательные и чертовски умные мальчишки из Анъюдинской школы, чьи головы переполнены затеями, проектами, дерзкими планами. Вот команда океанологов, выслеживающих в глубине океана жуткого монстра-кальмара, который нападает на китов. Вот исследователи, обнаружившие на планете под названием Леонида странный город... уже не первый такой город — осколок какой-то другой цивилизации — во вселенной. Каждая главка, каждая история высвечивает новый уголок мира Полудня. Да, они меняются очень быстро, да, они раскиданы по временам и местам, да, только успеваешь привыкнуть к одному персонажу — на его место заступает другой. И действительно, не всех героев можно запомнить и прочувствовать, не все события пережить в полной мере... вся эта книга — скорее пролёт над полуденным миром, стремительное знакомство с ним, зацепки-зарубки на будущее. Мне теперь страшно хочется узнать о нём больше, побыть в нём ещё немного.
Славный всё-таки мир. Там учёные из разных стран работают вместе и спокойно ладят, без всякой ненужной конкуренции и желания вцепиться в глотку чужаку. Нет в этом мире чужаков, все люди — товарищи, все заняты одним и тем же — самым главным, самым важным делом. Они познают мир. Раздвигают границы. Бросают вызов невозможному. Их общие ценности — разум и наука, любопытство и знание, они устремлены к одной цели, они счастливы, у них всё впереди.
Пожалуй, этот мир всё же чистая утопия. Сомнительно, чтобы наша Земля в двадцать втором веке стала такой. Но я не считаю роман Стругацких каким-то наивным, чересчур оптимистичным и уже не актуальным в наше время. Наоборот, именно сейчас он был бы очень полезен и нужен нам. Хотя бы ради одной-единственной мысли:
— Ты хочешь знать, что делается в системе UV Кита?
— Ну, хочу, — сказал Панин. — Мало ли что я хочу.
— А я очень хочу. И если буду хотеть всю жизнь, и если буду стараться узнать, то перед кончиной своей — надеюсь, безвременной, — возблагодарю бога, которого нет, что он создал звёзды и тем самым наполнил мою жизнь.
— Ах! — сказал Гургенидзе. — Как красиво!
— Понимаешь, Борис, — сказал Малышев. — Человек!
— Ну и что? — спросил Панин, багровея.
— Всё,— сказал Малышев. — Сначала он говорит: «Хочу есть». Тогда он ещё не человек. А потом он говорит: «Хочу знать». Вот тогда он уже Человек. Ты чувствуешь, который из них с большой буквы?
— Этот ваш Человек, — сердито сказал Панин, — ещё не знает толком, что у него под ногами, а уже хватается за звёзды.
— На то он и Человек, — ответил Малышев. — Он таков. Смотри, Борис, не лезь против законов природы. Это от нас не зависит. Есть закон: стремление познавать, чтобы жить, неминуемо превращается в стремление жить, чтобы познавать. Неминуемо!

@темы: книги, стругацкие, любимые авторы

---

как я провёл лето

У меня было очень хорошее лето. Правда, Питер обманул с погодой, не дал даже пары нормальных, стабильно тёплых недель... тёплые недели были в мае и начале июня, а как только мой отпуск начался — всё, привет осень, +20 максимум и ветры, ветры, ветры. Из-за погоды некоторые планы воплотить не удалось. Я не искупалась в Финском заливе, не съездила на пляж под Зеленогорском, не гуляла столько, сколько хотела бы, мало каталась на велосипеде. Самое обидное в том, что с деньгами было туго, моря я так и не увидела, не погрелась на хорошем южном солнце и как-то, получается, перехожу из осени снова в осень. Но что ж поделаешь. Питер есть Питер. И даже без этого лето вышло... правильным, на самом деле, именно таким, каким я и планировала его сделать.

Я прочитала МНОГО книг, больших и маленьких, старых и новых. В том числе два моих давних, сто раз уже откладываемых кирпича — "Два капитана" и "Графа Монте-Кристо". Добралась наконец-то до последней (пока) книги Патрика Ротфусса о моём любимом мальчике Квоуте, дочитала полностью, если не считать дополнительных повестей и рассказов, цикл "В глубине Великого Кристалла" Владислава Крапивина — над последней книжкой плакала, сидя в парке, и не могла остановиться. Снова припала к братьям Стругацким (к полуденному миру), одолела мангу Loveless, давно уже купленную и стоявшую на полках, погрелась с Брэдбери и чудесным сборником эссе Филипа Пулмана. И ещё закончила "Мастера и Маргариту", получив от этого романа даже больше, чем хотела и ожидала. Всего тридцать книг.
Были и сериалы. Для меня, очень медленно и со скрипом смотрящей что-то длиннее двух часов, их было даже на удивление МНОГО. Главное открытие лета, конечно же, мозговыносящая Тьма с её лабиринтами времени и круговоротом Йонасов в природе. Ну и гудоменсы с третьим сезоном очень странных дел в Хоукинсе.

Из фильмов я тоже что-то смотрела. Но лето было очень бедным на киношные премьеры, к сожалению, — вот свербило у меня желание пойти в кино, именно ПОЙТИ в кино, не включить фильм дома на компьютере, а пойти было вообще не на что. Скромный летний список: новые Люди-Икс (расстроили тем, что сотворили с Чарльзом, и очень глупым выпадом в духе "давайте назовёмся женщины-икс"), Дитя робота (фильм с интересной завязкой и моей любимой темой "люди и машины", но очень смазанным смыслом), Детские игры (кукла Чаки, главный страх моего детства, в новом облике всё равно ПУГАЕТ и кажется как-то... глубже?), Проклятье Аннабель 3 (просто ужастик из серии, которая мне в общем даже нравится), Паучок (ПАУЧОК!! т___т), Мёртвые не умирают (ОЧЕНЬ внезапный фильм про зомби-апокалипсис, который вертел эти ваши стереотипы о зомби-апокалипсисах), "Однажды в... Голливуде" (неспешный фильм-медитация с великолепными Ди Каприо и Питтом, который бьёт по голове концовкой и вообще очень удивляет, если над ним подумать).
А ещё я в первый раз сходила в кино на спектакль. Давно вообще-то знала, что у нас показывают на большом экране иностранные постановки с субтитрами, но опробовала только сейчас — и теперь хочу ЕЩЁ. Отличная запись. Три часа с антрактом, как в настоящем театре. Интересный, яркий Гамлет в исполнении Бенедикта нашего Камбербэтча. Не то чтобы я хорошо была знакома с Шекспиром на сцене (этот "Гамлет" — третий мой шекспировский спектакль после "Зимней сказки" и "Отелло" в Молодёжке), да и пьесу саму я читала в универе на первом курс и всё. Но, по-моему, принц датский у Камбербэтча вышел именно таким, каким нужно. Одиноким, страдающим, стоящим на перепутье, слегка ребячливым и слегка сумасшедшим. Сам спектакль поставлен ОЧЕНЬ здорово: красивые декорации, интересные сценические решения с безумием Офелии, с пеплом, засыпавшим всю сцену во втором акте (увядание, смерть, ложь — очень точный символ), с костюмами актёров. Играют все замечательно, но Беня, само собой, превзошёл всех. Он... потрясающий. Такая сила, такая глубина и многоликость в его игре. Перед спектаклем показали интервью с ним, и в жизни он, оказывается, просто солнышко, тёплое и мимими.

Наконец-то раскопала свой архив скаченных мюзиклов и посмотрела некоторые из них, две штуки французских и один японский. А в июле случился мой третий (и, надеюсь, не последний) Бал вампиров, который я созерцала аж из первого ряда, и все вампиры, в том числе сам граф фон Кролок-Ожогин, ходили в двух шагах от меня и поднимались по лесенке на сцену прямо рядом со мной.
Мюзикл хорош даже с третьего раза. ПЕСНИ, которые хотелось распевать во весь голос вместе с актёрами, великолепно поставленные сцены, мрачный вампирский дух во всём... И, конечно, Иван Ожогин с Кириллом Гордеевым. Я специально выбирала тот спектакль, в котором играли бы они оба, и мне нисколько не жаль пяти тысяч за билет — это стоило того. Ожогин прекрасен. Кирилл одной сценой довёл всю публику до истерического смеха. А потом, ПОТОМ, после спектакля, я в первый раз пошла к служебному выходу и сфоткалась там с ними обоими. Боже мой, какие они необыкновенные в жизни. Точнее, как раз самые обычные, живые и тёплые ребята, Ожогин чуть более холодный (и уставший), но славный, Кирилл — весёлый котик в кепке, готовый обнимать каждого и болтать с каждым. Я трусила отчаянно, но всё-таки подошла к ним и сфоткалась. Размытые из-за освещения фотографии с моим растерянно-удивлённым лицом лежат и радуют мой глаз бесконечно
Отдельное спасибо Балу (и господам Ожогину с Гордеевым) за то, что я вернулась в русреал и снова пишу о театре. Придумала ребят, наполовину списанных с реальной жизни (нет, не стыдно), и одного текста про них мне оказалось МАЛО. Театр снова вдохновляет меня. Я боялась, что так больше не будет.

