Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

27.10.2016 в 19:50

Пишет  Dragon with grey eyes:

Да, детка, Шевайн!! Я ВЕРНУЛАСЬ)) Еще скажите, что не скучали.
ТВОЮ МАТЬ!!! ГОСПОДИ!!! БЛЕЙК ЕГО ТАК СХВАТИЛ!!!
КАК СОБСТВЕННИК!! ПРЯМО...МОЕ! А теперь представьте...как он его затыкает поцелуем)))) урурру!

Никто к этому не готов, но все хотят нажать кат...)) ШЕВАЙ!!

Оооо, няшечка ножечку поднял!!!



Блейк просто по взгляду понял, что хочет сделать Адам, и вытянул шейку!!! Сколько нежности и страсти *3*



Милые бранятся, только т...


Детка, ты такой ревнивый)))



Адам, так уютно устроился на первой гифке)))



Оу)) Не часто увидишь, как Блейк так дурачится)))




Мальчики очень комфортно отдыхают))







Пузико, пузико! он демонстрирует ему свое пузико!!!*3* А Блейк то глазеет! Адаму идет такой тип одежды, крайне сексуально *3*


Такой надувшийся))) Блейк стал ему мало внимание уделять... НЕЛЬЗЯ ТАК!!



Угрюмая няшечка комфортится о своего мишку)) Потому что ему нужно внимание!!!


Всячески пытается завоевать внимание Блейка...Развелось понимаешь, этих, которые это самое внимание пытаются стырить!! Не тут то было!!!


О дааа))) Адам любит эти твои "hip thing"


Помните?)) Помните с чего все начиналось!! О дааа, как он посвящал самые интимные слова песни Адаму)))А тот аж прыгал на месте)))






Продолжает корчить моську))) Можно подумать, как будто сам он не ждет этого поцелуя)) Врунишка))


Его Дурашка Адам)))



переглянулись))) почему всегда на таких словах песен?)) ПОЧЕМУ??? МОЕ СЕРДЦЕ НЕ ВЫДЕРЖИТ!!


Одна кружечка на двоих)))


Господи... меня бы так кто-нибудь обнял....


Эти гляделки, просто отдельный вид их прелюдии))



А вот пример пиздец ревнивого собственника Адама)) Такую хрень творит))) НО ХОТ!ХОТ!ХОТ!!




Не смеялся, не смеялся))) Посмотрел на Блейка и не выдержал)))



Очередной пример ревнивой сучки))) господи... САБИРА!! МЫШКА!!! ВЕРНИТЕСЬ!!! ТАК НУЖЕН ФИК!!!



Эээ..криповая ревнивая сучка))


Ломается еще)) А сам голову то приподнял, подумав, что Блейк туда руку положит))) Лицимерка ты, Мистер Левин)



Почему то меня так кинкнули эти гифки))) вроде бы их там много, но между Адамом и Блейком, словно такой интимный момент)))


Бла-бла-бла))) Бедный и несчастный Адам))) Ему приходится делать стремные штуки)))



Оу...) оу)))


Так уютненько устроился))) И так.. по семейному)))



Некоторые моменты приятно вспомнить)) Когда Адам врывается в интервью Блейка и Ашера и устраивается у Блейка на ножке))) XD и это выглядит НОРМАЛЬНО!



Он его всего ощупал XDD Адам не ожидал такой прыткости от старины Блейка))



Он... он его понюхал)) уткнулся в него носом... мимимими!






Тут лучше видно как Адама облапали))) Посмотрите на их лица)) Они так мило заигрывают)))


Опять же)) Выглядит крайне привычно и интимно))



Я бы на это тоже посмотрела)) Соу хот!!



Посмотрите на Адама в самом конце))) Уруру же)


Опять же, прекрасное старое))) Как Блейк его ручку перехватил))




Господи))) Он его так поднимает, словно он пушинка)) А на самом деле взрослый мужик же)))



Ахахах, совместите две гифки XD

,

Очередной брачный танец... бедра Адама так и манят))) и руки... и твою мать...


Мне кажется кого-то уговаривают на очередной секс в трейлере))) Но кто-то опять ломается))))


ЕПТ!! Блейк пытается стянуть штаны с Адама)))) У Адама так ножки подергиваются!!!ОМГ)) ту мач!! ту мач фо ми! Ай м нот стронг инаф!!

@темы: one true pairing

---

"Зимняя битва", Жан-Клод Мурлева

Рука Милены лежала в руке Бартоломео, нежная и твёрдая. Он поглядел на свою спутницу. Вся она была юность и свет. "Нет, - снова подумалось ему, - они не смогут: стрелять в такое существо - значит навлечь на себя проклятие..."

Какая красивая сказка. При всех ужасах, что творятся в неназванном мире "Зимней битвы" - человекопсы загоняют и разрывают людей на части, дети живут в изуверских интернатах, на аренах проводятся кровавые гладиаторские бои, а вся страна живёт в страхе перед тираном-правительством, Фалангой, - это именно сказка. В хорошем смысле слова. Ничего сказочного не было, скажем, в не менее жестоком мире Китнисс Эвердин, там всё решала сила, там хорошие герои убивали плохих героев, а тут... не сила - музыка. Смерть - оружие Фаланги, не Сопротивления, которое борется за свободу. И уже в этом есть нотка сказки - ну не бывает так, конечно, а если бывает, то очень редко, чтобы тиранию свергли без применения силы, только решимостью и голосом. За это книгу часто не любят, говорят, мол, нежизненно, глупо и наивно.
Но ведь сказка же. Добрая, на самом деле, очень красивая и порой невыносимо печальная сказка. О страшном мире, который прогнулся под тирана, даже под целую организацию тиранов. Сам прогнулся - не выдержал безнадёжной борьбы. Это случилось много лет назад, у той революции был символ, яркий, звонкий, искристый, как звезда, - Ева-Мария Бах. Девушка с волшебным голосом. Она пела - и у всех, кто слушал её, замирало сердце. Она боролась за свободу - не мечом, а песней, но в конце концов Фаланга заставила этот дивный голос замолчать. И у людей опустились руки.
Но прошли годы, и юная дочь Евы-Марии, Милена, - копия матери, с такими же волосами, с таким же голосом, - а так же сын главы восстания из прошлого Бартоломео Казаль возглавили новую битву. Зимнюю битву. Они - дети. Испуганные, неопытные, только-только вырвавшиеся на вольный воздух из стен интернатов. С ними бок о бок - Хелен и Милош, такие же дети, и Дора, и Ян, и люди-лошади... с ними много кто, на самом деле. Искра революции тлела, тихонько, незаметно, всё это время, люди не смирились с режимом Фаланги, нет, они лишь не могли найти в себе сил встать и пойти биться за свободу. Им нужна была спичка, которая распалит их огонь. Такой спичкой стал голос Милены - голос Евы-Марии, жестоко убитой, но как будто вернувшейся, чтобы закончить начатое дело.
Свобода. Вот что главное. Духом свободы и любви к жизни пропитана вся эта довольно простая, не гениальная, конечно, но очень славная книга. Свобода, о которой мечтают дети, запертые в интернатах, взрослые, которые видели лучший мир, или только знают, что такой мир возможен... У этой свободы есть свои символы. Река, что вольно бежит по городу, захваченному тиранией. Музыка, рождённая клавишами старенького пианино и дивным голосом Милены. Кусочек неба с летящей птицей, который чья-то рука нарисовала на потолочной балке карцера в интернате.
Что-то такое магическое есть в "Зимней битве": за всех героев переживаешь всем сердцем. Да, я вижу, что образы прописаны недостаточно хорошо, что некоторые из них остались в тени, что, скажем, та же Китнисс - ярче и объёмнее, мы знаем о ней больше и потому больше любим. Но всё-таки. Нельзя не полюбить Милену и Хелен, Милоша и Барта, Яна и Голопалого, Дору и Паулу с Октаво. Все эти чудесные люди - смелые, добрые и до боли живые - идут по заснеженным горам, теряют и находят друг друга, сражаются с тиранами, защищают свою жизнь и жизнь своих близких... убивают, если уж так приходится. Но убивать они не хотят. Убийства - не их метод. И как восхищает поступок Милоша - он, сознательно обрекая себя на смерть, отказывается убить, бросает оружие, оставляет жизнь сопернику, хотя, казалось бы, тот старик, а самому Милошу ещё жить и жить. Нет, он слишком чист, этот мальчишка, так похожий на кота, а ведь коты - звери, которые гуляют сами по себе... Он мог бы жить. Он мог быть свободным и счастливым - с Хелен. Но за шаг до заветной свободы он погиб, и, хоть так оно всегда и бывает в битвах, менее горько не становится. Бедный, бедный Милош... бедная, бедная Хелен.
Я знаю эту книгу с детства. Лет в двенадцать прочитала в первый раз - и, как ни странно, помню до сих пор. Не столько детали сюжета, сколько... ощущения, картинки, образы. Я помню, как малышка Катарина подносила спичку к потолку, чтобы хоть на секунду разглядеть Небо. Я помню, как Милена храбро шла по мосту вместе с Бартом. Я помню, как Хелен и Милош, замерзая, брели в горы. И все эти картинки, прочно засевшие в памяти, - такие нежные, тёплые, грустные, светлые... они были со мной много лет, и вот теперь снова то же самое, снова я плачу над этой, вроде бы детской, книжкой.
Она чудесная.

@темы: книги, до глубины души, антиутопия

---

Вчера выпал первый снег. 25 октября... не помню, раньше или позже это случилось в прошлом году.
Дети вопили от радости, прилипнув к окнам класса, а потом, на продлёнке, по уши извалялись в этом мокром и грязном "снегу" х)
Сегодня он уже похож на снег. Пушистые хлопья падают с неба, ложатся на землю, скамейки, деревья и крыши машин... Красиво. И почти верится в близкий (ну ладно, не совсем близкий) Новый год.
До конца четверти два дня. Кончилась бы она поскорее! Спешно провожу и проверяю контрольные работы, ставлю оценки за четверть, заполняю бумажки... хоть от продлёнки освободили, и вторая часть дня снова принадлежит мне, ура!
Простуда осложнилась на ухо. Хожу и наполовину ничего не слышу. И вообще самочувствие паршивое. Из-за него пропущу встречу с замечательным человеком, а ведь так её ждала ещё с прошлого года, обидно! т__т
Мало на что способна, кроме чтения книг. Вот лениво их и почитываю, при том несколько (три или четыре, что ли) сразу - это у меня обычный признак внутреннего раздрая. Знаю, что так нельзя, что для погружения в книжный мир это вредно, но... не могу сейчас ничего с этим поделать.

Потихоньку взялась за очень важный шаг в эпохе перемен: добыла из ящика стола все-все-все старые дневники, перечитываю их и разбираюсь, что, когда и почему во мне и в моей жизни пошло не так.