Под конец лета неожиданно и ВНЕЗАПНО для себя упала с головой в мюзикловое болото. Я как бы и раньше была там, но больше в цивильной его части, где Ожогин, Гордеев и Колпаков, Музком и ЛДМ, спектакли, автографы и всё такое. А тут ко мне подкралась из-за угла, напала и поглотила парочка чокнутых и совершенно замечательных парней — Александр Казьмин и Ярослав Баярунас. Я знала их мельком по Даламару из ПИ и Альфреду из БВ, но только мельком. Случилось всё из-за мюзикла по Тетради смерти, который у нас вот уже несколько лет безуспешно пытаются поставить. Я услышала великолепную песню в исполнении Кирилла-Рюка, пошла искать остальные, мимоходом и японский мюзикл посмотрела, и в процессе этого всего наткнулась на Ярика с Сашей и их крышесносный дуэт "Один на один". Всё. Меня больше нет. Каких-то пары недель мне хватило, чтобы влюбиться в мальчишек безнадёжно, перечитать вдоль и поперёк паблик с цитатами с их стримов, сослэшить их, насохранять фоточек и мемов с ними и купить билет на концерт аж в Москве. Короче, "опустись со мной на дно" — не просто строчка из Бала вампиров, а суровая правда жизни. Я на дне болота мюзиклов, и это уже НАДОЛГО
Целый один раз сходила в театр, где никто не поёт. В любимый Молодёжный на "Жестокие игры" — вещь, которая в 2013-ом году порвала меня в клочья, очень больно сделала... И в этот раз — всё точно так же. История слишком обо мне, слишком понятна и близка, чтобы я могла, как сидевшие рядом женщины, обвинять её в юношеском максимализме, излишнем пафосе и надрыве и т.д. Кай, Терентий, Никита, Неля — недолюбленные дети, раненые давным-давно и не знающие, что делать с этими ранами, одинокие и прячущие себя-настоящих глубоко внутри. Это я. Я понимаю каждое слово, каждую сцену, каждого персонажа в этой пьесе.

Большая поездка была всего одна, по шхерам Ладожского озера. Мы погрузились в автобус в семь часов утра и укатили далеко-далеко от Питера на целый день. Высадились у крепости Корела в Приозерске (все нормальные люди зашли в неё через дверь, за деньги, а я через стену, зато бесплатно), в маленьком городке Лахденпохъя полюбовались выставкой деревянных фигур по финно-карельскому эпосу Калевала, очень долго гуляли по Сортавале: на берегу Ладоги, в парке Ваккосалми, который больше похож на лес с его скалами, извилистыми тропкам и полным отсутствием людей. Ну и главный пункт программы: катание на катере по Ладожскому озеру. Его берег изрезан заливами, всюду раскиданы острова, островки и островочки, большие и маленькие, то самые настоящие земли, то куски изломанного камня. Товарищ катермен закладывал лихие виражи, летел со скоростью света, устраивая гонки с другими катерами, высадил нас на необитаемом острове и завёл на самую его верхотуру. А вид с неё такой, что перехватывает дыхание. Карелия вообще необыкновенно красивое место, я бы там осталась жить.
На Ладоге мы были ещё один раз — на маленьком пляже у крепости Орешек, недалеко от нашей дачи. Лазали по камням, ходили по воде и пытались ловить солнце.
Из мелких событий у меня Стрельна (уютный посёлок минутах в двадцати на трамвае, а я там не была с детства, позор) и прогулка по рекам-каналам (в сумрачную, холодную погоду, но этим летом выбирать особо не приходилось). Почти каждые выходные бывала на даче — принимала солнечные ванны, дышала воздухом и писала по ночам свои рассказы на стареньком ноутбуке. А главным местом моих летних прогулок стал Южно-Приморский парк, в двух шагах от дома, знакомый вроде бы с детства, но... Оказалось, этот парк очень большой, похож на лес и в какой-то момент все его исхоженные дороги остаются позади, а впереди остаются тропки, ведущие непонятно куда. Я гуляла по ним и как-то раз вышла совершенно в другой части района, незнакомой и неизвестной В парке нашем много речушек, прудов, деревьев, и бродить там можно действительно бесконечно. Уютное, славное местечко для нагуливания вдохновения.
Дома, в общем, я не сидела, и это правильно, потому что все мои проблемы со здоровьем и даже моральным состоянием после общения с природушкой ощущались как-то легче.

Из рукотворчества была закончена сто лет назад купленная картина по номерам (мама, я художник!) и выжжены по дереву два милых дракончика :3

Удивительно МНОГО общалась с людьми. Даже познакомилась с одним человеком, который ужасно напоминает мне С. Хорошие его черты и моменты, связанные с ним, напоминает, но история с С. кончилась всё-таки плохо и стоила мне потрёпанных нервов, так что я слегка напрягаюсь и не надеюсь на что-то крепкое и долгое. Но человек... действительно хороший. Он даже сказал, что знакомство со мной — лучшее, что с ним случилось этим летом.
Что ж, поглядим, в сторону людей я уже просто боюсь загадывать

А самое главное, что я делала летом, самая важная вещь — писательство. Я писала. Я писала много. 19 тысяч слов, два больших текста, один маленький, один фанфик, несколько кусочков в одну из Главных Историй... и ведь оно получилось не само собой, не каким-то внезапным приступом вдохновения. Всё было так же, как прошлым летом, как весь год, — я не могла писать, не было ни настроения, ни моральных сил, тревоги из-за разных людей и событий мешали заняться творчеством как следует. Ничего не вышло бы, я так и осталась бы ни с чем, если бы не решила в начале лета: всё, я буду писать, регулярно и постоянно, я нащупаю тот самый поток, я займусь большой историей и закончу старый рассказ.
По началу шло со скрипом. Я отмечала в календаре каждый день, который был хоть в каком-то смысле посвящён творчеству, этих дней было мало... один в неделю, два, три... потом я стала писать через день, а потом и каждый день. В конце концов мне стало трудно обходиться без творчества, чесались лапки, идеи требовали выражения в словах. И, помимо законченных и продолженных текстов, появилось даже ДВА (не считая фичка по Балу вампиров) новых. Я не писала новых вещей очень давно. И совсем забыла, какое же это замечательное чувство: выразить мысли словами, оживить образы-персонажи, полюбить свою историю и своих героев, как родных, как настоящих людей.
Кроме того, я написала восемнадцать (!) страниц плана той самой истории, которую, может быть, сделаю своей первой книгой. Моя самая важная история. У неё были наброски, общий план, но я, как обычно, увязла в деталях, в матчасти, в мелких подробностях, без которых картинка расползалась по швам. И вот я поняла, что сама по себе она не придумается, что надо садиться и прицельно заниматься именно этим — проработкой. Составила себе список вопросов, общих и более конкретных, к каждой главе, стала отвечать на них потоком сознания (просто писала все мысли по вопросу, которые приходили в голову)... и так из кирпичиков появилось здание, уже почти похожее на толковый сюжет и полноценный мир. Не передать словами, что я чувствую сейчас, когда листаю эти восемнадцать страниц. Столько времени я не могла нормально подступиться к этой вещи, столько раз разочаровалась в ней, точнее, в своей способности написать её... но, кажется, я всё-таки МОГУ.
Это было по-настоящему творческое лето. А значит, правильное и самое лучшее лето из всех возможных. В прошлом году у меня был Крым и тёплая погода, куда больше событий и встреч, но не было творчества, и лето словно бы прошло впустую. А теперь я чувствую удовлетворение и... почти счастье.
Этим летом многое изменилось. Пускай перемены закрепятся и продолжатся, и maybe tomorrow is a better day.

@темы: кино, мюзиклы, книги, творчество, театр, люди и я, моменты, пентаграмма и эти, баярунасголовногомозга