@темы: школьные будни, моменты, и скучно, и грустно

---

"Ночная музыка", Джоджо Мойес

Ох, как же меня бесят женщины в любовных романах. Именно женщины. С мужчинами тоже не всегда всё хорошо, но удачных мужских образов, по крайней мере, больше, а женские... такое чувство, что у всех авторов, которые пишут романы про любовь и повседневность, хватает фантазии на: а) истеричку б) тряпку, которой пользуются все, кому не лень в) забитую серую мышку г) скучную домохозяйку д) роковую красотку, жадную до секса. В прошлых романах Мойес, что я читала, эти клише-образы разбавлялись более-менее интересными, яркими героинями, но тут... Честно, из всех особ женского пола понравилась только Китти, а ведь ей шестнадцать лет!
Что ж, по порядку. Изабелла. Да, у неё недавно погиб муж, да, она в расстроенных чувствах, да, она имеет полное право на депрессию. Но. Женщина, очнись, у тебя есть дети. И они точно так же, как ты, потеряли любимого человека, они страдают - и, может, посильнее тебя. Дочь-подросток разбирает деловые бумаги, маленький сын отказывается говорить - а их мама сидит на диване и плачет в подушку. По мне, у Изабеллы что-то не так с приоритетами. Она толком не разобралась, чего же на самом деле хочет от жизни: то ли семью и детей, то ли занятия музыкой. Она совершенно избалованная, изнеженная, зависимая от мужа женщина, которая как-то не подумала, что главным в жизни может быть только что-то одно. Именно главным. И либо ты посвящаешь себя музыке, либо детям. Изабелла же пыталась удержать разом и то, и другое (приоритеты!), и потому вырвала детей из привычной им жизни и потащила в старый дом-развалюху в деревне. Нет, конечно, и дом, и деревня сыграли важную роль и подарили им всем новый шанс на счастье, но сам факт - она своей безответственностью поставила под удар детей. Что за мать такая?
К слову, её увлечение музыкой показалось мне увлечением и не более. В начале романа Изабелла вроде как живёт в музыке и не может без неё, но потом она запросто забывает о ней ради любви, например. Так что же для неё - самое главное? Чего она хочет, о чём мечтает? Она не разобралась сама в себе, потому и жизнь вокруг неё ломалась на кусочки.
Ну, и нытьё. Постоянное нытьё о том, как ей плохо. Хотелось встряхнуть её как следует и сказать: "Женщина, у тебя там маленький ребёнок вообще-то не разговаривает, ты не хочешь попытаться узнать, в чём дело, и помочь ему?".
Безусловно, Изабелла сделала много хорошего и в конце концов взяла себя в руки. Но моё отношение к ней постоянно колебалось. И отношусь я к ней в итоге не особо положительно. Она несколько месяцев не замечала, что Мэтт дурит её, легла под первого попавшегося мужика (депрессия, одиночество, да-да, но это не оправдывает тупости её поступка), нормальный отпор ему дать так и не смогла, а уж её любовь к Байрону - отдельная тема. Какая-то уж слишком внезапная любовь. То она на него кричит, мол, не трогайте меня, не приближайтесь ко мне, то уже жалеет и любит. Но, ладно, допустим, она действительно наконец научилась видеть всё в ясном свете и разглядела хорошего человека.
Внезапных превращений тут хватает. Возьмём Мэтта. Он, грубый и злой человек, чурбан, которому плевать на всё, лишь бы захапать дом, ВДРУГ проникается музыкой Изабеллы и влюбляется в неё саму. С чего такая резкая перемена - а чёрт его знает. Но обозначено это именно как перемена, хотя прямым текстом сказано, что Мэтт желал не женщину, а дом, что чужие чувства ему до фонаря - он собственник во всём, будь то вещи или люди. Вообще отвратительный человек. Тиран, грубиян, моральный урод, простите, абсолютно непредсказуем и способен на всё. Тем глупее внезапная перемена номер три - с Лорой.
Эта женщина меня бесила ещё больше, чем Изабелла. Муж ей изменяет, явно плевать на неё хотел, а она, прекрасно видя это и обо всём зная, терпит его рядом с собой. Ради чего - непонятно. Какая-то бесхребетная, глупая, жалкая водоросль, но я почти поверила в неё и даже немного восхитилась, когда она решила оставить Мэтта ради Николаса. Вот так взять и резко переменить свою жизнь, начать с чистого листа, проявить, наконец, уважение к себе - это очень трудный и, конечно, сильный поступок. Опустим любовь с первого взгляда, которая уже надоела, сойдёмся на том, что Николаса Лора и правда любила. Что с ней случилось? Почему она решила вернуться к мужу после того, как узнала о нём всю правда, после того, как он на её глазах накинулся на невинного человека, после того как, чёрт возьми, из-за него чуть люди не погибли? Чем она думала вообще? Она пожалела Мэтта - или что? Никакой мотивации, выглядит как несусветная глупость и трусливое бегство от своего же счастья. Лора ещё натерпится от Мэтта, и мне её не жаль.
Самые приятные персонажи в этом романе - дети, Байрон и Кузены. Китти и Тьерри очень умные и славные для своих лет, Байрон - искренний, честный, сильный человек с тёмным прошлом, с которым он борется изо всех сил, ну а Кузены - единственная пара, у которой всё органично, хорошо и тепло. Кто-то кричит о геях, но эти геи, их крепкие, добрые, очень нежные отношения - как глоток свежего воздуха среди прочих глупых любовей.
Они все, в общем-то, с первого взгляда и ни о чём. У Изабеллы с Лораном. У Николаса с Лорой. Изабелла и Байрон - немного лучше, всё-таки у них прошло время, прежде чем они прониклись друг к другу особенными чувствами. Но Николас и Лора - это, конечно, самый штампованный штамп. Он увидел её один раз, она поплакала у него на плече - и всё, любовь до гроба, он уже уверяет её, какая она тонкая и добрая, какой дурак её муж, что отказывается от такого сокровища... Возникает лишь один вопрос: каким образом за одну встречу Николас умудрился разглядеть в Лоре тонкость и доброту?
Отношения, конечно, здесь так себе, но главное в романе и не это вовсе. Роман-то о шансе начать всё с начала. Шансе снова стать счастливым, когда кажется, что счастье - это о других, а в твоей жизни всё хорошее закончилось. Шансе обрести новый дом, когда ты потерял старый. Шансе исправить свои ошибки и стать чуточку лучше, светлее, честнее, сильнее, чем был раньше.
А ещё это роман о Доме. Который всё-таки не просто кирпичи, штукатурка и дренажные трубы. Прекрасный Дом стоит посреди леса, в тихом, сказочном местечке, он служит приютом для тех, кому нужна крыша над головой, и спокойной гаванью для тех, кто устал бежать и хотел бы хоть на минутку остановиться и разобраться в себе. И мне было действительно жаль Дом, когда он разрушился. Правда, теперь на его месте появятся другие дома, другой мир - опять же, приют для людей, которые мечтают начать новую жизнь с чистого листа.

@темы: книги

---

Кто умудрился заболеть во второй раз, почти уже долечив первый, - тот я
Две недели. Две чёртовых недели я ходила с больным горлом и хрипящим голосом, пила гору таблеток, в том числе антибиотики, от которых болел живот. Голос в конце концов вернулся, горло болеть перестало, кашель мучить - тоже, ещё немного - и была бы как огурчик. Куда там. В пятницу начался дикий просто насморк, ужасно заболело горло. Сегодня весь день лежу под одеялом: температура, глаза слезятся, в голове туман.
И плакали мои грандиозные планы на пойти, прочитать, написать, сделать.
Наверное, это всё из-за работы, чтоб её... Воспитатель в больнице с внуком, замещать продлёнку поставили меня - не спросив, хочу ли я, могу ли я. Просто обозначили факт. И теперь я должна до самых каникул сидеть в школе до шести с группой, в которой только половина моих детей, остальные - первоклашки, я их знать не знаю вообще. И ладно, дети вроде нормальные, вменяемые, послушные, но тем не менее.
Вот там, видимо, и заболела. Когда выгуливала их на улице - а там, на минуточку, ноль градусов, иней и жуткий холод. Завуч с директором прекрасно знают, что я болею (это просто слышно по моему охрипшему голосу), но как-то им плевать на моё здоровье. Вот разболеюсь совсем, сяду на больничный, и будут они искать замену уже мне .___.
Это был пост гнева, потому что меня задолбало болеть. Упускаю всё, что можно.

@темы: моменты, и скучно и грустно

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Молли Блэкуотер. Сталь, пар и магия", Ник Перумов

Мне столько хорошего рассказывали о Перумове, столько его книг стоит на полках в книжном - вот я и ждала, что таких промахов, которые и начинающему-то автору не особо простительны, он совершать не будет. Ошиблась. Вторая книга ими пестрит ещё больше, чем первая.
Во-первых, язык. Любой писатель, даже если он не так опытен, как Перумов, знает: нельзя использовать в своём повествовании лексику, которая не подходит ни миру, ни героям. Перумов, кажется, забыл, что у него тут два мира. Один - имперцы, второй - русские. И не может в мире Молли, имперской девочки, быть таких слов, как "елико", и "ю" на конце прилагательных. Звучит как чисто славянский стиль, а славяне - это варвары, не Молли Блэкуотер. И ладно, всякие славянизмы, пословицы-поговорки и прочее в речь самой Молли могли попасть потому, что она тесно общалась с русскими, но зачем этими же словами описывать мир, глубоко чуждый миру русских? Разные миры - разные слова, это же очевидно.
Да, конечно, дети таких тонкостей не заметят, но книга-то и не сказать чтобы совсем детская. Скорее подростковая, а ещё скорее - для всех возрастов.
Во-вторых, конфликт. Он был обозначен в первой книге - русские и американцы имперцы, пар и магия, прогресс и отсутствие такового. Была жестокая война за территорию, были миры, разные, подробно прописанные, были люди - жители этих двух миров... и вот, казалось бы, вторая книга должна сдвинуть конфликт с этой точки, развивать его дальше, как-то решать или хотя бы намечать пути решения. Да куда там. Всю книгу Молли пытается сбежать из Норд-Йорка, и это у неё не особенно выходит. Всё. Только её путешествия по городу, подземельям, Особому департаменту, снова городу. Главная проблема стоит на месте. Как примирить варваров и имперцев, можно ли это сделать вообще, как выбираться из этого тупика, не убивая людей... Молли не особенно размышляет над такими вопросами.
Да и сам конфликт, вопреки моим надеждам, стал ещё более однобоким. Магия - хорошо, наука - плохо. Русские - хорошо, Империя - плохо. Валенки и тулупы - хорошо, пар и железо - плохо. Перумов даже кое-где прямым текстом говорит: ах эти ужасные имперцы, заполнили свои города ненужными приспособлениями, испортили воздух угольной пылью и паром, искалечили матушку-землю. И как-то не берётся в расчёт, что благодаря пару и угольной пыли у имперцев есть транспорт, почта, туалет и прочие удобства, которые облегчают жизнь. Избы и суровая русская зима - вот идеал. Ну понятно, спасибо.
Опять же - дети могут и не уловить однобокости конфликта, скрытого (открытого, на самом деле) патриотизма и т.д., но ведь книгу эту читают не только дети.
Честно - не представляю, как Перумов будет выруливать свой конфликт и решать его, если осталась одна часть. Или, может, он растянет этот цикл надолго, как и все свои прежние?
Из хорошего. Мы узнали кое-что новое о мире - о магии, например. Есть дикая магия, которая обитает в подземельях Норд-Йорка, есть некие магические пустоты в людях из самых благородных семей этого города, есть пэры с какими-то жуткими и не очень понятными силами. Есть маги-превращальщики вроде егозы Ярины. Эта новая героиня, кстати, мне даже понравилась, и даже больше Молли - непокорная, своенравная, сама себе на уме, обожаю таких!
А Молли мучается со своей безумной магией. До сих пор неясно, почему именно ей досталась такая разрушительная сила (очередная избранность ГГ?), да и вряд ли станет ясно. Зато теперь и её младший брат, Билли, - магик, и его силы стихийно вырываются наружу.
Все эти новые детали - здорово, но сюжет как-то уж очень медленно ползёт и провисает на важных моментах; целая книга на попытки выбраться из города - это, по-моему, слишком, тем более в детской-подростковой литературе. А если такой медленный ход сюжета ещё и не связан хоть с каким-то развитием главного конфликта... становится просто скучно.
Не оправдала вторая книга ожиданий. И, видимо, серия в целом. Пока не знаю, что нужно сделать Перумову дальше, чтобы она обрела какой-то смысл, глубину и Идею.

@темы: книги

---

и ещё немного о том, как я ходила на ФБ

">

">

">

@темы: фандомные баталии

---

тексты с ФБ#5 - кроссоверы и ретеллинги

А это, пожалуй, моя самая любимая работа за всю ФБ. Самая важная. Я шла в эту команду вписывать деймонов Пулмана в другие миры, но в итоге... отправила Доктора в Хогвартс. И ему, Доктору, там очень органично и хорошо

Название: Странная штука - время
Автор:  .rainbow.
Бета:  Mrs N,  troyachka
Каноны: Гарри Поттер, Доктор Кто
Размер: миди, 5242 слова
Пейринг/Персонажи: Десятый Доктор, Северус Снейп, Лили Эванс, Мародёры, Альбус Дамблдор
Категория: джен, намёки на гет
Жанр: общий
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Произошло неслыханное - профессор Бинс взял отпуск. На его место взяли нового учителя...
Примечание: по мотивам заявки: "Хочу Десятого Доктора в Хогвартсе! Не важно кем, просто чтобы он там был и помог Снейпу и Лили быть вместе!"
Предупреждение:

спойлер

канонная смерть персонажа

Произошло неслыханное: профессор Бинс взял отпуск. В первый раз за Мерлин знает сколько лет. Преподаватели не помнили, чтобы он просил даже об одном выходном, а ученики свято верили, что Бинс живёт в Хогвартсе. У такого, как он, просто не могла быть жизнь вне школы. Что Бинс делает после занятий? Куда уезжает летом? Ответ напрашивался сам собой — никуда; так и остаётся он в Хогвартсе, бродит по пустым коридорам, книжки в библиотеке читает.
Профессор Катберт Бинс находился в Хогвартсе всегда. Другие учителя могли, пускай и редко, отлучиться, заболеть, уехать, но только не Бинс. Он был постоянной величиной школы. Ну, как Большой Зал, картины на стенах и туалет Плаксы Миртл.
Но вот однажды Бинс взял отпуск, и даже профессор Дамблдор удивился; а Дамблдора, к слову, мало что на свете могло удивить — слишком долго он жил и слишком много видел. Бинс сослался на какие-то важные дела и аппарировал, а вместо него на время взяли нового учителя.