---

"Лето ночи", Дэн Симмонс

Однажды в маленький городок Элм-Хейвен пришла тьма. Даже не так — Тьма. С большой буквы. И всё, что можно представить, когда думаешь о Тьме, в ней было: и твари, прогрызающие себе путь наружу из-под земли, и мрачный символ, первоисточник зла, и давным-давно, а может, и совсем недавно, умершие люди, которые хотят пожрать людей живых, и даже древний бог с неясными, но жуткими целями. Мальчишки Элм-Хейвена в нетерпении поглядывают на часы: вот-вот кончится школьный день, а за ним — жаркая, искристая, полная приключений бесконечность лета. Они ещё не знают, каким странным, страшным, совершенно не похожим на все прежние, будет это лето. Граница между Тьмой и Светом. Между детством и взрослением. Особенное лето, которое никогда больше не повторится.
Дэн Симмонс откровенно заигрывает со Стивеном Кингом. Дети — пропадают, люди — умирают, неведомая хтонь — таится, выжидает, крадётся в темноте к ничего не подозревающим ребятам из Велосипедного патруля. Не Клуба Неудачников, не перепутайте. Так же откровенно он заигрывает и с нашими страхами, желаниями, впечатлениями детства. По-разному, в тех или иных вариациях, но все мы раскапывали пещеру бутлегеров, набитую неведомыми сокровищами; устраивали тайные убежища в лесу и прятались там от школьных хулиганов; боялись заглядывать под кровать, ведь там сидит монстр — зазеваешься, и он тут же цапнет тебя за ногу, уволочет за собой. Мы пропадали с друзьями на улицах до вечера, смотрели кино, похрустывая попкорном, копошились в развалинах старого дома, собирались дружной компанией в полузаброшенном курятнике. Моё детство — дачное детство — было именно таким. Бесконечным. Полным открытий и тайн. Пронизанным лучами солнца, и ароматом скошенной травы, и пением цикад, и тихим звучанием скучных взрослых разговоров на веранде, и предвкушением чудес. Симмонс цепко ухватывает момент — со всеми его вкусами, запахами, чувствами — и кладёт на бумагу. Плюс щепотка Брэдбери и вина из одуванчиков. Да, лето ночи — страшное, смертельно опасное, под завязку набитое монстрами и Злом, но в то же время и прекрасное, интересное, самое лучшее лето за всю жизнь.
Итак, Зло. Оно поселилось не где-нибудь, а прямо в школе, в Старой центральной, в здании, которое вот-вот собираются сносить. Смотритель, учителя, все, кто так или иначе связан с этим зданием, — люди непонятные, недружелюбные и явно замыслившие недоброе. Ну а как иначе-то, все мы в детстве подозревали свою школу в каких-то тёмных делах. Только вот подозрения пятерых мальчишек и одной девчонки из Элм-Хейвена сбылись. Школьный двор изрыт странными норами-бороздами в земле. Жуткие твари копошатся под кроватью, в шкафу, в подвале. Сумасшедший водитель труповоза пытается насмерть задавить детишек. Умершая учительница внезапно обнаруживается живой... ну, почти живой. Изо рта священника лезут могильные черви. Необъяснимых событий более чем достаточно, чтобы взяться за расследование и копать в глубину: что там, в заколоченной башне, куда на самом деле исчез мальчик, так и не вышедший из здания школы в последний день перед летними каникулами...
Само собой, взрослых вмешивать нельзя. Они либо не поверят, либо поверят и пострадают сами, либо присоединятся к армии Зла. И горстка ребятишек остаётся с неведомой хтонью один на один. Детки, правда, не промах и так легко сдаваться не намерены; взяв в руки краденное у пап, мам и бабушек оружие, они покажут хтони, кто в Элм-Хейвене хозяин.
Не хватило мне чего-то, чтобы проникнуться этими детьми по-настоящему. Они, конечно, храбрые, умные, дружные, умеют за себя постоять... а живых людей я в них разглядеть не смогла. Кроме, пожалуй, Дуэйна, вот единственный персонаж, который действительно похож на человека и вызывает самые добрые чувства, от сочувствия до глубокого уважения. Он-то, в отличие от остальных, не просто выполняет задачу (нарыть нужные сведения о колоколе Борджа), но существует и сам по себе: пишет портреты словами в своих блокнотах, пытливо глядит на мир, мечтает стать писателем и спасти отца от беспробудного пьянства... А Майк, Дейл и Лоренс, Кевин, Харлен, Корди — у них есть только имена и функция, которую они выполняют в сюжете. Майк должен спасать свою бабушку от Солдата. Лоренс должен бояться темноты под кроватью. Харлен должен увидеть что-то важное в окне Старой центральной. За этими славными детишками следишь, за их победы и поражения немного волнуешься, но... к сожалению, немного, и дальше интереса дело не идёт. Да, здорово. Да, любопытно. Ух, какие они, оказывается, ловкие, смелые и классные! Только нет той крепкой связи, которая у меня, например, возникла с Неудачниками Стивена Кинга, когда ты уже не сторонний наблюдатель, а почти один из них, полноправный участник всех событий, член тайного кружка, свой.
По-моему, Дэн Симмонс развлёкся как следует, изобретая кошмары и ожившие страшилки для своих ребят. Он пишет с удовольствием, с полным погружением в мир зла, теней и потаённого ужаса, смакует детали, которые получаются действительно мрачными, пугающими и, что уж скрывать, противными. Симмонс довольно жесток и почти не жалеет героев, особенно — второстепенных, особенно — взрослых. И всё же его история похожа на квест, увлекательный и более-менее гарантированно приводящий к хэппи энду: совпадения, ловкость рук и рояли в кустах нередко приходят на помощь детишкам. Скажем, Корди Кук, девочка с окраин города, — полноценный рояль, грозный и храбрый, с ружьём на перевес; она, по началу едва знакомая с нашими мальчишками, умудряется выходить на сцену в самый нужный и важный момент, далеко ни один раз и даже ни два.
Может, именно такая «квестовость», игрушечность происходящего смазала мои впечатления. Ещё, конечно, перевод — не знаю, кто им занимался, но сделано плохо: повторы, длинные, тяжеловесные конструкции и беда с сочетанием слов внутри них. Текст сам по себе трудный, и я продиралась бы сквозь книгу, как сквозь буйные заросли, мучительно и долго, если бы сюжет ни был таким захватывающим. И мне самую малость не хватило, скажем так, мотивации зла, объяснения словами механики происходящего: когда всё началось, почему было так, а не этак, какое отношению к делу имеет то-то и чего же, в конце концов, нам ждать дальше. С чокнутым клоуном из Дерри, несмотря на всю его таинственность, всё стало понятно, а с хтонью из Элм-Хейвена... ну, не совсем, не так понятно, как хотелось бы.
Но разница между детским и взрослым восприятием мира Симмонсу определённо удалась. Восторг ребёнка перед жизнью так и льётся со страниц, та пьянящая свобода, которую ребёнок чувствует, выбегая из школы в последний учебный день, тот пронзительный страх перед монстром из-под кровати, который могут испытывать только дети, ужас напополам с одуряющей радостью, когда бежишь от хулигана, и лезешь в свою тайную нору, и прячешься там, затаив дыхание — только бы не нашли, только бы не поймали... Такого лета больше не будет. Слишком многое изменилось для ребят, слишком многое они увидели и поняли, чтобы оставаться беспечными, весёлыми, замкнутыми в свой особый мирок детьми. Они выросли. И то, как происходит взросление, перемены в ребёнке, переход с одной ступеньки жизни на другую, Симмонсу тоже удалось показать очень хорошо.

@темы: книги

---

сериалы лета

Тьма, 2 сезон.

Тьма, 2 сезон.
УХ, КАКОЙ СЕЗОН! УХ, КАКОЙ СЕРИАЛ! Так хотелось мне вопить от первой серии до последней. Временные петли затянулись ещё туже, на старые вопросы мы получили ответы, но вдобавок к ним — ещё целый ворох новых. В таймтревел ВНЕЗАПНО вторгся ещё и мультивёрс. На самом деле, о Тьме сложно говорить — все свои непосредственные впечатления я выплёскивала по ходу в твиттер, а сейчас просто изнываю в ожидании третьего сезона... если он не развяжет все узелки и не приведёт историю к логическому, полностью обоснованному финалу — я так не играю, правда. Страх, что всё сольют, стал ещё сильнее, потому что Тьма со всей её масштабностью и глубиной заслуживает БОЛЬШЕГО.
Вообще во втором сезоне я в полной мере познала безысходность. Мой мозг кое-как всё-таки принял основную идею сериала о том, что не будущее зависит от прошлого, а прошлое от будущего, но то, как на самом деле всё бесполезно и предопределено некими высшими силами... Герои совершали свои поступки не для того, чтобы изменить что-то, создать будущее, повернуть свою историю в иное русло, а просто чтобы всё было КАК НАДО, как УЖЕ БЫЛО, по сути говоря. Безысходность. Что бы ты ни делал, это ничего не меняет. Йонас пытался уничтожить раскол времени, а в итоге, получается, сам же его и создал... и теперь Йонас-маленький работает на Йонаса-старого, а Йонас-взрослый — против Йонаса-старого. Чего все они хотят добиться, чего добьются и добьются ли, можно ли вообще поломать безысходность всей этой системы или с ней надо просто смириться... сложно, всё очень сложно и чертовски интересно. По-прежнему мрачно и пугающе.
Дайте мне уже третий сезон, пжлста, я не выдерживаю.

Рассказ Служанки, 3 сезон.

Рассказ Служанки, 3 сезон.
Тут меня хватило на пять серий, дальше смотреть не смогла и не хочу возвращаться, хоть и знаю, что там Джун подняла восстание и наконец-то история добралась до того, до чего давным-давно должна была. Мне совсем не нравится, какой тон взял этот сериал ещё со второго, на самом деле, сезона, в какую сторону он свернул.
Первый сезон был посвящён Галааду: каков он, этот дивный новый мир, как выглядит изнутри жизнь женщин в нём, как люди докатились до такого мира, в конце концов. И первый сезон был действительно сильным, страшным, пробирающим до костей, особенно потому, что мы видели всё глазами той самой Служанки — она прошла весь путь от нормального мира, в котором у неё были семья и свобода, до полной несвободы Галаада. Каждая сцена первого сезона находилась на своём месте и била наотмашь. Потому что мы видели Галаад в первый раз, этот мир удивлял и возмущал нас, делал нам по-настоящему больно. Одного сезона вполне хватило, чтобы нарисовать картину мира, показать мысли и цели Джун, во втором уже надо было вести сюжет к революции, к изменению, к деятельной борьбе за свободу. Но там этого не было. Снова была Джун и мир её глазами, снова Служанок мучили, наказывали, насиловали, избивали, снова женщины умирали в Колониях... всё то же самое. Правда, показали и другую сторону Галаада (Иден и Айзек), но в целом история стояла на месте, а третий сезон буксовал точно так же, как второй, ровным счётом ничего в расстановке сил не меняя (ввели нового Командора, который мог бы помочь женщинам, и отправили Эмили с малышкой в Канаду, на этом всё).
Проблема с этим сериалом у меня точно такая же, как с книгами Джорджа Мартина. Я не люблю спекуляции на одних и тех же художественных приёмах и выдавливание слезы. Когда умирает первый персонаж, Нед Старк, смерти которого ты совсем не ожидаешь, — это настоящий переворот сознания, эмоциональная встряска, ужасная боль, растерянность, это действительно работает. Но вот умирает ещё один, и ещё, и ещё, и ты начинаешь подозревать, что автор тобой просто-напросто манипулирует. То же самое с Рассказом Служанки. Нельзя бесконечно показывать зверства галаадского режима и рассчитывать на одинаково сильную реакцию зрителя — да видел он уже всё это, он пережил эту боль, и пять раз повторённый приём НЕ работает. Я вижу в таком повторении роспись создателей в собственном бессилии. И, конечно, желание затянуть сериал как можно дольше.
А ещё сериал стал подыгрывать главной героине. Я не сторонница метода Мартина, когда все герои умирают пачками, без конца страдают и мучаются, но ведь с самого начала мир — Галаад — был заявлен как жестокий, совершенно беспощадный, карающий всех, особенно женщин, за любую непокорность. Но почему-то к Джун, самой серьёзной нарушительнице правил, он чем дальше, тем более снисходителен. В первом сезоне Джанин выкололи глаз за какой-то мелкий проступок, а Джун к третьему наворотила дел на три смертных казни и всё равно жива-здорова, даже не в заключении. Получается, сериал одновременно и суёт нам под нос три сезноа подряд непомерную жестокость, сцены насилия, избиения, издевательства над женщинами... и в то же время оберегает главную героиню. Оно и понятно — без Джун не будет продолжений, но выглядит нелепо и глупо.
Вопросы к логике мира и к причинам его возникновения так и остались нерешёнными. Я до сих пор не понимаю, КАК свободные люди Америки позволили превратить свою страну в Галаад. Ну и главная моя претензия к сериалу — он не раскрывает и даже не собирается раскрывать свой потенциал. К третьему сезон он превратился в историю целиком и полностью о проблемах женщин, о сексизме, гендерном неравенстве, хотя в самой идее было заложено много ничуть не менее важных и серьёзных тем. Аполитичность, равнодушие людей к тому, что происходит в их собственной стране, нежелание ничего знать и делать, пока уже не станет слишком поздно. Религия, низводящая людей до безликих функций, заповеди, которые становятся важнее личности, бездушность системы, выстроенной на библейских канонах. Как хорошо можно было их развить за три сезона, как много можно было сказать... но нет, это же не зайдёт публике, надо всё свести к проблемам женщин. А в итоге толкут в ступе одну и ту же воду. Скучно и бессмысленно. Я бросила после пятой серии и четвёртый сезон смотреть не буду, почитаю только в интернетах, чем дело кончится.
Помимо прочего, кстати, мне и герои перестали нравиться — Джун порой ведёт себя очень глупо, с Ником высокомерна, её любовь то ли к мужу, то ли к Нику, то ли к обоим сразу непонятна и натянута, а Серена снова поехала кукушечкой и забила на борьбу, на свободу, на себя, на Джун, да на весь мир, лишь бы ей вернули её доченьку (которая, по сути, даже не её).
В общем, обидно за такую сильную и важную историю, она могла быть лучше.

Ты.

Ты.
Сериал о влюблённом маньяке по имени Джо, который работает в книжном магазине, помогает соседскому мальчику, милый и славный, но в душе сталкер-маньяк. Он выбрал себе девушку – именно выбрал, назначил её Той Самой, единственной, идеальной и приложил все усилия, чтобы Бэк принадлежала только ему. Друзья — плохо, учёба — плохо, вообще плохо всё, что отвлекает Бэк от отношений с ним, прекрасным, самым лучшим на свете парнем. Джо своровал её телефон, чтобы иметь свежую информацию о том, чем она живёт, где находится, куда забегает выпить кофе, что обсуждает с подружками. А телефон для такой девушки, как Бэк, —
злейший враг, ведь с его помощью Джо натурально рулил её жизнью, отслеживал каждый шаг и держал буквально ВСЁ под контролем.
Джо — страшный человек. Особенно пугает контраст между тем, какой он снаружи — каким кажется Бэк, коллеге по книжному и всем людям вокруг — и теми поступками, которые он совершает. Сериал засовывает нас в голову Джо и озвучивает каждую мыслью, которая мелькает в дурном мозгу этого парня... причины, которыми парень объясняет свои поступки, процессы, приводящие его от "я люблю Бэк" до "убью её бывшего" пугают до мурашек. Действительно, кошмар, а ведь такого славного парнишку любая может встретить на своём пути и, если не случайное стечение обстоятельств, вообще не узнает его истинной сути.
Но сериал оказался не только и даже не столько о влюблённом маньяке. Он о людях, которые не ценят себя. Не могут поладить с самими собой. Одиночество для них невыносимо, им нужен кто-то – чтобы любил, оберегал, служил опорой... кто-то, в ком можно раствориться полностью и забыть о себе, совсем забыть. И вот это – по-настоящему страшно. "Любовь" – говорят Джо, Бэк, Пич, Клаудия, а на самом деле имеют в виду свои комплексы, неизжитые травмы, свою болезненную зависимость и желание исчезнуть в другом человеке. Любовь важнее всего. Любовь на первом месте. Но ЭТО любовью точно не называется. Я смотрела и думала: как же хорошо, что я так не живу и никогда так жить не буду.
Я вообще-то не люблю такие сериалы. Слишком много измен, вранья, ревности, интрижек на стороне – грязи, короче говоря. Мне скучно и мерзко за подобным наблюдать. Проглотила его быстро, за пару дней – сама-то история выстроена хорошо, в напряжении держит и действительно наводит страх, да и вообще "про отношения" бывает полезно посмотреть. Правда, герои все на редкость несимпатичные — с Джо всё понятно, Бэк – унылая и пассивная тряпка во ВСЕХ сферах собственной жизни, её подружки — пустые, двуличные змеюки, готовые растерзать друг друга при малейшей возможности. Ни одного интересного, уникального хотя бы в чём-то человека... у них просто нет ничего своего, они растворены в своих отношеньках, или в деньгах, или в светской жизни, или в одержимости другим, но сами по себе ничего не представляют. Тема творчества тоже не зацепила, а скорее разозлила. Бэк ищет любые поводы, только бы ни писать, ей нужны пинки и тычки от друзей и парня, чтобы сесть за ноутбук... а сказать ей толком и нечего, она может лишь в туманный набор образов и слов, который все почему-то называют искусством и превозносят до небес. Кроме травмы из-за отца, что вообще есть внутри Бэк, что она могла бы привнести в своё творчество? Да ничего.
Отношения Бэк и Джо вызывали недоумение. Если отбросить их маньяческую часть... какого чёрта, Бэк? Джо о ней заботился, помогал ей, был рядом в нужные моменты, оберегал её, она же только срывалась на нём, говорила всякую чушь на эмоциях, бросала и в итоге его же самого делала виноватым. Ах да, и ещё спала со своим психологом, страшно обидевшись на Джо, когда он посмел её в этом заподозрить. Странная девушка, непонятно, что ей нужно вообще. Все они там странные. Я посмотрю второй сезон только из-за безумной концовки первого.

Она же Грейс

Она же Грейс.
Маленький сериал от Нетфликс, в основе которого лежат реальные события. Грейс Маркс, служанка в доме Томаса Киннера, приговорена к пожизненному заключению за убийство хозяина и его экономки Нэнси Монтгомери. Осудили и ещё одного человека – Джеймса Макдермотта. Он говорит одно, Грейс – другое. Роль девушки в этих страшных событиях неясна и вот уже много лет будоражит умы. Доктор Саймон Джордан хочет дознаться, как всё было на самом деле, и все шесть серий – его разговоры с Грейс, воспоминания и попытки ПОНЯТЬ.
Понять-то и не получается. Может, я невнимательно смотрела, может, не оценила всю глубину задумки, но меня с первых минут дразнили тайной, и я, чёрт возьми, хотела узнать: убила Грейс или нет, помогала она Макдермотту или нет. Грейс лжёт, путает, сбивает с толку бедного доктора и зрителя, меняет свои прежние показания... или, наоборот, в первый раз со дня убийства говорит правду? Не так уж проста Грейс Маркс, какой кажется, и в конце концов начинаешь просто сомневаться в каждом её слове. Действительно ли её жизнь была такой ужасной, а люди вокруг – такими мерзавцами? Не она ли, в самом деле, подбила Макдермотта убить Нэнси и Киннера? Может, то, о чём она говорила доктора, было всего лишь словами, всего лишь историей, призванной как можно дольше удержать доктора возле неё, Грейс, чтобы он слушал, нежно улыбался, сочувствовал, сожалел?
Не понравилось, каким ублюдком в итоге выставили доктора. Ах он мерзавец, переспать с Грейс хотел, о ней самой вообще не думал... а что он плохого сделал-то, этот бедный человек? Он хотел узнать правду — вполне понятное и неизбежное для его профессии желание, а если и перешёл немного грань в своих чувствах к Грейс... так и что, она сама вполне очевидно хотела его и мечтала мечты недвусмысленного содержания. Почему именно доктор лежит контуженный, без надежды на выздоровление, а у Грейс всё хорошо — дом, муж, свобода, любовь? Бессмысленный конец, такой же бессмысленный, как сериал в целом.
Странные чувства он оставил после себя. Скорее даже не понравился. Он интересно и красиво снят, дразнит интригой, умело сохраняет напряжение, вызывает живые чувства историями Грейс и Мэри Уитни... но в финале какой-то пшик, ощущаешь себя обманутым и не очень понимаешь — а смысл-то в чём? Короче, не поняла я шумихи вокруг него и книжки-первоисточника.