Новый учитель был похож на маггла. Не волшебник уж точно. Ни мантии, ни шляпы, ни даже волшебной палочки. Правда, гриффиндорцы, впервые войдя в кабинет и обнаружив там странного незнакомца, заметили в его руках какую-то штуку с синим огоньком на конце. Но не могла же она, в самом деле, быть волшебной палочкой? Таких не бывает.
Новый учитель был похож на маггла, а вот на профессора — не очень. Строгая Макгонагалл, зануда Бинс, весёлый (даже слишком) Слизнорт, слегка безумный Кеттлберн... Этот не был похож ни на кого из них. Появления учеников он словно бы не заметил — стоял себе у стола, скрестив руки на груди, и смотрел в окошко, а гриффиндорцы с опаской втекали в кабинет и рассаживались по своим местам.
— Дамблдор его у магглов откопал, не иначе, — шепнул Джеймс Поттер на ухо Сириусу Блэку.
— Пожалуй, — отозвался Сириус. — Или он забыл надеть мантию. Мало ли.
— Спорим, он ничего нам не сделает, если мы...
— Заткнись, Джим! — прошипел Ремус Люпин. — Дай послушать!
— Да он же не говорит ничего!
— Скажет, а я из-за тебя прослушаю!
— Ну ладно, Рем, только ради твоей любви к знаниям — умолкаю.
Джеймс тяжело (и очень громко) вздохнул и откинулся на спинку стула. Лили Эванс посмотрела на него с неодобрением.
— Ладно, любой лучше, чем зануда Бинс, так что...
И наконец новый учитель отмер; он обвёл взглядом класс, заполненный детьми, и как будто обнаружил их, детей, только сейчас. Недоволшебник никуда не спешил — поправил рукава своего глупого маггловского костюма (пиджак, брюки и плащ, на мантию вовсе не похожий), прочистил горло и бодро начал:
— Доброе утро, дети. Я ваш временный преподаватель истории магии, и сегодня мы...
— А как вас зовут? — подал голос Сириус.
— Я Доктор.
Гриффиндорцы переглянулись.
— Доктор кто? — с усмешкой полюбопытствовал Джеймс.
— Просто Доктор.
— И как же нам вас называть? Профессор Доктор?
Недоволшебник возвёл глаза к потолку и, кажется, очень серьёзно обдумал вопрос.
— Да, годится.
Гриффиндорцы снова переглянулись. Что-то здесь было не так. Этот новый учитель шутит или?.. Но разве можно шутить с таким непроницаемым лицом? Доктор — не имя вообще, а просто маггловское словечко... Так где же Дамблдор раскопал этого странного человека?!
— Что ж, — сказал странный человек, закладывая руки за спину и прохаживаясь туда-сюда перед учительским столом. — У нас история магии ... очень интересная дисциплина, и...
— Да неужели? — снова вылез Джеймс. Лили обожгла его ещё более недовольным взглядом, даже Ремус за мантию дёрнул — ну, может, хватит, а? Но Джеймс не унимался. Уже четыре года он помирал от скуки на занятиях профессора Бинса, всей душой ненавидел историю магии и не мог упустить шанс наконец-то заявить об этом во всеуслышание.
— А ты не согласен со мной? — профессор Доктор посмотрел на него с интересом.
— Нет, — отрезал Джеймс. — Скука смертная.
— Как тебя зовут, прости?
— Джеймс Поттер.
«Придурок!» — прошипела Лили со своего места.
— Ты не прав, Джеймс. История магии, как и любая история, — очень важная вещь. И чертовски увлекательная.
Джеймс скривился и выразил мимикой — а в мимике он был неподражаем — всё, что думал об этой «чертовски увлекательной» науке.
— Может, для вас. А мне вот совсем не интересно знать, что там древние колдуны чудили сто лет назад. Я колдовать хочу, а не слушать о том, как другие колдовали! Войны какие-то, восстания, разборки великанов и троллей... да кому какая разница? Тоска одна.
Гриффиндорцы в ужасе уставились на профессора со странным именем Доктор. Что он сейчас сделает Джеймсу? Наверняка влепит наказание, баллы у факультета отнимет, а то и жалобу Макгонагалл накатает. Любой учитель так поступил бы, посмей кто из студентов публично оскорбить его предмет.
А Доктор с минуту молча постоял, изучая Джеймса как некий диковинный артефакт, и вдруг спросил:
— Ну, а если о тебе через сто лет скажут «Да кому какая разница»? Ты не хочешь увековечить своё имя в истории?
— Конечно, хочу! — фыркнул Джеймс и даже плечи расправил для убедительности, подбородок вздёрнул и посмотрел дерзко. — Меня-то запомнят! Как лучшего ловца в магическом мире! Вот закончу Хогвартс и...
— Ну, вылитый Годрик, — усмехнулся Доктор.
Он мог сказать что угодно — Джеймс имел большой опыт споров с учителями и нашёл бы достойный ответ на любые слова... только не на эти. Он вытаращился на Доктора и целых две минуты думал, что сказать. Для Джеймса Поттера это было неслыханное время — обычно он за словом в карман не лез. А сейчас не выдумал ничего лучше, кроме:
— Какой Годрик?
— Гриффиндор, конечно. Уж основателя своего факультета ты не можешь не знать.
— Знаю, само собой, но... что вы имеете в виду?
— Он был как ты. Тоже любил хвалиться своими заслугами. Предвещал сам себе великую жизнь и вечную славу.
Ученики переглянулись, а умница Ремус развернул мысленно перед собой страницы учебника по истории магии в поисках факта — и не нашёл его.
— Я что-то не припомню такого в учебнике...
— А в учебниках о таком и не пишут.
— Ну, а вы-то откуда знаете?
— Из самых надёжных источников, — ответил профессор и, если гриффиндорцам не показалось, весело подмигнул.
Это было совсем не похоже на урок Бинса, да и, по-честному, на какой-либо урок вообще. «Я имею дело только с фактами!» — любил повторять Бинс, а то, что сейчас с довольным видом рассказывал новый учитель, уж точно не имело к фактам никакого отношения.
— А Салазар, — продолжил он, — вечно смеялся над ним, и они в шутку устраивали попойки в честь будущих достижений Годрика. Хогвартс на ушах стоял!
Гриффиндорцы уже устали изумлённо переглядываться.
— Попойки? — протянул Сириус. — Да бросьте, все знают, что Гриффиндор и Слизерин терпеть не могли друг друга.
— Глупости, малыш. Нелепые домыслы, не знаю, кто их выдумал. Гриффиндор и Слизерин были лучшими друзьями. Не без проблем, конечно, а всё-таки. Такой дружбы ваш магический мир ещё не знал! Ну, а потом — не только дружбы.
— Что?! — Джеймс чуть с места не вскочил; в его голосе слышалось не только удивление, но и оскорблённая гордость. — Вы... имеете в виду... то, о чём я подумал?
— Да, именно.
— То есть вы хотите сказать, что они...
— Да, именно.
— Я отказываюсь этому верить! Да просто подумать о том, что двое мужчин могут... и не мог наш основатель с этой змеюкой... я не согласен, я...
Не в силах выразить свои мысли словами, Джеймс, весь красный, замолчал и не произнёс ни слова до конца урока.
Странный это был урок. Наверное, самый странный в жизни гриффиндорцев — а за три года в Хогвартсе они видели всякое. Казалось бы, что может поразить больше, чем профессор Кеттлберн, любовно показывающий ученикам очередную опасную тварь, или Слизнорт с его маниакальной страстью к зельям и знаменитостям, или Макгонагалл с её манерой трансфигурировать себя и предметы вокруг... Но этот учитель был самым странным из всех.
История магии — скука смертная. Тут уж вся школа согласилась бы с Джеймсом. Годами, если не веками, разные поколения студентов Хогвартса засыпали на этих уроках, и никто даже подумать не мог, что история магии может быть... интересной? Но весь урок в тот первый день гриффиндорцы, затаив дыхание, слушали профессора с чудным именем Доктор. Его рассказы об Основателях, о том, как строился Хогвартс, как появилась Распределяющая Шляпа, как сделали Хогвартс-экспресс, как великаны однажды напали на замок... Он говорил не сухими фактами, а так живо, словно видел всё сам. И даже Ремус Люпин, приверженец фактов, захлопнул учебник и слушал Доктора с почти раскрытым ртом.
Конечно, всё это были сказки, домыслы, легенды и небылицы. Такого быть по-настоящему просто не могло. И, уж конечно, странный профессор не мог видеть это своими глазами — маги, даже самые-самые старые, не живут так долго.
Пускай сказки и легенды, пускай небылицы и домыслы, но за тот первый день слава о новом учителе истории магии облетела весь Хогвартс. Теперь его хотели послушать все.

***

— Как же я скучал по вашему миру...
Альбус Дамблдор улыбнулся и придвинул к Доктору блюдце с лимонными дольками.
— Давно тебя не было, Доктор.
— Сколько?
— Года четыре, если мне память не изменяет.
— Она ещё ни разу тебе не изменяла.
Доктор, спрятав руки в карманах маггловского пиджака, покачивался на стуле и оглядывал кабинет. Портреты на стенах узнали его и махали ему руками, а Фоукс тихо курлыкал на своей жёрдочке — они с Доктором были старые друзья.
— Четыре года, надо же... А в прошлый раз лет десять прошло.
— Да, мы уже решили тогда, что ты не вернёшься.
— Мы — это ты, Альбус? Хорошего человека должно быть много, верно?
— Нет, мы с портретами. Больше-то никто не знает. Но берегись, Доктор... дети начинают что-то подозревать.
— Хм? Например?
— На днях ко мне прибежала Лили Эванс. Может, видел её, умненькая такая девочка с Гриффиндора. Лили сказала, что видела тебя на старой картине в библиотеке. Ты держал под ручку какую-то древнюю ведьму и улыбался. Хотел бы я знать, как эта картина попала в нашу библиотеку... Зря ты позволил себя рисовать, Доктор.
— Почему? Девочка с Гриффиндора, даже самая умная, не может думать, что на старой картине — я.
— Верно, она думает, это твой прапрапрадедушка.
— Ну и хорошо. Пускай будет прапрапра. Фамильное сходство.
— Даже слишком.
— А с чего бы, Альбус, девочки стали бегать к тебе с вопросами про меня?
— Потому что девочки, и особенно Лили Эванс, восхищаются тобой. Мальчики тоже. Да весь Хогвартс, что уж там.
Доктор улыбнулся, как мальчишка, поднялся на ноги и начал ходить по кабинету. Он разглядывал картины, трогал вещицы на полках, касался корешков старых книг, а Дамблдор молча наблюдал за ним.
— Надолго ты в этот раз? — спросил он минуту спустя.
— Пожалуй. Я скучал по вашему миру. А учить детей... ну, это довольно весело.
— Ты умеешь угадывать моменты, Доктор. Надо же, появился как раз в тот день, когда наш профессор Бинс решил взять отпуск. Хм, куда же он отправился, хотел бы я знать...
— Если б я ещё мог управлять этими моментами! То четыре года, то десять... Странная штука — время.
— ... сказал Повелитель Времени.
— Я везде Повелитель Времени, кроме вашего мира. Хочу приходить сюда чаще — и не могу. Магическое поле, может... особые вихри временного потока... Только в вашем несчастном мире меня зашвыривает в случайное время, в случайное место! Ты знаешь, что ТАРДИС пострадала из-за Гремучей Ивы?
— Знаю. Ива не меньше пострадала из-за ТАРДИС.
— Ох уж этот мир...
— Но ты же любишь его, Доктор, а?
Доктор остановился перед полкой, на которой лежала старая Шляпа, и коснулся её кончинами пальцев; казалось, он хочет остановить мгновение, заморозить его в потоке времени и жить им как можно дольше.
— Люблю.
А Шляпа вдруг ожила — словно ждала лишь этого момента. Через узкую щель раздался тонкий, слегка насмешливый голос:
— Неужто Доктор? Тот самый, о котором я не знаю, на какой факультет определила бы его?
— Меня не распределишь, Шляпа, — усмехнулся Доктор. — Я слишком... многогранен.
— Мно-го-гра-нен? Мудрёное словечко.
— Зато правда. Сердцем я в Рэйвенкло, разумом в Слизерине, ну а кое-какая неназываемая часть моего тела попала бы в Гриффиндор.
— Почему?
— Потому что приключения ищет. Вечно. Как ваши... Мародёры, кажется? Поттер, Блэк, Люпин и Петтигрю.
— О, Мерлина нет на этих Мародёров...

***

Мародёры гуляли в Запретном лесу. А что бы и не погулять, если опасный и страшный лес никак не охраняется, и вся его запретность — только в словах директора? Не ходите, дети... Мародёры ходили, и уже не в первый раз, и ровным счётом ничего опасного не видели. Ну, разве что парочка неведомых тварей за ними гонялась, если они забредали в чащу слишком глубоко; они урок усвоили и гуляли теперь только по самым окраинам леса.
Опасным он не был, этот лес, а вот интересным — очень даже. Сколько диковинных штук обнаружили Мародёры! И живность всякую, и травки редкие, и камушки особенные, и тайники чьи-то; кому пришла в голову мысль прятать свои «сокровища» в дупле дерева, они не знали, но милые безделушки из дупла забрали себе. А что? Кто нашёл, тому и безделушки.
— На карте, — вещал Джеймс немного невнятно — рот его был набит шоколадными лягушками, — да, на карте, которую мы сделаем, и не смотри на меня так, Сириус, сделаем, так вот, на этой карте нужно изобразить Запретный лес. Он же совсем не страшный. И ничего особенного здесь нет. Вот мы уже всё видели, и ничем он нас больше не...
Концом фразы Джеймс подавился — и шоколадными лягушками тоже, — потому что влетел с размаху во... что-то. Оно было большое и твёрдое. И его определённо не должно было быть на опушке Запретного леса.
Среди раскидистых ветвей удобно устроилась полицейская будка. Синего цвета. С белыми буковками «Police public call box». Это Ремус уже потом опознал её по описанию и объяснил, что вообще такое полицейские будки» и зачем они нужны магглам; Ремус знал много, даже слишком много, в том числе о магглах и их странных изобретениях. А Джеймс, Сириус и Питер увидели эту вещь в первый раз в жизни — и застыли, молча тараща на неё глаза.
— Это что? — выразил общий вопрос Питер.
— Не знаю, — ответил Джеймс. — Может, артефакт какой?
— В Запретном лесу?
— А откуда ты знаешь, может, именно из-за него лес и назвали Запретным?
Мародёры переглянулись. Такая мысль ещё не приходила им в голову. Они-то думали, слово «Запретный» нужно лишь для нагнетания ужаса, первокурсников и девчонок пугать, наверняка сам Дамблдор и выдумал. Ну, а если в этом лесу и правда было что-то страшное? Если это самое «страшное» стоит сейчас перед ними?
— Отойди! — вдруг прошипел Сириус и дёрнул Джеймса за рукав.
— Что?
— Отойди, говорю, Джим! Назад!
— Да что такое?
— А что, если эта штука сейчас рванёт?
— Рванёт?
— Может, она заклятьями заряжена? А ты их потревожил, когда впилился в неё.
— И ничего я не впилился, просто не заметил!
— Да какая разница, если сейчас мы все умрём?
Питер ахнул и со скоростью света улизнул за ближайший куст. Джеймс и Сириус оказались храбрее — они лишь отступили на пару шагов, пожирая «артефакт» глазами; любопытство было сильнее страха взлететь на воздух.
— Эх, жаль, Рема нет. Он бы, может, сказал, что нам делать.
Ремус остался в замке — пожертвовал весёлой прогулкой с друзьями во имя каких-то эссе по истории магии, да и Мерлин с ним, зануда и заучка, но как бы сейчас пригодились обширные познания Ремуса!
— Джим, — протянул Сириус, обходя странную конструкцию кругом — с безопасного расстояния, само собой. — Как ты думаешь, а если мы её потрогаем... ну так, немножко, веточкой... что-то будет?
— Есть только один способ узнать, мой друг. Потрогать.
— Ребята, — пискнул Питер из куста. — А может, не надо трогать? А может, в замок пойдем? Обед скоро...
— Да какой обед, Пит?! — возмутился Сириус. — Мы на пороге магического открытия, а тебе лишь бы живот набить поскорее!
— Я не о животе беспокоюсь, а о сохранности наших жизней!
Сириус и Джеймс махнули рукой на Питера — он, в конце концов, всегда был немного трусоват, — и почти уже подошли к «артефакту» совсем близко, как вдруг... Внутри него что-то загудело, затрещало и засияло таинственным белым светом. Странный звук, не похожий ни на что, слышанное Мародёрами прежде, разрезал лесную тишь.
И Мародёров как ветром сдуло. Они сорвались с места и припустили по Запретному лесу к безопасности; им чудилось — нечто жуткое и кровожадное вылезло на свободу из «артефакта» и теперь гонится за ними, Мародёрами, по пятам. Им было страшно поглядеть назад. Но Джеймс всё-таки обернулся, не замедляя шага, и мог бы поклясться, что в «артефакте» открылась дверца, и в ней показалась на секунду голова нового учителя истории магии.
Впрочем, позже, в надежных стенах гостиной Гриффиндора, они с Сириусом решили, что к нему просто глюки пришли от страха.