@темы: сериалы

---

"Далёкая Радуга", А. и Б. Стругацкие

Может быть, не стоило мне начинать знакомство с миром Полудня с "Далёкой Радуги". Возьмись я за него по хронологии, наверняка не удивлялась бы так этим людям, его обитателям, слишком... идеальным, что ли, нарочито хорошим и самоотверженным. Нет, конечно, бывают и такие люди. Но перед лицом той ситуации, что произошла на Радуге, уж точно нашлись бы другие — трусливые, озабоченные лишь своей жизнью, НЕ готовые на жертву, да просто злые и бездушные. Они бы рвали в клочья тех, кто мешает им спастись, шли бы по головам и даже детскими судьбами не озаботились бы нисколько. А люди Радуги — не таковы. Они пожертвовали собой, не задумываясь, они просто знали, что так правильно, так надо, внутренний компас велел им поступить так и никак иначе. Может, особенность мира? Именно это и задумывали Стругацкие? Не знаю, нужно бы почитать что-то ещё из цикла, а пока "Далёкая Радуга" мне кажется немного... простенькой, что ли, слишком однозначной. В "Пикнике на обочине" тоже было ситуация выбора, и разрешалась она куда сложнее.
Итак, планета Радуга давным-давно стала для учёных исследовательским полигоном. Каждый эксперимент рождает Волну — "стены" до неба, которые выжигают всё на своём пути, — и до некоторых пор её удавалось останавливать. Но однажды, конечно, Волна вышла из-под контроля, и вся Радуга оказалась под угрозой. А на планете — только один корабль, даже половины обитателей на борт ему не принять, и наступает как раз тот самый момент. Надо сделать выбор — кого и/или что эвакуировать с гибнущей Радуги.
Я бы не сказала, что проблема выбора тут раскрыта в полной мере. Разве что Роберт выбирает, спасать ему Таню, свою любимую, или кого-то из детишек, её воспитанников. Но есть и другие проблемы. Например, ответственность за выбор — да, обитатели планеты согласились с Горбовским, но ведь решение-то принял он, сами же они боялись что-то решать. Ответственность и другая — учёных за результаты своих экспериментов, за то, что они делают с природой, с миром вокруг, имеются ли пределы у этих преобразований, нужны ли они вообще. Но тут я, пожалуй, не согласна со Стругацкими — познавать мир нужно, совершать открытия и прорывать привычные границы нужно, а риск у таких дерзких стремлений всегда есть, его не может не быть. Местные учёные выбрали для своей работы необитаемую планету. Другое дело, что пускать туда туристов и несвязанных с наукой лиц (тем более — детей) не стоило, но сами по себе их опыты с нуль-транспортировкой ни хороши и ни плохи, они попросту необходимы. А как иначе? Человечество должно двигаться вперёд.
Промелькнула и тема скрещивания машин и людей, живого с неживым, оживления механизмов. Правда, очень зыбко промелькнула — в образе Камилла, и я даже не сразу поняла, что к чему. В связи с этим пришла в текст и так нелюбимая мной тема конфликта между чувствами и разумом (словно действительно нельзя в равных пропорциях, не жертвуя ничем, совмещать и то, и другое). И ценность знаний, искусства, продукта мысли и воли человека, ведь, кроме людей, жители Радуги хотели спасти научные данные и картину.
В целом хорошая повесть — я не могу иначе говорить о Стругацких, — но очень уж маленькая для такого количества поднятых тем. И скомканная. К тому же, начало у неё ну совсем неспешное, как будто с главным сюжетом несвязанное, оно слегка сбивает с толку и смазывает впечатление.

@темы: книги, стругацкие, любимые авторы

---

"Голоса деймонов", Филип Пулман

Кажется, до этого сборника я в полной мере не осознавала, ЧТО сделал для меня Филип Пулман книгами про Лиру. Он не только подарил мне самую любимую, даже сейчас, спустя столько лет, героиню, не только любовь, над безысходным отчаянием которой я рыдала в голос, требуя, чтобы всё было не так. Он не только зажёг во мне желание писать и менять чьи-то жизни своими историями. Он научил меня думать. Верить не в Бога и не в какие-то неписанные законы морали, правила, которым я обязана следовать, потому что так сказала церковь. Думать своей головой. Решать проблемы. Делать выбор. Стремиться к чему-то большему, познавать, мечтать, открывать для себя мир — во всём его прекрасном многообразии. Ценить разум и свободу как самые важные вещи в жизни каждого человека. Тогда, в двенадцать лет, оно не воспринималось именно так, но всё же влияло на меня, помогало мне, рисовало передо мной картину мира — яркого, сложного, бесконечного, мира, который можно любить и познавать. И сейчас, в двадцать четыре, я открываю «Голоса деймонов», читаю то, что пишет Пулман о религии, науке, творчестве, знании, и вижу там мои собственные мысли, выраженные его словами. Интересно, стала бы я тем человеком, которым стала, если бы мама в детстве не купила мне случайно «Северное сияние»?
Жаждой жить, неиссякаемым любопытством, уважением к Знанию и Познанию проникнуто всё, о чём говорит этот удивительный человек — картины там, детская литература, Библия или что угодно иное. А говорит он спокойно, разумно, с юмором, даже если тема, о которой идёт речь, связана с важными, сложными или спорными для него вещами. Да, Пулман — атеист. Он заявляет об этом просто и прямо, но вовсе не совершает никаких нападок на религию и/или верующих. О своих любимых и, наоборот, нелюбимых писателях он рассказывает с одинаковым тактом и восхищением. Книги и картины понимает глубоко, со своей, уникальной точки зрения. Я, оказывается, почти ничего о нём не знала — и всё-таки каждая строка, каждая мысль были мне знакомы, близки и понятны. Да, Филип Пулман — мой автор, теперь уже ни малейших сомнений в этом нет; мало того, он и человек тоже мой, я с радостью подружилась бы с ним и вела долгие, неспешные беседы обо всём, что есть на свете.
В этой книге вы найдёте секреты писательской кухни: откуда берутся идеи, как они обретают плоть и кровь, как развёртывается мир и прокладывается по нему дорога-тропинка; про «Тёмные начала» тоже будет немало — Пыль, первородный грех, Лира, деймоны, алетиометр, параллельные миры... как всё это работает, каким было задумано, какие чувства испытывает творец к своему творению. У меня, как у человека, влюблённого в эту трилогию, прочитавшего её раз пять (а впереди — ещё пять, если не больше), каждая страница вызывала трепет. А ещё — необыкновенно вдохновляла, не столько даже на творчество, сколько в целом на жизнь. После этой книги хочется мечтать, изобретать, путешествовать, смотреть вокруг широко распахнутыми глазами... и, конечно, строить Небесную Республику.

@темы: книги, тёмные начала, любимые авторы

---

"Граф Монте-Кристо", Александр Дюма

— Фернан, — крикнул ему Монте-Кристо, — из сотни моих имён мне достаточно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, такой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как женился... на Мерседес, моей невесте!
Генерал, запрокинув голову, протянув руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрёл до двери и вышел, пятясь, испустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:
— Эдмон Дантес!

Мне казалось, такую классику — с пафосными речами, либо откровенно злыми, либо безупречно добрыми персонажами, яркими, через край перехлёстывающими чувствами — я полюбить не смогу. И роман этот взяла только потому, что посмотрела мюзикл и захотела узнать, а как там всё было у Дюма. Но с первых же страниц, необъяснимо, безнадёжно он захватил меня и увлёк в историю Эдмона Дантеса, честного юноши, верящего своим близким, как самому себе. Эдмон был счастлив, у него было всё — невеста, любящий отец, корабль, где он почти уже стал капитаном, славные друзья... и целая жизнь впереди. Не знал Эдмон, что друзья-то вовсе не так честны, верны и светлы душой, как он сам. Он вообще не знал ничего о людях, а люди эти, каждый по своим причинам — зависть, ревность, страх, любовь, — отобрали у Эдмона прекрасную Мерседес и свободу; без вины, ничего не зная о предательстве, Дантес провёл в темноте и пустоте замка Иф четырнадцать лет. Ему, правда, посчастливилось — он встретил там аббата Фариа, безумного старика, твердящего о неких сокровищах, припрятанных в одному ему известном месте. Однако и старик не безумен, и клад действительно лежит на острове Монте-Кристо. Покинув тюрьму, завладев этим кладом, Эдмон Дантес берёт новое имя и делом всей своей жизни выбирает месть.
И что угодно можно говорить о христианских добродетелях, о прощении и милосердии, о высокомерии графа Монте-Кристо, который возомнил себя богом и словно бы от его имени мстил. Не знаю, как на самом деле автор относился к своему герою, как нужно нам, читателям, относиться, — наверное, осуждать его и ужасаться тому, что он сделал. Но я, от первой до последней страницы, была на стороне Дантеса. Искренне радовалась, когда эти мерзавцы — Фернан, Кадрусс, Вильфор, Данглар — получали по заслугам. Дантес не убивал их, не причинял им физических страданий. Он лишь дал им почувствовать на себе то, что испытал по их вине сам: крах всех надежд, потерю всего, чем дорожил, всех близких людей, предательство, одиночество, отчаяние... К тому же, он и ловушки им расставлял на прочной основе того, что уже было в них. Их собственной жадности, подлости, трусости. Граф Монте-Кристо, как неумолимый рок, пришёл в их дома, достал все скелеты, запрятанные в шкафах, все тайны, закопанные в землю, обнажил их истинную натуру. По сути, они погубили себя сами. И те случайные люди, задетые местью графа, не на его совести. Разве он заставил госпожу де Вильфор травить своих родных? Разве он толкнул её к тому, чтобы она убила себя и сына? Разве он растрачивал деньги Данглара? Нет, они всё сделали сами. Гнилые, беспринципные, на всё готовые ради своих нужд люди, я не могу их жалеть.
А вот Эдмона мне жаль, так бесконечно жаль. Эти люди его погубили. Да, он стал богатым человеком, для него все двери были открыты, он мог позволить себе всё... но душу-то за деньги не купишь. А душа Эдмона Дантеса умерла в стенах замка Иф — он не хотел этого, а всё же превратился в графа Монте-Кристо, замкнутого в себе, отчаянно одинокого, не способного больше ни любить, ни радоваться жизни. Дело тут, конечно, не в мести. Просто те четырнадцать лет, потерянных, прожитых в темноте и не-свободе, сломали его... и я не знаю, сумеет ли Гайде своей любовью его починить. Бедный, бедный Эдмон. Он даже не смог примириться со своими поступками, со своей местью, правильной и заслуженной теми мерзавцами, он винил себя за неё, считал ошибкой. А финал... Я-то совсем иной развязки ожидала, какой-то более... светлой, может быть. В мюзикле Эдмон оставался с Мерседес, снова любящий и любимый, обретший покой, здесь же — ни любви, ни покоя, лишь слабый луч надежды на что-то хорошее для него там, за морем, в объятиях нежной Гайде. Очень больно было отпускать Дантеса. Сердце за него по-прежнему болит.
Роман написан очень пронзительно, тут если любовь — то самая крепкая и нерушимая, если гнев — то яростный, всё сметающий на своём пути. Меня захлестнуло этим шквалом эмоций, и чем дальше, тем больше я погружалась, тем меньше мне хотелось читать ещё какие-то книги. Немного сбивала внезапная смена ракурса — Монте-Кристо уходил в тень, а на свет выступали Максимиллиан Моррель, Валентина де Вильфор, Альбер де Морсер... но я быстро привыкала и к ним, они стали ничуть не менее важными, чем граф. Целая жизнь развёрнута в романе, два поколения – родители, виновные в предательстве Эдмона Дантеса, и их дети, ничего об этом не знающие, живущие своими страстями и бедами. Много персонажей и сюжетных линий, и все они одинаково сильны, ярки и пронзительны. В конце концов клубок распутывается и оставляет в полном опустошении, изумлении, с горькой радостью и тихой грустью.
– Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! – сказал Моррель, отирая слезу.
– Друг мой, – отвечала Валентина, – разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: ждать и надеяться!
Не думала я, что мне ТАК понравится, ТАК меня зацепит. Обязательно вернусь к "Графу Монте-Кристо"... и, наверное, даже ни раз.