— Ты опять был неосторожен, Доктор. Дети начинают что-то подозревать.
— Снова?
— Мародёры...
— Будь они неладны!
— ... нашли в лесу ТАРДИС.
— О...
— А Джеймс Поттер рассказывал Ремусу Люпину, что видел там ещё и тебя.
— О-о-о...
— Ну, неужели нельзя было спрятать ТАРДИС получше?
— Я и спрятал. Получше. И подальше от вашей Гремучей Ивы. Я просто парковал её... И вообще, почему твои ученики бродят по Запретному лесу? Он же Запретный!
— М-м-м... В общем, ты зря недооцениваешь этих детишек, Доктор. Они почти сразу догадались, что Ремус Люпин — оборотень, и тебя тоже раскрыть могут, запросто.
— Я бы на это посмотрел... на то, как они будут меня раскрывать.
— Ты не меняешься, Доктор.
— Что поделать.

***

Северус Снейп прятался за деревом. То есть он, конечно, имел полное право сидеть на лужайке у замка и читать учебник по зельям... но на той же лужайке была Лили Эванс. Она болтала и смеялась с подружками. А Северус всё-таки прятался — только длинный нос торчал из-за страниц, и если бы Северуса спросили, что там, на страницах, написано, он не смог бы ответить. Он держал учебник вверх ногами и, конечно, не читал, — смотрел на Лили.
Он всегда смотрел на Лили. И мечтал о ней. О том, как они могли бы... но дальше смутных желаний дело не заходило. Какое там «они могли бы»! Лили учится на Гриффиндоре, Северус — на Слизерине. Даже этого хватало с лихвой — но рядом с Лили, к тому же, ошивался патлатый Поттер со своими выходками, глупыми улыбочками и толпой обожателей.
Поттер был влюблён в Лили — это знали все, в том числе она сама. Лили в Поттера влюблена не была... но это, разумеется, лишь вопрос времени. Поттер. Любимец учителей. Красивый, наглый, самовлюблённый. Школьная знаменитость. Даже слизеринки поглядывали на него.
К слову, о Поттере. Он был тут же, неподалёку, — Северус давно заметил, что Поттер слишком уж часто оказывается рядом с Лили, — конечно, изо всех сил пытался привлечь её внимание. И волосы свои лохматит, и со снитчем играет — о да, любимая забава Поттера! Стайки девчонок окружали этого выскочку, а Блэк, Петтигрю и Люпин расселись вокруг, словно почётный эскорт. Северус с тревогой наблюдал за Лили — заметила ли она Поттера, смотрит ли на него, а вдруг ей...
— Девушка?
Северус выронил учебник, а рука его метнулась к волшебной палочке.
— Тише, парень, не убей меня только, мне ещё вас учить.
Неслышной тенью к Северусу подкрался не Поттер и даже не кто-то другой из студентов, — учитель. Тот самый новый учитель, похожий на маггла: странная одежда, сказки-небылицы, шутки-прибаутки и глупое имечко. Северус искренне полагал, что застать его врасплох невозможно, — но ведь появился этот Доктор, словно из-под земли, и поймал Северуса за постыдным занятием.
— Так это девушка твоя? — повторил Доктор. Он стоял перед Северусом, заложив руки за спину, и смотрел странно: высмотреть что-то хотел у него в лице, просвечивал насквозь, изучал... такое возникло чувство.
— Нет, — Северус покраснел и про себя проклял Доктора — вот что ему надо, шёл бы дальше!
— Но ты хотел бы, чтоб она...
— Да вам какое дело!
— Просто у тебя на лице всё написано.
— Ну и что? Вам какая разница? Ну, хотел бы — и что дальше?
Северус вроде бы знал, что говорит с учителем. Пускай временным, пускай очень странным, а всё же этот учитель имел полное право и после уроков оставлять, и баллы снимать. С учителями так не говорят: грубо, отрывисто, с ноткой почти ненависти в голосе. Но этот Доктор застал Северуса в самый неподходящий момент, увидел его слабость, а такое не прощалось... никому, даже профессору.
И лишь секунду спустя Северус понял, что сказал. «Ну, хотел бы». В первый раз он признался себе (и Доктору заодно) — Лили ему уже не просто хорошая подруга.
А Доктор словно и ждал этого. Какая-то мальчишеская улыбка осветила его лицо, и он, учитель, плюхнулся на траву рядом с Северусом.
— Так если хочешь, — лукаво подмигнул он, — почему не сделаешь ничего?
— Я... да без толку это.
— Почему?
— Она же почти влюблена в этого олуха Поттера!
— Вот именно. Почти. А ты сидишь и ждёшь, пока «почти» станет «наверняка».
— Да что я могу... Поттер и я... Если выбирать между нами, выбор очевиден.
— С чего ты взял?
Северус поглядел на Доктора как на полоумного.
— Хотя бы с того, что я видел себя в зеркале. А Поттер...
— Забудь о нём.
— Но Поттер всюду, как о нём забудешь? У нас половина девчонок сохнет по нему! И учителя тоже вечно: Поттер то, Поттер это... Не хвалят вроде, а всё равно чувство такое, что он в любимчиках у всех! Ну как же — красавец, в квиддич играет...
— Поверь, малыш, это не самое худшее, что могло случиться. Ладно, соперник. Но девушка же рядом. Здесь, с тобой. И ты можешь просто подойти к ней, обнять её... Послушай меня и не теряй время. Сделай что-нибудь. Пока ещё можешь. Береги её, малыш.
Какая-то горечь почудилась Северусу в голосе Доктора, какая-то грусть — в глазах. Но ничего спросить или сказать он не успел — Доктор потрепал его по плечу, улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, встал и пошёл прочь.
Не теряй время... сделай что-нибудь...
— Спасибо, — сорвалось у Северуса тихое, но Доктор, конечно, его уже не услышал.

***

Поймать Лили в одиночестве было невозможно — вокруг неё вечно вилась стайка шумных подружек. Северус долго думал и решил наконец, что попробует поговорить с ней после ужина; а вдруг всё-таки она выйдет из Зала одна? Он наспех запихнул в себя какую-то еду и занял позицию возле дверей в Большой Зал.
Ожидание тянулось как пытка. У Северуса взмокли и дрожали руки, а в голове крутился ворох заготовленных фраз: «Лили, я хотел бы подарить тебе... нет, глупо звучит... Лили, я думаю, тебе понравится... ещё хуже... Так что сказать?!» А упаковка со злосчастным подарком была уже вся измята, да и не казался больше этот подарок Северусу таким уж хорошим. И вообще — толку-то? Какой смысл? Ничего не получится...
Сделай что-нибудь.
«Ладно!» — ответил Северус голосу Доктора у себя в голове, и тут как раз из Зала вышла Лили.
В окружении гриффиндорок, конечно. А никто на Гриффиндоре Северуса Снейпа не любил — уж стараниями Поттера, наверняка. Девчонки, заметив его, начали толкать друг друга и хихикать в ладошки; Северус не хотел бы краснеть от их мерзкого хихиканья, обещал, что краснеть не станет, и всё равно румянец залил его щёки. Северусу казалось — вот сейчас и Лили смеяться начнёт, но она, махнув подругам, подошла к нему с улыбкой.
— Привет, Сев! Кого ждешь?
— Т-тебя.
Лили почему-то перестала улыбаться и оглянулась на подружек.
— Знаешь, Сев... — её голос стал странно серьёзен. — В последнее время мы так редко стали общаться. Да, я понимаю, разные факультеты, и тебе интересней со слизеринцами, но...
— Нет! Нет, Лили, просто... ну, ты же на Гриффиндоре. И тебе, наверное, интересней с гриффиндорцами, вот я и...
Северус замолчал. Пару секунд они глядели друг на друга, а потом расхохотались, напугав пролетавшее мимо привидение.
— Ты думал, я думала, а на деле мы оба просто дураки, — выдавила Лили сквозь смех.
Да. Дураки.
В первые годы в Хогвартсе они виделись часто, болтали и проводили время вместе, как до школы, а потом... Северус увидел, что у Лили появились новые друзья. С Гриффиндора. Нет, он и раньше знал это, ведь Лили, добрая и открытая, нравилась всем, но как-то впервые обратил внимание всерьёз. Новые друзья. Лили смеялась с ними, говорила, шутила — так, как прежде только с ним. Она даже порой убегала от Северуса, потому что её ждала Мэри, или Сара, или Хелен, или ещё кто-то другой.
Он больше не был её единственным другом... и это ударило очень больно. Северус стал избегать Лили. Ну, не то чтобы избегать, просто реже заговаривал с ней, реже попадался ей на глаза. Он думал — если их дружба дорога Лили, она заметит и что-нибудь скажет. Не сказала, и вот уже несколько недель они почти не говорили по-настоящему.
А теперь оказалось, это не потому, что Лили не хотела больше дружить с ним.
Словно огромный камень упал у Северуса с плеч, и он подумал — как же здорово стоять рядом с Лили, смеяться и чувствовать себя снова нужным.
— Так что ты хотел, Сев? Что-то мне сказать? Или...
— Да, я хотел... ну, хотел... в общем... Давай прогуляемся, а?
Лили кивнула, и они вышли из замка — под смешки гриффиндорцев, проходящих мимо. Лили на эти смешки не реагировала никак.
Они сели на лужайке, под тем самым деревом, где Доктор дал Северусу совет. Вот и пришло время проверить...
Лили выжидающе смотрела на Северуса, а он не знал, как начать. Все реплики, которые он готовил заранее, вылетели из головы.
— Знаешь, я нашел один любопытный рецепт и решил, а вдруг что выйдет, ну и вышло, и вдруг понравится тебе, так что вот.
Он выпалил эту нелепую фразу на одном дыхании и протянул Лили свой подарок. В измятой упаковке.
— Это мне? Но мой день рождения зимой.
— Это так... просто. Без повода. Мне захотелось... порадовать тебя.
Все силы вышли из Северуса с этими словами. Он сказал о своих чувствах к Лили больше, чем говорил обычно, покраснел и уставился в землю.
А Лили развернула упаковку и на свету разглядывала пузырёк с радужной жидкостью.
— А что это?
— Ну, это... чернила. Они могут писать разным цветом.
Лили не отвечала, и Северус, испугавшись, смущенно зачастил:
— Да, знаю, ты можешь купить их в любом магазине, но я просто подумал...
— Сев, — перебила его Лили. — А ты ведь можешь быть очень милым, если захочешь.
— Что?..
— Конечно, я могу купить такие же чернила в Косом переулке. Но мне очень приятно, что ты сделал их. Сам. Для меня. Не купил, а сделал... это очень здорово, Сев. Спасибо тебе большое.
Северус не ожидал того, что произошло после этих слов, и подумал даже, а не показалось ли ему — неужто Лили и правда поцеловала его в щёку? И улыбнулась такой ласковой улыбкой?
— Смотрите-ка. Сладкая парочка.
Ну конечно, кто ещё мог появиться в такой момент. Поттер и компания. Они проходили мимо, и едкое замечание отпустил Блэк; Поттер же хмыкнул, вздернул нос и отвернулся от Лили с Северусом.
Лили долго смотрела им вслед. И у Северуса упало сердце. Он так обрадовался, он уже поверил, что этот день — лучший день в его жизни, а Лили...
— Идём, — сказала она, дернув его за рукав мантии и резко поднимаясь. — Не хочу ещё раз встретиться с этим задавакой.
— Поттер, — выдохнул Северус. — Поттер, он же...
— Он меня бесит, — поморщилась Лили.
И Северус твердо уверился — этот день и правда самый лучший в его жизни.
Сделай что-нибудь.
Доктор был прав.

***

История магии стала любимым предметом всех учеников Хогвартса. Даже тех, кто раньше ненавидел её. Не всегда ученики прилежно посещали уроки профессора Бинса; прогульщиков Минерва Макгонагалл ловила в коридорах и водворяла на место, но кому-то удавалось сбежать. Теперь же историю магии не прогуливал никто. Нет, её ждали, как ни один другой урок, на неё спешили, и толкались у двери в кабинет, и пытливо глядели на Доктора: какую интересную штуку он устроит им на этот раз?
А интересных штук в запасе у нового учителя было много. Он терпеть не мог скучные лекции, да и лекции вообще. На своих занятиях он либо услаждал слух учеников «сказками-небылицами», которые уж очень смахивали на правду, либо разыгрывал сценки из истории магического мира.
Хогвартс запомнил навсегда Джеймса Поттера в роли Годрика Гриффиндора. Гордый, напыжившийся от удовольствия, Джеймс до хрипоты спорил с Сириусом-Салазаром (любовь он играть отказался, хотя Доктор настаивал, что Салазар и Годрик любили друг друга), или искал Тайную комнату, или пил огневиски с учениками, или вел задорные беседы с Распределяющей Шляпой. Не менее хорош был Ремус Люпин в роли гоблина (сценка с восстанием гоблинов) и Лили в роли Гортензии Миллифут (сценка с парадом Министров магии). Однажды Доктор задумал сводный урок с параллелью четвёртых курсов всех факультетов сразу — и развернул на нём масштабное полотно из «хроник Основателей», как это называли все.
Доктор любил Основателей. Потому, наверное, что кто-то из них был его прапрапра... Так решили ученики, откопав однажды в старой книге портрет, где рядом с Основателями затесался некто, похожий на Доктора. Не сам он, конечно, а его предок. Дальний. Идеальное сходство... ну, оно просто фамильное.
Таких подробных эссе по истории магии в Хогвартсе ещё не бывало. И такого желания учиться — тоже. Профессора, которым нравился Доктор (ну а кому он не нравился?), спрашивали его, в чём секрет. «Да ни в чём, — пожимал плечами Доктор. — Я просто говорю им правду». Бинс так же говорил ученикам правду («Я имею дело только с фактами!», но эта правда заставляла их засыпать, а не гореть интересом к предмету. Профессора решили, что, наверное, Доктор приворожил учеников или дал им особого зелья.
Потому что ученики бродили за Доктором толпами. И он находил время почти для всех. Говорил с ними, отвечал на вопросы, слушал восторги и даже признания в любви от девочек — и улыбался своей особой улыбкой. Он был не как все прочие взрослые в замке. Он держал себя с учениками как с равными, а всё же — и все это чувствовали — знал неизмеримо больше них. И больше других профессоров. И больше, может, самого Дамблдора. Так казалось детям, и они не понимали, почему им так кажется. Они просто обожали Доктора. А сильнее всех, пожалуй, хотя и тише всех, в тайне, — Северус Снейп. Он сам себе не хотел в этом признаваться, но... Порой их с Доктором можно было увидеть на лужайке у замка или в пустом классе после занятий.

Доктор ушёл весной, под конец учебного года. И дети узнали об этом, лишь когда вошли в кабинет истории магии и увидели там профессора Бинса. К Дамблдору побежали с вопросами: почему Доктор ушёл, а вернётся ли, а где он сейчас... Дамблдор загадочно молчал, улыбался и скрывался в своём кабинете. Ученики думали, он скрывает от них важные сведения, а на самом деле он сам не знал — ни где Доктор, ни когда появится снова. Доктор приходил и уходил и мог оставить магический мир на месяц, а мог — на пять лет. Нельзя было предсказать его новый приход... Можно было только ждать.
К профессору Бинсу привыкли заново. И вот уже его монотонный, скучный голос опять убаюкивал учеников на занятиях, вот уже все опять твердили, что ненавидят историю магии. Доктор ушёл, и о нём говорили, как о призраке или о чуде — о чём-то странном и непонятом до конца. Жизнь Хогвартса вошла в привычную колею, но, конечно, Доктора никто не забыл; помнили всё: и сказки-небылицы, и сценки, и его особую улыбку, и цепкий взгляд, и странные шуточки... Северус Снейп тоже помнил это. А ещё — слова, сказанные как-то в тёплый осенний день на лужайке у замка. Не теряй время... сделай что-нибудь... Каждый раз, слушая смех Лили и держа её за руку, Северус думал о Докторе и говорил ему «спасибо». Ведь этот странный взрослый понял его без слов — и помог тоже понять и сделать кое-что важное.

Много лет спустя, уже став учителем в Хогвартсе, Северус встретил Доктора снова. И узнал о нём правду. Они виделись ещё пару раз до Первой магической войны.

***

— Северус.
Снейп поднял голову от шипящих котлов и пузырьков с зельями.
— Надо же. Доктор. Решил почтить нас своим присутствием?
Доктор стоял на пороге его кабинета, спрятав руки в карманах, и смотрел всё тем же цепким, пронзительным взглядом, что и много лет назад. Он ничего не ответил на вопрос Снейпа.
— Давно тебя не было.
— Сколько?
— Лет пять.
— Пять... а ты уже работаешь в Хогвартсе...
— Да. Работаю.
— Война?
— Закончилась. Волдеморт повержен.
— А Лили?..
Снейп сказал, не поднимая головы от своих котлов:
— Погибла. Война забрала её.
И словно бы она, умершая Лили, на секунду появилась в этом душном подземелье. Рыжие волосы, зелёные глаза, добрая улыбка, смех-колокольчик... Доктор вместе с Северусом на миг увидел Лили такой, какой помнил её и в школьные годы, и в Первую магическую, во все те короткие кусочки времени, что бывал в этом мире. Солнечная Лили. Огненная Лили. Первая и последняя любовь Северуса Снейпа.
— Мне жаль...
Снейп фыркнул и скривил губы в ядовитую улыбку.
— Странно слышать от тебя такие банальности, Доктор.
Доктор тихо сел возле учительского стола, на котором Снейп, завесив лицо сальными волосами, мешал какие-то зелья. На несколько минут воцарилась тишина.
— Ну, Повелитель Времени, — мрачно усмехнулся Снейп. — Скажи, что время лечит. И что мне скоро станет легче, надо лишь немного подождать. Давай, скажи, ты ведь всё знаешь про время!
— Знаю, — едва слышно отозвался Доктор. — И я не хотел бы врать, Северус.
Они ещё немного помолчали. Снейп забыл про свои зелья.
— Не станет? — спросил он наконец.
— Мне — не стало.
— А её звали... как?
— Тоже как цветок. Роуз.
— Она погибла?
— Нет. Но для меня — погибла. Просто она была...
И только сейчас, подняв голову, Снейп поглядел прямо в глаза Доктору.
— Особенной, — закончил он.
— Да.
И весь вечер они просидели рядом, в молчании, не говоря ничего, потому что слова им были не нужны. А в темных подземельях Северуса Снейпа рядом с девушкой с рыжими волосами появилась другая, светловолосая, и Доктор видел Роуз в эти мгновения так же ясно, как Снейп — свою Лили.

@темы: magic world, доктор, творчество, фанфики, фандомные баталии

---

тексты с ФБ#4/3 - и снова ГП-дженогет

Первая часть большого фанфика, который давным-давно, года два, что ли, назад (?) заказывал у меня  Renya. Горжусь собой, что смогла хотя бы эту часть закончить и привести в порядок. И вообще - горжусь. Работа из категории тех, что я люблю писать больше всего - пропущенные эпизоды, история второстепенного персонажа.

Название: Магией рожденная любовь
Автор:  .rainbow.
Бета:  Sputnik29,  s-schastie
Размер: миди, 8640 слов
Пейринг/Персонажи: Меропа Мракс, Том Реддл старший, Сесилия, Томас Реддл, Морфин Мракс
Категория: джен, гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Меропе Мракс было суждено провести всю жизнь в жалкой лачуге, терпеть крики отца и насмешки брата. На помощь ей пришла магия. Она научилась колдовать и варить приворотные зелья. Но будет ли настоящей любовь, рожденная магией?
Примечание/Предупреждения: канонная смерть персонажа

Обхватив тонкими пальцами прутья ограды, Меропа до боли в глазах всматривалась в дорогу, — та проходила совсем близко от лачуги Мраксов. В душный полдень, когда в воздухе, раскалённом от жары, колеблется едва заметное марево, на ней никого не было. Но к этому времени Меропа каждый раз убегала от тяжёлого взгляда отца, выдумав любой нелепый предлог, лишь бы только попасть в сад, к ограде, за которой, скрытая деревьями, бежит дорога в деревню. Она знала, что юноша на лошади обязательно появится на ней. Он всегда проезжал здесь — один или с красивой светловолосой девушкой, своей неизменной спутницей.

Он обязательно появится... сейчас... лишь минутку подождать... Глаза Меропы напряжённо глядели в дальний конец дороги.

Какой-то звук раздался у неё за спиной. Словно тихие шаги по сухим прошлогодним листьям. Меропа вздрогнула и попыталась сделать вид, что поглощена уходом за чахлыми кустами у ограды, но, когда смогла заставить себя обернуться назад, никого там не было — ни отца, ни брата. Быть может, птичий шорох на верхушках деревьев она приняла за шаги тех, кто мог бы помешать ей увидеть Тома. Том, Том, Том... Тихий голос нашёптывал это волшебное имя Меропе, и она сильней прижималась к прутьям — лишь бы не пропустить того чудесного мгновения, когда Том Реддл, в богатых одеждах, с гордо поднятой головой и мягкой улыбкой на губах, будет проезжать мимо. Конечно, он не заметит Меропу. Конечно, она никогда не сможет сказать ему ни словечка. Но никто, никто на свете не отберёт у неё шанс хотя бы так, из тени деревьев, наблюдать за человеком, которого она любила всей душой.

Два смутных силуэта появились вдалеке, но прежде, чем увидеть их, Меропа услышала звонкий, радостный голос спутницы Тома, девушки с красивыми кудрями и в изящном наряде; он, Том, с нежностью в голосе называл её: «Сесилия, любимая».

Сесилия. Меропе был ненавистен каждый слог этого имени. Ну, конечно, и сейчас эта девчонка, с которой Меропе никогда даже рядом не стоять, недостижимая соперница, была с Томом: громко смеялась над какой-то его шуткой. И Том тепло улыбался ей, словно нет вокруг них мира, только они вдвоём.

Меропа знала, что Том любит свою Сесилию. Каждый день она лишь уверялась в этом.

— Ах, Том, до чего жарко сегодня, не вздохнёшь! Поскорей бы оказаться у озера.

— Совсем немного осталось, милая, потерпи.

Звучный, глубокий голос послышался так близко от Меропы, что она, наверное, могла бы коснуться любимого, если бы протянула руку. Стучали копыта, звякала сбруя, а после — все звуки исчезли в мелодичном смехе Сесилии, как будто колокольчик зазвенел, и Том ответил ей таким же смехом, беспечным и радостным. Он был счастлив с этой девицей. Она тоже была счастлива с ним. Том Реддл, который нежно сжимал в руке тонкие пальцы спутницы, даже не подозревал о существовании Меропы, а она наблюдала за ним через прутья ограды, провожала его взглядом до самого поворота…

Так просто было дать волю воображению. Представить, как эта девица куда-нибудь исчезает, и уже не она, а Меропа улыбается Тому, такому прекрасному и недоступному. Это её он называет «моя любимая», это её он хочет взять в жёны, это перед ней он открывает двери волшебного мира, в котором не нужно бояться и прятаться, мира изысканных домов, дорогих безделушек, красивой одежды, вкусной еды... Волшебный, волшебный мир...

— Чего ты там застряла, бестолочь! Сейчас же иди сюда, работы в доме по горло!

Гневный окрик отца обжёг Меропу, как ударом хлыста, заставил её вздрогнуть и обернуться. А за её спиной, на тропинке, ведущей к дому, стоял Морфин. В который раз он кошачьими, неслышными шагами подкрался к сестре, и бог знает, сколько успел увидеть и понять. Он застал Меропу врасплох, и она не успела скрыть стыд, отразившийся на лице, блеск глаз, дрожащие пальцы. Морфин, ухмыльнувшись особенно гадко, окинул её взглядом, подмечая всё. Он не торопился уходить. Эта задержка была сделана с одной целью — насладиться испугом Меропы и показать ей: он не впервые замечает увлечение своей бестолковой сестрицы — осквернительницы крови — мерзким маггловским отродьем.

Страшные глаза Морфина пронизывали насквозь. Ухмылка на губах расползалась всё шире. Наконец убедившись, что сестра дрожит от страха, Морфин с беспечным свистом продолжил путь к сарайчику позади их жалкого дома. Брат не был терпелив к чувствам Меропы, вовсе нет. Он просто выжидал подходящей минуты, и когда-нибудь, Меропа знала, обязательно расскажет обо всём отцу. Но до тех пор... до тех пор, пока тот не узнал, никто на свете не отнимет у неё шанс приходить сюда в полдень и смотреть на прекрасного юношу, которого она любит, и который никогда, никогда не будет принадлежать ей.

***

— Отец, — лениво протянул Том Реддл-младший, откинувшись на спинку дивана. Его тонкие пальцы выстукивали дробь на резных ручках. — Почему бы тебе не велеть, чтоб снесли эту ужасную лачугу в роще недалеко от деревни? Она давным-давно развалилась, толку от неё никакого, лишь портит пейзаж.

Глава семейства Реддл зашелестел страницами газеты; они полностью скрывали его лицо, так похожее на лицо сына. Впрочем, Томас Реддл был уже стар, а Том — юн и очень хорош собой. Капризные, но властные нотки голоса, насмешливая улыбка, снисходительный взгляд сверху вниз выдавали в нём наследника великой семьи.

Реддл улыбнулся, стараясь не слишком уж показывать свою гордость за сына. Девятнадцать лет — а уже проявляет интерес к делам поместья и всех обширных земель семьи... Он не мог желать лучшего. Он был горд.

А лачуга этих безумных Мраксов раздражала и его, но, к сожалению, ничего сделать с ней было нельзя.

— Ты же знаешь, сынок, — ответил он, складывая газету в два раза. — Эта земля не принадлежит нам. Бездельник Мракс имеет полное право жить там. Я хотел бы избавиться от этой жалкой хибары, поверь мне, участок может послужить и для более полезных целей. Но, пока жив этот ненормальный старик или его сын, нас и близко туда не подпустят.

Том скривился, изогнув тонкие губы. Ему не понравилось, что власть Реддлов всё-таки чем-то ограничена.

— Они пугают Сесилию, — пробурчал он. — Ты знаешь, что сын этого Мракса прибил к двери змею? Мерзкую мёртвую змею, и нам приходится смотреть на неё каждый раз, когда мы проезжаем мимо.