@темы: книги

---

Третий текст за лето. Этот совсем крошка, конечно, но моя творческая продуктивность уже начинает меня пугать

Название: Перемены
Автор:  .rainbow.
Размер: мини, 1601 слово
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Статус: закончен
Краткое содержание: «Вот простишь ты себя, если откажешься от своей мечты, Яр?»

Даже с закрытыми окнами было слышно, как шумят поезда – грохочут по рельсам, тормозят на станции на минуту-другую и снова трогаются в путь. Ярик слушал перестук колёс, когда ночью лежал в кровати без сна.
Он любил поезда, любил эту новую квартиру – в доме, расположенном очень близко к железной дороге. Родителям она тем более нравилась: столько лет на неё копили, и отцу теперь до работы добираться удобно, и на дачу ездить – минут двадцать пешком, и пожалуйста, вокзал. Ярику было хорошо засыпать под далёкое лязганье поездов… хорошо и грустно; может, потому, что поезда – это путешествия, дороги, перемены, те самые перемены, которых в его жизни не намечалось.
«Ты же в Ломоносова поступать будешь?» Родители не спрашивали, нет, только их интонация была вопросительной. Конечно, Ярик будет поступать в университет имени Ломоносова, на юридический – факультет, выбранный ими тщательно, с учётом всех сторон дела. Сможет ли Ярик пройти на бюджет? Сможет, баллы на экзаменах он набрал приличные. Сможет ли устроиться на приличную работу, когда окончит универ? Сможет, юристы нужны всегда, с этой профессией и в большой город потом податься не грешно. Престижная ли профессия? Ещё как. Арсеньев-старший был в этом уверен, а уж он-то сыну плохого не посоветует.
В общем, жизнь Ярика была расписана на много лет вперёд. Родители не сомневались: всё пойдёт по плану. В конце концов, книжки Ярик читал правильные, с дурными компаниями не связывался, и золотую медаль получил, и нужные экзамены сдал… до сих пор полностью следовал проложенному для него пути. Вообще у Арсеньевых, на зависть друзьям и знакомым, всё складывалось так. По плану. Карьера идёт в гору, сын – отличник, родителей уважает и любит, даже новую квартиру – трёхкомнатную – они сумели купить с небольшими процентами по ипотеке. Как же тут ни завидовать, как ни пожелать и себе такую прекрасную жизнь.
А Ярик по ночам не мог заснуть – лежал, слушал поезда, грохочущие где-то в темноте, и думал: вот бы решиться, закинуть за спину рюкзак, сесть в один из них и... поменять что-то.
«Вперёд и с песней!» – весело говорил Санька; по его словам, по его уверенному, беспечному тону казалось: да, это и в самом деле очень легко. Купить билет. Сесть на поезд. Умчаться куда-то в новую, непонятную, но всё-таки другую жизнь; так тысячи людей делают – берут и делают, почему бы и ему, Ярику, не сделать?
Но Ярик не мог, от Саньки с его позитивными лозунгами и непрошеными советами отшучивался, а себя ругал за мягкотелость. Впрочем, и от этих сомнений, от упрёков самому себе он отмахивался быстро. Санька просто… не понимает. Он не знает и не понимает ничего.
«Как же тебя любят твои родители, Ярочка! – восхищалась тётя Даша и трепала его по щекам. – Сколько они делают для тебя. Им так важно, чтоб ты хорошо устроился в жизни… у нас с твоей мамой такого не было, нам-то ничего не дали, о нас-то не заботились!» Чувство вины перед родителями свернулось внутри Ярика и, если поднимало голову, непременно говорило голосом тёти Даши. Радостным. Умилённым. Голосом, который, конечно же, прав: всему, что есть, Ярик обязан маме с папой, и они точно знают, как ему будет лучше… в конце концов, что плохого в университете имени Ломоносова и работе юристом? Ничего же, правда. Отучится, поработает несколько лет, накопит деньги, а там, глядишь, и о поездах подумать можно, и о переменах; никто не мешает ему получить другую профессию позже, потом, когда родители будут довольны, когда отпустят сына в свободное плавание, когда…
«Не сделаешь сейчас – не сделаешь никогда. Не отпустят они тебя, Яр, если сам не уйдёшь». В голосе Саньки, когда он произносил эти слова, уже не было ни веселья, ни легкомысленной убеждённости. Наоборот, Санька был серьёзен и даже мрачен – он-то, далёкий от серьёзности вообще.
Ярик отшучивался и тут, переводил разговор на что-нибудь другое, безопасное – а после думал: нет, всё-таки Санька его понимает… Санька – единственный, кто действительно понимает.
Москва была очень далеко от родного города Ярика – шутка ли, семнадцать часов на поезде, а Арсеньевы-старшие любителями путешествий никогда не были, выбирались лишь в соседний городок и на дачу в область по выходным. И Ярик, само собой, не смог бы им объяснить, какая нелёгкая понесла его в Москву. Поэтому они с Санькой ни разу не виделись, только переписывались в соцсетях и созванивались там же (межгород – удовольствие не из дешёвых). «Спасибо мирозданию за интернет!» – смеялся Санька, и Ярик был с ним полностью согласен. Не будь интернета – остался бы он без друзей… почему-то в родном городе не удалось их отыскать, ни в школе, ни на подготовительных курсах при универе; и даже родители, усиленно знакомившие Ярика с детьми своих коллег, ничего поделать не смогли.
Ярик знал, что дело в нём – угрюмом, нелюдимом, почти болезненно застенчивом парне. Общаться с таким – себе дороже, попробуй его хотя бы разговори. Спасибо мирозданию за интернет… он стирал не только километры, но и смущение при новом знакомстве, и страх ляпнуть что-нибудь не то, и неловкость. Ярик не сомневался – если бы не комментарии под каким-то постом в сети, не было бы у него никакой дружбы; Санька, весёлый, яркий, открытый миру Санька, в реальной жизни прошёл бы мимо него и не заметил.
Может, и к лучшему, что Москва – далеко…
«Приезжай ко мне» – звал Санька и совсем не шутил. У него была мысль: поступить в один университет, устроиться на подработку, снимать квартиру или комнату… А не хватит денег – что-нибудь придумают, две головы – не одна, Москва – большая, и для них тоже там своё местечко найдётся. «Ты только приезжай. Ну, затянем пояса на первое время, может, на заочку поступим, а дальше…» Что там дальше, не знал даже Санька, но его серьёзное и решительное «приезжай» звучало у Ярика в голове, когда он не спал и слушал перестук колёс по рельсам.
Правда, голос тёти Даши – голос вины – в конце концов заглушал Саньку. Слушать именно его было просто и правильно, ведь родители же... семья же… они так заботятся о нём, так много сил и времени вложили в него, разве он может разочаровать их?
«Твои родители так любят тебя, Ярочка». На самом деле Ярик не был уверен в том, что родители его по-настоящему любят. Подготовка документов для поступления в универ, золотая медаль в коробочке, новая – трёхкомнатная – квартира, работа, дача занимали их куда больше, чем сын. На него они не очень-то обращали внимание в перерывах между пунктами плана: домой вернулся вовремя, пятёрку получил, экзамен сдал… И ни разу не спросили они у Ярика, а какие кружки хотел бы посещать он сам, куда поступить, чем заниматься после универа. Родителям лучше знать. Они твердили об этом, сколько Ярик себя помнил. Родителям лучше знать, а ребёнку дашь свободу выбора – он споткнётся на первом же самостоятельном шаге и всё испортит.
Скажи им Ярик о своей мечте стать актёром – они только убедились бы ещё крепче. Да, загубит. Да, испортит. Бестолковый несмышлёныш – что в пять, что в десять, что в восемнадцать лет…
«Это ведь твоя жизнь, Арсеньев! Родители растили тебя, помогали тебе… но они же понимали, что ты не всегда будешь ходить у них по струнке и жить так, как хочется им? Вот простишь ты себя, если откажешься от своей мечты, Яр?» Таких вопросов Ярик не любил, и беседа всегда заканчивалась ссорой. Он сбрасывал звонок, закрывал сообщение, а потом ходил, ещё более угрюмый, чем обычно, и бормотал себе под нос: Санька – дурак… глупый, глупый Санька, ничего он не понимает, ничего не знает, ему-то легко говорить…
«Твои родители так любят тебя, Ярочка». Сам Ярик их, наверное, любил – во всяком случае, изо всех сил старался любить. Держать язык за зубами, не болтать лишнего, соглашаться с отцом и поддакивать матери, договариваться с собой: ну, пара лет погоды не сделает… нужно закончить универ – пускай родители порадуются, поработать по профессии – отплатить им сполна за всё, что они для него сделали… а после уже думать об актёрском. Но поезда по-прежнему выстукивали ритм путешествий, дорог, перемен – и как же Ярику хотелось, чтобы перемены эти случились с ним!
«Простишь ты себя, если откажешься от своей мечты, Яр?»
Не простит.