— Даже мы не всесильны, дорогой.

— Когда-нибудь я вышвырну их отсюда, — с угрозой пообещал Том.

— Ничуть не сомневаюсь. Кстати, не опаздываешь ли ты к Сесилии?

Бросив взгляд на часы, Том пробормотал «чёрт!», вскочил с дивана и принялся в спешке натягивать на себя свой лучший жилет. Отец с улыбкой наблюдал за влюбленным сыном; как всё-таки хорошо получилось, что мальчик полностью оправдал надежды, полюбив ту девушку, которую долго и тщательно выбирали ему родители. Нет, конечно, свадьба состоялась бы и безо всякой любви, но гораздо лучше, если кроме прелестного личика и огромного состояния Тома держит рядом с Сесилией что-то ещё.

Никаких препятствий для этого на редкость удачного, блестящего союза.

Том наконец управился с пуговицами жилета и, кивнув отцу на прощание, поспешил к двери. Отец окликнул его, когда тот был уже у самого порога.

— Том.

— Да, отец?

— Не упусти её. Ни в коем случае не упусти. Она прекрасная партия для тебя.

— Я знаю, — с бледной улыбкой отозвался сын и вышел из дома на улицу.


Сесилия не любила, когда Том опаздывал, и теперь встретила его обиженной гримасой на лице.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу опозданий! Никогда больше не заставляй меня ждать.

— Не буду, любимая. Клянусь честью Реддла!

Спрыгнув на землю, Том тут же заключил любимую в объятия и оборвал новый приступ недовольства долгим поцелуем. Сесилия обхватила его руками за шею, крепко прижалась к нему, и обида, конечно, тотчас была забыта, хотя Том опаздывал, клялся честью Реддла никогда так больше не делать… и опаздывал снова. Но Сесилия не могла долго сердиться на него. Они любили друг друга. И с сожалением говорили о тех, кого соединила вместе воля родителей, но чей союз не был освещён искренним чувством.

Осенний день радовал по-летнему жаркими лучами солнца и сладким запахом листвы. Несколько листьев, опавших на дорогу, поднимались в воздух от порывов лёгкого ветра. Сесилия, одной рукой держась за поводья, пробовала ловить их в полёте. Том, изящно нагнувшись, ухватил листочек и преподнёс этот скромный подарок своей возлюбленной.

Настроение у обоих было прекрасным. Том пересказывал все самые глупые шутки, услышанные от слуг, а Сесилия искренне смеялась над каждой, требуя продолжения.

И всё-таки они не смогли удержаться и бросили взгляд на лачугу старого Мракса – убогое строение среди рощи. Дорога проходила здесь рядом, и они невольно придержали лошадей, чтобы увидеть почти каждую трещинку на заросших мхом стенах, каждый отколовшийся кусок черепицы на крыше, каждый листик крапивы, выросшей до самых окон дома. Сесилия вздрагивала всякий раз, когда они оказывались неподалёку от дома Мраксов, и даже Том, не пугливый по натуре, ощущал холодок в сердце. Ведь не могут, в самом деле, в этом заброшенном месте жить нормальные люди!

Но Мраксы не были нормальны. Старик давным-давно лишился рассудка, а у его сына, Морфина, имелись явные наклонности преступника. Чего только стоит эта змея на дверях дома, когда-нибудь, пожалуй, он и на людей решит открыть охоту!

Суеверный ужас внушала эта странная лачуга. Но Сесилия звонко рассмеялась и прогнала наваждение.

— Поехали-ка отсюда, любимый, мне больно смотреть на эту гадкую лачугу. Может, наперегонки до деревни, или ты испугался моего Урагана, прямо как в прошлый раз? Догоняй!
Резвая кобылка, повинуясь уколу шпор, сорвалась с места так быстро, что Том даже не успел ответить на вопрос. Сесилия обернулась и скорчила забавную рожицу.

Она дразнила Тома, бросала ему вызов, и, конечно, он не мог не принять его. С яростным кличем «победа моя, клянусь честью Реддлов!» Том приготовился тоже пустить своего коня рысью, как вдруг заметил за оградой дома Мраксов глаза, наблюдавшие за ним.

И тут же пропали, стоило ему посмотреть прямо в них. Эти глаза... и тусклое пятно волос, бледно-серая ткань платья, мелькнувшие в кустах. Не в первый раз Том замечал, как маленькая девичья фигура исчезает за оградой. Неужели у старика Мракса кроме сумасшедшего сынка есть ещё и дочь? Том никогда не слышал, чтобы деревенские жители болтали о дочери, а ведь Мракс-старший и Морфин не сходили с уст людей. Тому ни разу не удалось увидеть эту неизвестную девушку — да и не было у него такого желания. С семейкой Мраксов лучше не связываться.

Что ей нужно от него, этой девчонке? Скорее всего, она унаследовала безумие от папаши и братца и, может быть, вынашивает какие-то мерзкие планы, чтобы навредить ему, Тому, или, не дай бог, Сесилии.

Держаться бы подальше от этого проклятого дома. Жаль только, что дорога, ведущая в деревню, одна.

Помедлив пару секунд, сам не зная, почему, Том заглянул в густые заросли — не покажется ли эта девчонка, которая подстерегает его здесь изо дня в день, снова? Нет, не показалась. И, тряхнув головой, Том припустил следом за Сесилией, уже, конечно, без всякой надежды догнать её.

Мрачные мысли о доме Мраксов исчезли вместе с ветром и смехом Сесилии. “К дьяволу!” Тома ожидают счастливые часы рядом с любимой, а каких-то два месяца осталось, и она наконец-то станет его женой!

Полный радостных мыслей, Том скоро позабыл о дочери Мракса.

***

Пощёчины, грозный голос отца и насмешливое хихиканье брата — все эти звуки столько лет заполняли дом и теперь раздались вновь. Они эхом отскакивали от стен и замирали, затихая навсегда. Меропа тихо ступила в кухню, коснулась закопчённой решётки очага, и улыбка озарила её лицо, а радостное чувство свободы наполнило грудь, требуя выхода. Меропа закинула голову назад и рассмеялась.

Странно звучал смех в опустевших комнатах — как будто тысяча людей смеялись вместе, да только Меропа знала, что никого больше не будет здесь, кроме неё, никому больше не принадлежит эта кухня, и гостиная, и сад, и весь большой дом Мраксов, она — хозяйка, она – одна.

Одиночество, вопреки тому, как оно действует на людей, не тяготило Меропу. Напротив, она каждый день пускалась в путешествие по спящим комнатам дома, для того лишь, чтобы насладиться полным обладанием. Наконец-то она могла распоряжаться собой. Никто не покушался на её свободу, не помыкал ей, не кричал на неё, не отвешивал пощёчин... она может делать что захочет, идти куда захочет, и никто уже не запретит ей смотреть на Тома Реддла через ограду.

Сковородки и горшки покрывались пылью на полке над очагом. Меропа подошла к ним и забормотала себе под нос, чертя узоры на пыльном боку одного из горшков. Луч осеннего солнца пронизывал насквозь грязную занавеску, плясал весёлыми зайчиками на стенах.

— Бестолочь неповоротливая, — говорила Меропа, с улыбкой поглаживая собранную из черепков посуду — отец заставлял дочь исправлять неуклюжесть руками, коль уж с магией она управиться не способна. — Маггловское отродье... Осквернительница крови... Гнусная… Бездарная... Сквиб несчастная…

Загрохотали горшки, которые Меропа с каждым словом сбрасывала на пол; громкий треск наполнил кухню, и буря осколков брызнула во все стороны. Меропа била посуду до тех пор, пока совсем не опустели деревянные полки.

Весь пол был усыпан черепками, как прежде, только вот теперь голос старика Мракса не мог обрушиться на дочь с криками и проклятиями; его не было здесь, как и Морфина, и никогда, никогда больше Меропа не будет бояться их!

Волшебная палочка, маленькая и тонкая, очень напоминавшая свою хозяйку, лежала в углу, — когда-то в прошлом Меропе больше всего на свете хотелось избавиться от неё, уничтожить, сломать! Палочка, а точнее, жалкое, отчаянное бессилие перед ней, неумение использовать её так, как делали это брат и отец, приводили Меропу в ужас. Она считала себя лишённой магических сил, и всё-таки её заставляли каждый раз брать палочку в руки ипроизносить заклятия. Потом старик Мракс кричал на Меропу — осквернительница крови, сквиб, — а Морфин мерзко хихикал, наблюдая за всем этим. Теперь же... Меропа с нежностью коснулась палочки, направила на осколки горшков на полу и шепнула:

— Репаро!

Взлетев в воздух, черепки тут же притянулись друг к другу, а следующее заклинание, Вингардиум Левиоса, отправило целые горшки обратно на полку. Меропа следила за движением осколков, покорных её воле, и тихо смеялась от счастья.

— Теперь я могу, отец, видишь? Теперь я могу всё!

Каждый день она упражнялась в колдовстве — просто так, без цели, лишь бы убедиться, что магический дар, столько лет дремавший в глубине души, наконец в её власти, и, стоит пожелать, она может сделать... что угодно!

Громовой голос отца, змеиное шипение Морфина, звон бьющейся посуды, вспышки заклинаний — всё, что было в тот, бесконечно далёкий день, уже начинало выцветать у Меропы в памяти, как старая колдография, на которой оседает пыль. Тогда она смотрела из своего тёмного угла у печки, как сотрудники Министерства побеждают в схватке с отцом и братом, обездвиживают их и уводят. Они глянули на Меропу, но арестовывать её не стали, ведь она-то не была виновата ни в чём дурном. Меропа осталась в тихом доме. Одинокая. Свободная.

Свобода... странное слово. Первое время Меропа запрещала себе даже думать, что теперь этот дом принадлежит ей, а она — себе. Привычка вздрагивать от каждого звука ещё долго не оставляла её. Ей казалось, что в любую секунду может хлопнуть дверь, впуская отца, каким-то образом избежавшего заключения в Азкабане, отца с его вечными криками и тяжёлой рукой, с его властным голосом, отдающим приказы... Приказы, которые она была обречена исполнять до конца своих дней. Но проходили минуты, часы, дни, недели, а старик Мракс не возвращался, и Морфин тоже. Свободна! О Мерлин, свободна!

Даже тогда она избегала подходить близко к волшебной палочке, заброшенной в угол. Привыкнув считать, что не обладает талантом к колдовству, она всё научилась делать руками, а волшебство было для неё чем-то великим и странным, навеки недоступным. Так всё и оставалось бы, если бы однажды... Никто в доме Мраксов не любил — да и, может быть, не умел, — читать, но книги в помятых обложках стояли на полках, покрываясь пылью, забытые и никому не нужные. Наверное, их любила мать Меропы и Морфина, о которой никогда не говорили в семье. Меропа не приближалась к ним. Отец, если бы заметил интерес дочери, поднял бы её на смех, а ещё завалил бы тяжёлой работой — раз уж есть время разглядывать книжки, значит, пускай заполняет его чем-то более полезным. Отец и брат не учились волшебству по книгам. Пожалуй, Мракс-старший учился давным-давно в какой-то магической школе, но Морфину не доводилось — всё, что умел, он усвоил из уроков отца. Впрочем, отец старался обучить его всему, потому что обожал сына так же сильно, как терпеть не мог дочь. Морфин знал многое... то, что считал для себя нужным знать. А книги с заклинаниями так и стояли без толку на полках, пряча свои волшебные тайны.

И наконец Меропа смогла это сделать — открыть тяжёлый фолиант и листать страницы, прикасаясь к хрупкой бумаге, обводя пальцем буквы. Она не собиралась читать эти книги — просто шанс свободно открывать и закрывать их и вдыхать сладковатый запах чернил был для неё упоителен. А однажды взгляд Меропы остановился на секунду на том самом заклятии, которое она никак не могла сделать, а отец кричал на неё за это. Репаро. Неужели теперь она сможет... Неужели теперь она станет волшебницей?

Книги открыли перед Меропой новый мир. Попробовав то заклинание, Меропа от удивления выронила палочку — черепки разбитой чашки вмиг приняли прежнюю форму, и даже особых усилий не потребовалось, как будто всё вышло... само по себе. Огромная сила вдруг разгорелась в ней, сила, ждавшая своего часа долгие годы. Она не могла вырваться на свободу под гнётом отцовских криков, а теперь навёрстывала всё упущенное, требуя новых знаний.

Меропа училась быстро. Глотала заклинания одно за другим, от самых простых до самых сложных. Казалось бы, ей должно быть тяжело — но палочка рассекала воздух замысловатыми движениями так, словно всегда знала, что ей нужно делать. В поисках нового колдовства, ещё не знакомого ей, девушка листала книги, и однажды... когда она перебирала тома с рецептами зелий, к которым прежде не испытывала интереса... ей в руки попался фолиант с выцветшим заголовком «Любовные напитки». За окном в это самое мгновение раздался цокот копыт — Том Реддл проезжал по дороге, а рядом с ним, конечно, была Сесилия, на месте которой Меропе никогда не быть... или быть?

Ветер ворвался в окно и взметнул страницы книги в руках Меропы, как будто отвечая на этот вопрос. И Меропа поняла, что больше не согласна быть всего той, кто наблюдает из-за ограды за своим любимым. Том будет принадлежать ей. Да, Том будет принадлежать ей, они уедут куда-нибудь вместе... далеко, далеко от этой жалкой лачуги, от этой жалкой жизни, которую Меропа, кажется, была обречена вести до конца своих дней. Она изменит проклятую судьбу. Том полюбит её. Он и сейчас мог бы её полюбить, если бы не Сесилия со своими улыбками и роскошными нарядами... надо лишь немного приблизить счастье, избавить Тома от этой богатой девицы, а потом... Потом, конечно, он полюбит её, полюбит, полюбит!