– Ты сейчас ГДЕ?
– На вокзале.
– Прогуляться, что ли, вышел? Или на дачу едешь?
– Нет, Сань, я… ты знаешь, я билет купил.
– Билет куда?..
– В Москву, Сань. Прибываю завтра в четырнадцать ноль-ноль по московскому времени… ты ещё не передумал меня в гости звать?
– Да ты просто сумасшедший, Арсеньев!
Санька вопил в трубку, как псих, и даже люди в зале ожидания, где Ярик коротал час до поезда, его слышали. Косились, кривили недовольные лица. Но Ярик этого даже не замечал – он сжимал в мокрых от волнения пальцах телефон и смотрел, не отрываясь, на табло с расписанием поездов.
– Как родители? – спросил Санька внезапно тихим, дрогнувшим голосом. – Кричали?
– Да они… не знают ещё. Я записку оставил, ушёл, пока их дома не было, ну и вот… на вокзале сижу.
В телефоне воцарилась гробовая тишина – Санька то ли переваривал услышанное, то ли просто не мог поверить; Ярик понимал его – он и сам не верил себе.
– С ума сойти можно, – выдала трубка наконец. – Да вы отчаянный человек, Ярослав Арсеньев, не замечал за вами такой тяги к самоубийству… то есть храбрости.
– Я тоже не замечал, прикинь? Так что… не оставишь меня прозябать на площади трёх вокзалов?
– Так уж и быть, не оставлю. Приду тебя встречать… к четырнадцати ноль-ноль по московскому времени.
Санька распрощался с Яриком исключительно после того, как наговорил ему много весёлых, воодушевлённых и одобряющих слов; Ярик сбросил вызов, но тут же увидел на экране окошко уведомления… видимо, ещё не все слова были сказаны, видимо, Санька ещё не до конца восхитился безрассудной смелостью друга.
«Санька не знает, – думал Ярик, устраиваясь на нижней полке и засовывая свой лёгонький рюкзак под сиденье, – что, если бы не он, не было бы ни смелости, ни этого поезда, ни перемен… и актёра Ярослава Арсеньева тоже. Надо, – думал Ярик, слушая перестук колёс, когда поезд со скрежетом качнулся и тронулся с места, – сказать ему спасибо за все его позитивные лозунги и непрошеные советы. Я о них не просил, но Санька-то знал, как они мне нужны».

За окнами поезда скользил город, знакомый Ярику с детства, но перемены уже начались.

@темы: творчество

---

"Страхи мудреца. Том 2", Патрик Ротфусс

Я отстранённо собирал осколки себя и соединял их вместе. Я — Квоут, бродячий актёр, эдема руэ по рождению. Я — квоут, студент, ре-лар при Элодине. Я — Квоут, музыкант. Я — Квоут.

Да, Квоут остаётся самим собой, в какие бы дальние края его ни зашвырнула судьба, с кем бы ни столкнула, как бы ни пыталась сломать мальчика об колено и причинить ему боль. Да, Квоуту больно, тяжело, страшно, он чувствует себя одиноким и беспомощным... и всё-таки выбирается из всех на свете неприятностей. Фелуриан, обитательница Фейе, известная тем, что мужчины после встречи с ней не выживают, поймала в плен? Ничего страшного, посулим ей прекрасную песню и почти одолеем с помощью имени ветра. В компании с четырьмя незнакомцами нужно перебить целую группу наёмников? Проще простого, с каждым из них найдём общий язык, а в битве используем магию. Самозванцы, выдающие себя за эдема руэ, встретились на пути? Тоже не беда — разоблачить их и разделаться с ними, а заодно и пленников спасти, не так уж трудно. Квоут наконец-то вышел за пределы университета и начал оправдывать те великолепные слухи, которыми окутано его имя, слухи, от которых прячется рыжий трактирщик Коут.
На самом деле, я никогда не чувствовала, что в "Хронике Убийцы Короля" провисает сюжет. Мне нравились простые будни Квоута — как он изучает симпатию, мастерит вещицы в фактной, болтает на крыше с Аури, ломает голову над загадками Элодина, пьёт и кушает с друзьями в трактирах, играет на лютне... Я даже немного соскучилась во втором томе "Страхов мудреца" по этим будням — и по музыке, о которой Ротфусс умеет писать, как никто другой. Но было интересно и волнительно наблюдать за тем, как Квоут выходит в большой мир и меняется. Как он растёт, смотрит на себя со стороны — например, глазами адемов — и понимает лучше свои недостатки и достоинства, как учится собой владеть, более чутко и внимательно относиться к людям вокруг себя. И в то же время Квоут — всегда Квоут, главное спасение он может отыскать лишь в себе, ведь, по сути, на этом тяжёлом и мрачном пути у него есть только он сам.
Да, Квоут немного продвинулся к цели — он получил какую-никакую информацию о чандрианах, ближе соприкоснулся со странным миром, из которого (может быть) пришли эти создания, даже встретил ещё раз одного из них. И деньги у нашего мальчика теперь имеются, и знаний куда больше стало, и в Адемре он полезными навыками овладел. Всё бы хорошо, если бы не Денна. Да, эта невыносимая девица продолжает тянуть Квоута назад, мучить его бессмысленным чувством вины, туманными намёками и неопределённостью их отношений: то ли смотри на меня, как на женщину, то ли не смей так на меня смотреть... я, конечно, лягу перед тобой почти голая, дам тебе надежду на взаимные чувства, буду с тобой смеяться и откровенничать, но ни-ни, только попробуй возомнить невесть чего и сделать шаг навстречу. Ах эта бедненькая, несчастненькая Денна, мужики ей до смерти надоели (скучные они, ухаживают как по книжке), покровитель её избивает, и нет просвета, нет никаких иных возможностей, кроме как быть содержанкой у богатых мужчин. Да-да, мы прям всей душой сопереживаем. Страшно бесит Денна, очень расстраивает то, что Квоут, даже повзрослевший, говорит о ней всё равно с уважением и чуть ли не с трепетом. Она такого не заслужила.
Молчание в трёх частях, начавшее и замкнувшее "Страхи мудреца", звучит чем-то страшным и безысходным. Что же там будет с Квоутом впереди? Что будет с ним, и с Бастом, и с Хронистом, и со всеми остальными? Квоут же не просто рассказывает историю давным-давно минувших лет из мирного, тихого настоящего... нет, кажется, он ожидает смерти именно в настоящем, и потому вдвойне тяжело ждать "Двери из камня". Эй, Ротфусс, ты когда-нибудь напишешь для нас продолжение?..

@темы: книги, любимые авторы

---

мюзиклов пост

Romeo et Juliette, de la Haine a l'Amour (2001)

Romeo et Juliette, de la Haine a l'Amour (2001)
На самом деле я терпеть не могу этих Ромео с Джульеттой. Дети, наивно решившие, что их любовь возьмёт и быстренько победит закоренелую вражду Монтекки и Капулетти. Да я вообще в такую любовь не верю и всерьёз её воспринимать не могу: посмотрели, поцеловались, влюбились... чепуха какая-то. Поэтому вся романтика и чувственность мюзикла от меня ускользнули: я видела, что он романтичный и чувственный, и даже оценила, но лично мои чувства страданиями влюблённых детей задеты не были.
НО. Мюзикл сам по себе очень красивый и пронзительный. Мне понравилось, как использовано пространство сцены (очень БОЛЬШОЙ), как поставлены номера и подчёркнута граница между Монтекки и Капулетти в костюмах. Мне понравилась музыка — песен было много, ребята почти не разговаривали, только ПЕЛИ, часто одна ария сменялась другой вообще без перехода и хоть пары-тройки слов между ними. При том все арии — хорошие. Некоторые мне по голосам не зашли, но ничего лишнего и плохо спетого не было. Самые любимые, конечно, Les Rois du Monde и Verone (опять, как с Моцартом, я знала наизусть песни задолго до самого мюзикла, при чём и во французском, и в русском исполнении), Aimer, Comment lui dire, Le Chant de l’alouette, On dit dans la rue, J’ai peur, L’Amour heureux, La Morte De Juliette.
Первая мысль, которая возникла и до самого конца не отпускала — какой же хорошенький тут Ромео! Милый мальчик с длинными волосами и очаровательными улыбками, да ещё и поёт потрясающе, ну как было не любоваться всю дорогу именно на него? Второй любимчик — Бенволио, он такой весёлый и славный котик, ну и, опять же, поёт восхитительно. Третий — Тибальт, просто потому что кудрявенький, с необычным голосом и весь из себя королева драмы (а ещё пылает к Джульетте не совсем братскими чувствами — у Шекспира тоже было так? ) Меркуцио был ярким, но... ээ... специфичным — вот что за дикие шмотки на нём надеты и почему он ЛЫСЫЙ? Как ни странно, мне понравилась Джульетта. У неё сильный голос, и актриса отыгрывает именно ту романтичную, восторженную девочку, какой она и должна быть. Их дуэты с Ромео — волшебные, очень нежные и тёплые... а ведь в Моцарте, например, женские партии и любовные сцены оставили меня равнодушной совсем.
Из минусов. Есть вопросы к костюмам. Почему они такие... странненькие? Если посмотреть сцены, в которых Ромео, Бенволио и Меркуцио стоят рядышком, — начинаешь слегка недоумевать. У Ромео — наряд с оборочками, у Бенволио — что-то типа куртки и штанов для езды на мопеде, рубашечку Меркуцио я даже описывать не берусь Где-то веронцы вообще в полуодетом виде бегали, женщины разукрашены странно, в целом образы какие-то, ну, не очень понятные местами. Хотя это, конечно, не те дикие наряды и безумные причёски у женщин из Моцарта И ещё некоторую путаницу вызвало то, что в постановке занято ОЧЕНЬ много актёров — когда все они перемещаются по сцене, уследить за ними сложно, несмотря даже на хорошие ракурсы съёмки.
Но это так, мелочи, а в целом получилось ОЧЕНЬ здорово. Особенно хороша находка с демоном Онегина Смертью, которая незримо присутствует во всех сценах — царит над Вероной и дёргает за ниточки, управляя судьбами. Зацепило. Я даже всплакнула немного на финальной сцене. А на поклонах меня совсем унесло — они же такие славные, такие живые и настоящие все! Бенволио ходил по сцене и представлял актёров, а потом они всей труппой спели на бис Les Rois du Monde и Aimer. Судя по реакции публики, этот мюзикл у них во Франции событие большого масштаба, и это, конечно, чувствуется во всём, от постановки и музыки до игры артистов. Очень хорошо. Не Моцарт, но мне понравилось.

Le Roi Soleil (2005)

Le Roi Soleil (2005)
Какой КРАСИВЫЙ мюзикл, божечки мои. Постановка сцен, песни, актёры, костюмы, декорации... всё выглядит и звучит потрясающе. И это пока первый мюзикл из всех мной посмотренных, русских и зарубежных, в котором мне нравятся вообще ВСЕ песни.
Людовика XIV играет Эмманюэль Муар — товарищ с интересной внешностью и просто невероятным голосом. Я представляла себе персонажа несколько иначе и какое-то время привыкала к товарищу, но его обаяние оказалось сильнее меня. Людовик XIV у него – очень разный: то влюблённый мальчишка, то властный монарх, сияющий золотом одежд, то заботливый отец и муж... и все эти ипостаси сыграны замечательно. А уж песнями короля-солнца я точно буду заслушиваться ещё долго.
Когда на сцену вышел — скорее, выскочил, в пёстрой компании циркачей (?) и с улыбкой во весь рот — Филипп Орлеанский, брат короля, я УПАЛА. Не понимала, правда, почему он выглядит ТАК, пока не узнала из Википедии о его весёлых сексуальных похождениях ОЧЕНЬ крутой парень, и не только потому, что с рыжими дредами и в цветастых шмотках, не только потому, что разительно отличается от всех прочих обитателей королевского двора. Кристоф Маэ ХОРОШ, а поёт так ярко, весело и заразительно, что я уже второй день хожу и бесконечно напеваю Ça marche и Et vice Versailles. Ла-ла-ла-ла-ла... Моё сердечко похищено этим парнем! Кстати, их сцены с Людовиком выглядят очаровательно — нельзя найти менее похожих друг на друга братьев
Бофора играет Мерван Рим. Я далеко не сразу признала в нём страшного клоуна из Моцарта. Он и там мне понравился, хотя роль была эпизодическая, а тут вообще любовь с первого взгляда – потрясающий во всём, от внешнего образа до голоса и пронзительных арий во имя любви и свободы. Жаль, что так мало ему дали места в истории и арий, особенно арий индивидуальных, не общих с кем-то. Мерван Рим заслужил большего!
Четыре имеющиеся в главных ролях женщины тоже прекрасны и поют замечательно. Мне редко нравится женский вокал, а тут... ну всё правильно, всё как надо, не тонкие-звонкие, а сильные и мощные голоса. И даже несмотря на то, что героев, играющих важную роль в сюжете, много (Людовик, Филипп, Франсуаза, Бофор, Изабель, фаворитка короля, Мари), действуют они слаженно, друг друга не вытесняют и смотрятся все очень хорошо. Впечатление почти такое же, как от Моцарта, — идеальный мюзикл.
П.С. Аж одиннадцать избранных песен я добавила себе в плейлист *___*

Death Note: The Musical (2017)

Death Note: The Musical (2017)
На самом деле, я очень слабо представляла, как можно сделать аниме с живыми актёрами, тем более — мюзиклом, тем более — такое аниме, как Тетрадка. По началу было... СТРАННО: ходят все, поют песни про закон, справедливость и моральный компас... Но к этому быстро привыкаешь и как-то даже проникаешься, ведь песни-то действительно хороши. Это такая выжимка идей и смыслов Тетрадки, в простых, понятных и красивых формулировках. Очень здорово. А я вообще японцев давно не слышала, забыла, КАК они умеют петь, и от японской манеры игры тоже отвыкла — когда-то там давно смотрела дорамы и всё... а тут игра живая, на сцене, без шлифовки дублями. Японцы удивительно эмоциональные всё-таки, если уж безумие — так БЕЗУМИЕ, если любовь сумасшедшая — так по полной программе. Мне кажется, их манера отлично вписалась в историю про Тетрадь.
Лайт Ягами, конечно, совсем не похож на Лайта Ягами внешне (ну, аниме оно и есть аниме, попробуй найди актёра, схожего с этими картинками, особенно японца), зато в поведении своём и превращении из мальчика с мыслями о справедливости в "бога нового мира" — ДА. Я долго выбирала из двух Лайтов, сравнивая отрывки постановок, выбрала Кенджи Урая, но, по-моему, оба были хороши. Есть эволюция образа. По началу — мальчик-школьник с мыслями о законе и справедливости, потом — Кира, одурманенный Тетрадью, а под конец — одержимый своей властью над людишками "Бог". Особенно сильной была сцена смерти Лайт: он бился в конвульсиях и кричал, что не хочет умирать... как человек. Просто человек.
L — действительно L, мне показалось, что у парнишки даже лицо подходящее именно к этому персонажу. Образ просто идеальный получился. Важные детальки на месте: позы, походка, мимика, сладости... всё как надо, он прямо из манги-аниме вышел, бывает же такое! А голос-то, голос какой. У них с Лайтом очень разные голоса, и в дуэтах (потрясающих, кстати, и по музыке, и по лирике) они переплетаются таким необычным образом, что я аж готова эти дуэты переслушивать овермного раз. К слову, в главной песне-противостоянии СТОЛЬКО намёков на особенную любовь Лайта и L, что я прям даже не знаю. "Наши тела сливаются в единое целое", "моё сердце объединяется с твоим", "больше ничего не важно, я вижу только тебя", "словно в мире остались мы вдвоём"... Люблю я мюзиклы за такую откровенность: не можешь сказать о своих чувствах напрямую — СПОЙ
Миса... ну... Миса. Девочка-конфетка, одержимая своим Лайтом-Кирой, на всё готовая ради него, с соответствующей внешностью. Но мне как-то внезапно понравились её песни, несмотря даже на тонкий-звонкий голос. Одной из лучших в мюзикле, к слову, была их с Саю ария про Лайта. Она ещё поставлена очень ярко: девочки поют о том, как они восхищаются Лайтом (Кирой), как уважают его и хотят быть такими же, как он... а Лайт стоит между ними, и Рюк останавливает его, не давая к ним подойти.
РЮК. Самый безумный, угарный и клёвый элемент этого мюзикла! Рюк был страшным, весёлым, упоротым, вожделеющим яблок, катающимся по полу, он шипперил слэш, восхищался мозгами L, стебался над Лайтом, бесконечно ныл про скуку... короче, ВАХ, моё сердечко остановилось-замерло Рем с визуальной и вокальной точки зрения — браво, слов нет, потрясающе красиво, но по манере игры... не знаю, заторможенная она какая-то, что ли? И всё-таки их общие сцены с Мисой пробирают до самых костей — такие предельно эмоциональные, сильные и горькие.
Здесь много ярких и великолепно поставленных сцен, особенно с Лайтом и L. Вот за такой символизм, за красноречивые, насыщенные смыслом образы-моменты я и люблю театр. Интересно придумали и с концовкой. Не канон, но, во-первых, Ниа, Мелло и Мэтта в три часа ну никак не запихаешь, а во-вторых — нужен был такой финал, который завершил бы эту конкретную историю, при чём ярко, ёмко и драматично. Получилось. И Реквием в конце... ох, правда слов нет.
Короче говоря, японские мюзиклы — штука необычная и чертовски интересная. Хочу ещё японских мюзиклов!
По песням: понравились и запомнились Desunoto, Gemu no Hajimari, Zankoku na Yume, Shi no Gemu, Watashi o Hiro, Yatsu no Naka e, Kira.

@темы: мюзиклы, театр, аниме