Ни на миг дольше необходимого Меропа не останется здесь. Хватит. Ведь она теперь волшебница... она способна на всё!

Улыбнувшись воспоминаниям, Меропа огляделась вокруг — на полки с целой посудой, которая минуту назад лежала на полу горстью черепков. Прислушалась к голосам отца и брата, тихо бормочущим где-то под крышей — они ещё жили там, упрямо пытались испортить её новую жизнь, да только это у них больше не получится. Она опустила руку в карман передника и нащупала в пузырёк с ярко-розовой жидкостью — да, самое сильное приворотное зелье из той книги, самое сильное...

Громкий звон ожил в старинных часах в коридоре, пробив двенадцать раз, и раздался цокот копыт. Меропа прислушалась и с радостью поняла, что едет только одна лошадь. Том почти никогда не путешествовал в одиночестве, без своей Сесилии... долго пришлось выжидать, пока наступит такой день.

Нескольких секунд было достаточно, чтобы опорожнить заветный пузырёк в стакан с холодной водой: зелье, вспыхнув розовыми искрами, растворилось в воде. Меропа улыбнулась и сделала шаг к двери, шаг к своей новой прекрасной жизни рядом с Томом Реддлом...

***

Деревенские жители привыкли, что тишь Литтл-Хэнглтона порой нарушается скандалами. По самым разным поводам. Кто-то положил глаз на чужую жену, кто-то не досчитался овцы в своём стаде, кто-то просто-напросто перебрал с алкоголем и затеял пьяную драку. Привыкнув к тому, что где-нибудь, независимо от времени суток, кричат и дерутся, обитатели деревушки даже начали находить в этом удовольствие.

В тот день, стоило прозвучать первым крикам на дороге, тут же собралась стайка самых любопытных — они побросали свои дела по хозяйству, лишь бы поглазеть на зрелище. А что может быть интересней скандала, в котором ты не участвуешь, а только смотришь со стороны? Каково же было удивление деревенских, когда они поняли, что кричит вовсе не очередной пьяница или хотя бы мельник, оскорблённый соседом, а сам Томас Реддл.

Очень странной была эта сцена. Реддл, заправлявший делами деревни, кажется, ещё задолго до рождения её самых старых жителей, не часто появлялся в Литтл-Хэнглтоне. Он предпочитал раздавать приказы из своего особняка на холме и оставил о себе не самое лучшее мнение. Богатство воздвигло между ним и деревенскими стену, сделав всех Реддлов в глазах простых людей наглыми, самовлюблёнными, считавшими, что весь мир лежит у их ног. Впрочем, чего нельзя было отнять у этой семьи, так это крайнего благоразумия во всех делах: никогда Реддлы не поступали опрометчиво, по воле чувств.

Томас Реддл был уже стар, доживал свой долгий век, хоть и не выпуская из рук власти над семейным состоянием. А его сын готовился принять это состояние, и конечно, заносчивости в нём было ничуть не меньше, чем в родителях. Реддл-младший почитал себя выше общения с простолюдинами. Его часто видели в деревне — с красивой светловолосой девушкой, кажется, невестой; они выбирали наряды и безделушки на свадьбу и держались одинаково высокомерно.

Именно с сыном сейчас спорил Реддл. Он растерял вдруг своё холодное спокойствие. Его будто не смущало, что вокруг собралась толпа местных сплетников, которая жадно наблюдала за скандалом, чтобы потом разнести подробности на всю деревню. Реддл держал за уздцы лошадь, нервно бьющую копытом по земле, и голосом, в котором смешивались страдание и гнев, уговаривал Тома не глупить, образумиться, вернуться домой.

А Том, кажется, и не слушал отца. Он смотрел в другую сторону и ни разу не взглянул на старика Реддла. Он будто искал что-то вдали, словно там, за деревьями, ожидало его вожделенное, ради которого он и покидал родительский дом.

Через путанные просьбы, мольбы, угрозы старого Реддла, деревенским удалось понять: Том влюбился в девчонку Мраксов и надумал сбежать с ней в Лондон.

Удивлению не было границ. Уму непостижимо! Настоящее безумие! Разум предан самым здравым из Реддлов, разум растоптан ради неизвестной девицы, которую никто в глаза не видел — да и есть ли она вообще? Никогда ещё благородное семейство из замка на холме не совершало столь опрометчивых поступков. Каждый шаг был ими просчитан, они гордились тем, что их нельзя обмануть или ввести в заблуждение, сыграв на чувствах, ведь чувств у Реддлов наверняка просто не было. А теперь их наследник собрался, как мальчишка, сбежать из дома по любви. Любовь, подумать только! Реддл полюбил! Ещё много месяцев после случившегося деревенские продолжали судачить об этом.

Реддл, заметив, что сын не слушает его, сразу обмяк и обессилел; его руки упали вдоль тела, выпустили поводья лошади, а губы задрожали, словно он сдерживал слёзы.

— Ты сошёл с ума, Том, — чуть слышно выдавил он из себя. — Одумайся... Вспомни Сесилию, ты ведь любишь её! Не знаю, чем приворожила тебя эта девчонка, но не надо, пожалуйста, ты сломаешь себе жизнь... Что тебя ждёт рядом с ней?

Наконец Том обернулся к отцу. Те из деревенских, кто дерзнул подойти близко, в эту секунду даже отшатнулись назад: взгляд младшего Реддла нельзя было назвать нормальным. Всегда такие спокойные, взиравшие свысока на всё вокруг глаза теперь сверкали лихорадочным блеском, как у безумца, на щеках юноши горел больной румянец, а руки изо всех сил сжимали поводья.

Том Реддл просто не видел ничего и никого, ни проблеска узнавания не было в его глазах, обращённых на отца.

— Я не знаю, кто такая Сесилия, папа. Я люблю Меропу. Прощай.

Даже деревеснкие, которые не жаловали старшего Реддла, в тот миг пожалели его: отец с тихим стоном хотел ухватить край плаща сына, но, не устояв на ногах, рухнул в пыль. По его щекам бежали слёзы.

***

Том не думал об отце, пустив коня туда, где его ждала Меропа — единственный человек на свете, ради которого стоило жить. Отцовские мольбы и попытки остановить его не тронули Тома, он словно со стороны наблюдал за тем, как отец с матерью вьются вокруг него, как пара назойливых мух, и как потом отец бежит за ним, хватает за плащ. Они не понимают... не могут понять, что только она, Меропа, теперь имеет для Тома значение. Невыносимо было не видеть её чудесного лица, её волшебной улыбки... Прошлая жизнь — без Меропы — виделась Тому смутно, и там будто мелькала какая-то девушка, светловолосая, смеющаяся вместе с ним… Господи, неужто он был помолвлен с другой девушкой, не с Меропой? Неужто безумие завладело им, если он мог выбрать вместо Меропы эту Сесилию - о ней что-то говорил отец... «Вспомни Сесилию, ты ведь любишь её!» О нет, нет, отец ошибается, никого больше не любит Том, только прекрасную Меропу!

Меропа! Скорей!

Дорога, ведущая от деревенских лачуг к дому Меропы, вдруг показалась Тому нестерпимо длинной, а поступь лошади — медленным, и он изо всех сил принялся подгонять коня острыми шпорами.

***

Ветерок заглянул в комнату, лёгким дыханием тронув занавески на окнах. Вместе с ним прыгнули на стену солнечные зайчики, отражаясь в боках фарфоровой посуды, в дверцах буфетов, в гладкой поверхности зеркал. Меропа только что поднялась с постели, разбуженная этим светом. Она стояла теперь, потягиваясь, подставляя лицо ветру. В такие моменты ей казалось, что у неё за плечами — крылья и, стоит немного оттолкнуться от земли, как она взлетит.

Это был самый счастливый миг дня для Меропы. Щурясь от солнца, она вспоминала прошлое — далёкое, невозвратное прошлое. Небо было единственным, что помогало ей выдерживать тяжёлую жизнь в доме Мраксов. Меропа из прошлого поднимала глаза к небу, и ей было немного легче.

А теперь больше не был нужды закрываться в скорлупке молчания — чтобы слова и взгляды не били по сердцу так больно. Она никогда не вернётся к прошлому. Никогда не услышит сердитых криков, не почувствует обидных пощёчин. Она никогда не станет опять осквернительницей крови. Теперь она любима самым прекрасным на свете человеком, она — хорошая и верная супруга, а скоро будет не менее хорошей матерью.

Просыпаясь утром, Меропа не сразу вспоминала о той жизни, которая зарождалась внутри её тела. Непросто было сжиться с этой мыслью, чувствовать, как маленький человечек ворочается там, шевелит уже совсем настоящими ручками и ножками. Утро — страшное время. Оно приближало Меропу к одинокой жизни в лачуге Мраксов, когда ей оставалось лишь наблюдать за Томом из-за прутьев ограды. Страшно было и ночью. Испуганная реальностью ночных кошмаров, она воображала себе, что находится там же, что эта волшебная жизнь ей только приснилась... Но солнечный свет лился в окно и заключал Меропу в объятия. Она касалась рукой живота и думала: «Я здесь, я правда здесь!»

Тревоги оставляли её, и она, распахнув настежь окно в своей комнате, с упоением вдыхала аромат цветущих деревьев.

— Ты простудишься, любимая.

Тёплая дрожь пробежала по телу Меропы. Она замерла, ожидая, когда сильные руки Тома обнимут её за талию, когда его губы коснутся её волос. За несколько месяцев, что они прожили вместе в этом красивом доме, её чувства ничуть не изменились. Наоборот, возросли в тысячу раз! Сердце Меропы так же сжималось в груди, когда Том был рядом с ней. А он не оставлял молодую жену одну. Отказавшись от тех развлечений, которыми, она знала, он заполнял свой досуг в прежние времена, Том не отлучался от Меропы почти ни на секунду... и особенно бережным его отношение стало, когда Меропа в первый раз осознала в себе новую жизнь.

Они любили своего ребёнка. Уже сейчас любили. И в глазах Тома Меропа видела настоящую любовь... приворотное зелье, конечно, уже давно здесь ни при чём!

— Простудишься ведь, — ласково повторил Том, развернув Меропу к себе лицом и обнимая. — Может, малыш не любит холод?

— Да какой холод, погода замечательная!

Он и в самом деле беспокоился за неё. За них обоих.

— Ничего, Том, всё в порядке, правда, — сказала Меропа и, подняв голову, опять засмотрелась в глаза Тома — они так же притягивали её, как в первый раз. Мягкие, добрые, с едва заметными крапинками на радужке. Иногда появлявшаяся в них тревога, как сейчас, делала их ещё прекрасней.

Никто не беспокоился о Меропе, когда она прозябала в той жалкой хибаре за ржавым забором; никому не было дела до настроения, состояния, чувств Меропы, а Том чутко улавливал каждое движение её души, отзывался на всё, что происходило с ней. Том... любимый...

— Как себя чувствует наш маленький?

Руки Тома аккуратно, опасаясь навредить ребёнку, прикоснулись к животу, а глаза вспыхнули, когда он почувствовал шевеление младенца.

— Наш ребенок, милая! О, до сих пор не могу поверить!

— Называй его по имени, — улыбнулась Меропа.

— Его? Ты так уверена, что будет мальчик?

— Да. Я чувствую.

— И как же ты хочешь назвать нашего мальчика?

— Томом. В честь тебя, дорогой.

Меропа ни секунды не сомневалась, какое имя выбрать. С первых же дней она почему-то знала, что родится мальчик, и говорила с ним, называя Томом. Маленький Томми. Даже сейчас он был частью Тома, его продолжением, вторым воплощением, и они будут вместе воспитывать малыша, любить его, заботиться о нём, они станут настоящей семьёй, которой никогда не было у Меропы. Скоро. Совсем скоро. Ещё чуть-чуть подождать.

— Ты, наверное, голодная! — спохватился Том, быстро поцеловал жену и кинулся к двери. — Сейчас приготовлю завтрак!

Меропа смотрела ему вслед. Ей было спокойно и уютно. Спокойствием была теперь окутана вся её жизнь — все тревоги остались в прошлом, которое не вернётся. Они с Томом создали свою вечность, чтобы жить здесь, среди солнца, ветра и красивых вещей, чтобы любить друг друга, чтобы любить своего ребёнка.

Так будет всегда.

Меропа пересекла комнату и взяла с тумбочки пузырёк с приворотным зельем. Коснулась холодного стекла, положила пузырёк в карман платья… и тут же появился красный от спешки Том с подносом в руках. На подносе сверкали позолотой чашки, блюдца и чайник. Завтрак всегда готовил Том, как, впрочем, выполнял он и все прочие дела по дому, не позволяя любимой жене заниматься даже самыми простыми делами. А вот разливать чай оставалось обязанностью Меропы.

Она подошла к подносу, заслонив его от Тома, достала приворотное зелье... Правда, на сей Меропа не сразу вылила его в одну из чашек, а замешкалась на миг.

Зелье. Самое сильное. Да, невозможно было по-другому привлечь к себе богатого, красивого Тома Реддла, к тому же, влюблённого в ту девушку с золотистыми волосами. Но то было глупое, мимолётное чувство. А любовь Тома к Меропе рождена магией, и потому — самая крепкая на свете! Магия помогла. И больше нет нужды в зельях. Том любит её, она — жена Тома, она — будущая мать его ребёнка! Меропа делала новую порцию приворотного зелья по привычке, из-за мысли, так глубоко засевшей в ней за годы в доме отца: никто не сможет полюбить ее, ведь она неумеха, бестолочь, осквернительница крови, ведь она... Но этого больше нет, отца и брата больше нет, прошлое исчезло! А Том любит её. Магия сделала свое дело, и потому — хватит.

Меропа улыбнулась и спрятала пузырёк обратно в карман.

***

Старик Реддл разглядывал картину в позолоченной раме. С некоторых пор он нигде не мог найти себе места в тихом доме, только здесь, возле портрета сына. Хотя бы представлять себе, что Том по-прежнему здесь, было намного приятней, чем понимать, что прошло уже много месяцев, и едва ли есть какая-то надежда на его возвращение.

Томас Реддл за эти месяцы понял, что был привязан к сыну куда больше, чем казалось в те дни, когда он всегда находился где-то неподалёку, когда можно было позвать его, поспорить с ним по пустячному поводу, сделать выговор насчёт одной из его глупых привычек, а всё-таки, конечно, гордиться им — достойный наследник семейства Реддлов! Теперь ничего не осталось от гордости, но в тысячу раз сильней стала любовь. Вроде бы такое глупое, не присущее разумным Реддлам чувство.

Особняк потерял своё величие и стоял, как мёртвый. Не раздавался больше в его стенах голос Тома, отдавая приказ, веля, например, закладывать ему поскорей карету с лошадьми, чтобы ехать к прекрасной Сесилии Джонсон, его невесте…

Теперь Сесилия, конечно, ни за что на свете не переступила бы порог дома, где так жестоко посмеялись над ней. Старик с содроганием вспоминал, как ему пришлось говорить с отцом девушки, ведь обезумевший от страсти Том не соизволил предупредить её, что их помолвка разорвана! Сесилия спрашивала, куда исчез Том? И многие спрашивали. Реддл старался как-то убедительно объяснить всем «скоропостижный отъезд» сына, да только не было смысла обманывать — почти весь Литтл-Хэнглтон видел сцену на дороге. О Томе пошли сплетни. Над Томом — а заодно и над его отцом — смеялись.

А старика Реддла меньше всего беспокоила репутация семьи и несколько месяцев назад. Он отдал бы всё своё состояние в придачу к имени Реддлов, лишь бы вернуть любимого сына домой. Но даже старость не могла внушить ему столь глупых надежд. В опустевшем особняке старику оставалось только сидеть долгими часами напротив портрета, где Том улыбался, будто живой.

Знакомый звук раздался на улице — стучали о землю копыта лошади. Видимо, кто-то проезжал мимо по дороге. Хотя Томас Реддл теперь не мог доверять своему слуху, как прежде, так что, наверное, показалось, ведь никто не бывал здесь с того самого дня. Старик не чувствовал в себе никаких сил заниматься делами, поэтому передал всё, что можно, более-менее надёжным людям. В былые времена, разумеется, от посетителей у особняка Реддлов не было отбоя; кроме редких знакомых Томаса, нелюдимого человека, тишину вдребезги разбивала ватага друзей и приятелей Тома. Теперь же…

Цокот копыт повторился, теперь уже совсем близко к дому. Просто кажется, верно? Никто не захотел бы навестить старика в его добровольном отречении от мира... и всё же... Лошадь поравнялась с домом, и, повинуясь отчаянной надежде, Реддл вскочил с кресла и распахнул парадную дверь.

Конь, видимо, был при смерти: на боках вздымалась клочьями пена, а глаза горели огнём. Том спрыгнул с его спины и посмотрел вокруг себя, словно ничего не видел. Он был похож на безумца: губы, сжатые в тонкую линию, искусаны в кровь, руки дрожат... так мог бы выглядеть человек, подхвативший опасную лихорадку.

Не успев удивиться, старик Реддл вздохнул с облегчением и бросился обнимать сына. Сын вернулся домой.

Но ничего не осталось от того юноши, каким Том был когда-то. Но ничто и не напоминало в нём о прежнем помешательстве. Отец терялся в догадках. Ему хотелось приступить к допросу тут же, понять, почему сын тогда сбежал и почему вернулся теперь… но даже без вопросов можно было сказать точно — от пагубной любви, если это была любовь, Том излечился.

Реддл далеко не сразу смог поговорить с сыном. В доме поднялся переполох: сбежались слуги, пришла жена, прикорнувшая после обеда, и чуть не лишилась чувств от радости. К тому же, надо было позаботиться о Томе. У жены это вышло лучше. Быстро взяв себя в руки, она тут же заметила и лихорадочные пятна у Тома на щеках, и странный блеск глаз, и ярость, и потерянное выражение на лице. И, как положено матери, взяла дело в свои руки.

Прислуга, со дня исчезновения Тома не имевшая почти никаких обязанностей, теперь разбежалась по дому с поручениями: тёплая ванна с душистым мылом, чистая одежда, вкусный обед за парадным столом в гостиной... Особняк, воспрянув ото сна, озарился огнями каминов, запахом свежих цветов, задышал воздухом из распахнутых окон. Кажется, не было этих месяцев, Том не уезжал и никогда не встречал эту оборванку из семейки Мракс.

Но изгнать из памяти то, что случилось в Лондоне, было невозможно ни вкусной едой, ни красивой одеждой. До сих пор перед глазами Тома стояло утро этого дня, когда он очнулся и понял, что Меропа Мракс его обманула.

Сбросив с себя чары проклятой ведьмы, он не останавливался ни на секунду, мучил лошадь, пока не увидел вдалеке крышу отцовского дома, откуда его вырвали против воли, околдовали! Том сбегал из Лондона, в котором он очутился неизвестно как, от девчонки, с которой жил по неизвестной ему самому причине. А та смотрела на него глазами, полными слёз, и уговаривала остаться, твердя про любовь, про семью, про ребёнка. «Любовь! Какая, к чёрту, любовь!»

В первые секунды после пробуждения, он и правда словно вынырнул из страшного сна — в голове Тома не было ничего. Никаких воспоминаний, как будто последние месяцы жизни кто-то начисто стёр — да не кто-то, а отродье этих сумасшедших Мраксов, ведьма! Том замер посреди комнаты, совершенно незнакомой ему, и с ужасом оглядывался вокруг... а потом в его сознание начали просачиваться картинки, не имеющие к нему, Тому, отношения. Вот он обнимает Меропу за плечи... Вот прижимается губами к её губам... Вот опускает руки ей на живот, чувствуя толчок сына изнутри, его сына... «Ты простудишься, любимая... И как же ты назовёшь нашего мальчика? Томом. В честь тебя, дорогой». Отец кричит что-то ему вслед, хватает за край плаща... Он мчится по дороге к лачуге Мраксов, всё быстрей и быстрей... Они осматривают дом, восхищаясь лепниной на потолке... «Меропа, любимая...» Он набрасывает ей на плечи вязаную шаль — не заболела бы... Они пьют чай в гостиной с голубыми занавесками... Мягкая, тёплая кожа под его рукой... «Я люблю тебя, милая, я так тебя люблю...» «Томом, в честь тебя, дорогой...»

Том обхватил голову руками, чтобы избавиться от этих ужасных воспоминаний — нет, они не могут принадлежать ему, он ничего этого не помнит! Должно быть, это какая-то ошибка, глупое недоразумение, которое сейчас же разрешится... не мог же он, в самом деле, несколько месяцев прожить под одной крышей с человеком, которого не любит... которого даже не знает!

Лицо девушки, стоящей напротив с протянутыми руками, лишь смутно напоминало ему тот силуэт, что всегда подглядывал за ним из-за ворот лачуги Мраксов. Именно это воспоминание, связанное с девушкой, казалось настоящим. Он мог проследить по закоулкам памяти свои поездки с Сесилией, подготовку к свадьбе, весёлый смех невесты, свою руку в её руке, жаркий день, когда эта девушка, дочь Мракса, предложила ему воды, а потом... Потом — темнота.

Наваждение какое-то!

Растерянность сменилась яростью, когда Том, не до конца понимая, где находится, шатаясь и хватаясь за стены, подошёл к двери, а девчонка подскочила к нему и начала заливать его рубашку слезами.

— Том, куда же ты... Не уходи, Том... Ты же любишь меня...

— Какая любовь, о чём ты, Господи! Отпусти меня! Я даже не знаком с тобой!

— Нет, нет, Том, ты любишь... Ты сам говорил, что любишь... Столько всего у нас было, неужели ты забыл обо всём? Да, я давала тебе приворотное зелье, но лишь в начале, ведь ты любишь меня и без него, правда, Том? Скажи, что правда! Останься со мной!

— Приворотное... что за чертовщина? О чём ты говоришь? Я не останусь здесь, пусти сейчас же!

— Но Том... наш ребёнок... маленький Томми...

— Знать не хочу никакого ребёнка! Пусти меня! Ведьма!

Он ничего не понял из болтовни про приворотное зелье, но, во всяком случае, не было сомнений — эта девчонка, отродье Мраксов, обманула его! Приворожила! Каким-то образом, он не знал, каким, заставила жениться на себе, а теперь хочет удержать с помощью ребёнка — а его, может, и вовсе нет! Впрочем, даже если она правда собирается родить от него, ему наплевать. Ему не нужен ребёнок проклятой ведьмы!

Тогда и пришла ярость. Стряхнув с себя слабые руки девчонки, Том выскочил за дверь — если бы не поторопился, то наверняка ударил бы эту чёртову колдунью. Надо было ударить. Надо было отплатить ей за всё... мерзкие Мраксы, безумное племя! Никогда больше он не свяжется с ними!

В тёплой гостиной родного дома, откинувшись на спинку дивана и прихлёбывая горячий чай, Том наконец успокоился. Забота матери, чуть грубое, но тоже ласковое внимание отца угомонили бешеный дух в душе Тома, и он уже начал стирать эти позорные строки из своего прошлого, как будто не было ничего.

Он не мог сказать родителям о приворотных зельях и ведьминских чарах — пришлось сухо повторить несколько раз «она обманула меня», прежде чем, поняв, что не добьются большего, отец с матерью оставили его в покое. В тот момент семья Реддлов твёрдо решила предать забвению странный поступок Тома. Мистер и миссис Реддл дали слово не вспоминать об этом. И Том тоже поспешно залечивал рану, нанесённую его самолюбию и гордости; но сразу о таком не забудешь, и он, положившись на время, которое в конце концов уносит всё, поклялся никогда больше не иметь дела с женщинами. Пустота была в нём. Ни следа прежних чувств к Сесилии. И уж тем более ни следа чувств к этой жалкой, некрасивой девчонке с огромными глазами.

Том ничуть не раскаивался, что оставил её носившую под сердцем его сына. Мысли о ней и о ребёнке быстро покинули разум Тома — оскорбление он помнил гораздо дольше, чем какую-то оборванку, которая обманула его, и этого нерождённого ещё мальчика. Ребёнок! Если у него однажды и будет ребёнок, то от владелицы большого состояния и, конечно, хорошенькой, а эта Меропа Мракс... К чёрту Меропу Мракс. К чёрту женщин. Все они ведьмы.

***

«Наверное, Том и не узнал бы меня сейчас», — подумала Меропа, бросив равнодушный взгляд на своё отражение в витрине какого-то магазинчика. У неё и в мыслях не было ни жалости к себе, ни даже того безумного отчаяния, что преследовало её в первые дни без Тома. Чувства как будто умерли в ней, и осталась одна боль, глубокая, острая. Этой болью были окрашены все мысли Меропы — даже если бы постаралась, она не смогла бы прогнать её, вытравить из памяти искажённое гневом лицо Тома. Том, Том, Том... Меропа вспоминала о нём каждый день и час — пускай хотя бы воспоминания будут принадлежать ей, если она больше никогда не увидит Тома.

Люди на улицах Лондона, жадные до всего необычного и странного, смотрели Меропе вслед, с удивлением отмечая, насколько худа и бледна эта растрёпанная девушка. Но едва ли кто-то сочувствовал ей: аккуратные и чопорные лондонцы осуждали её, ведь она, подумать только, позволила себе показаться на глаза людям в таком ужасном виде! Платье на девушке было мятое, с оторванными пуговицами и пятнами грязи; волосы явно знали гребень в последний раз много дней назад. Лицо у неё тоже осунулось и побледнело, губы приоткрылись, глаза лихорадочно бегали по сторонам. Вот глаза Меропы могли бы, пожалуй, вызвать у людей на улицах что-то вроде сочувствия — обречённый, совершенно пустой взгляд.

Увидев округлившийся живот под складками платья, прохожие спешили отвернуться и забыть про неё: в конце концов, пускай и жалко эту бедняжку, тысячи таких же девушек попадает в точно такое же положение каждый день. Что ж, наверное, она сама виновата — позволила какому-то проходимцу обмануть себя, а теперь осталась одна, да ещё с ребёнком.

Меропу не беспокоило чужое внимание, она не замечала, что люди смотрят на неё. Она не видела даже дороги под ногами, спотыкаясь на каждом шагу; уличные мальчишки хохотали над её неуклюжестью. Порой она налетала на прохожих, которые ругались ей вслед: «Будьте любезны смотреть по сторонам, мисс!». Они не знали, что Меропа не только не смотрит по сторонам, но и не хочет что-либо видеть и слышать — боль сковывала её движения, и мира больше не было для Меропы: он утонул в прошлом.

Том... Его тёплые, ласковые руки... Его мягкий и добрый голос... С какой любовью он всегда глядел на неё... Как они были счастливы вместе... Как ждали этого ребёнка, который навеки соединил бы их…

Мысль о ребёнке не вызывала у Меропы радости. С равнодушием она отмечала, что сын толкает её внутри — наверное, уже совсем скоро наступит тот день, которого Том ждал, которого и она ждала, а теперь... Ничего. Пустота. У неё не хватало сил даже для того, чтобы удивиться такой резкой перемене; она будто стала безучастным наблюдателем своей жизни – что-то случалось, но уже не с ней…

Ребёнок. Маленький Томми. С первых дней, узнав, что новая жизнь рождается в ней, Меропа считала себя и ребёнка одним существом — малыш был неотъемлемой частью её тела, души, жизни. А теперь — ничего. Она больше не мечтала о том, как будет расти их с Томом ребёнок, не замирала от счастья, чувствуя даже самое лёгкое движение малыша внутри, не разговаривала с ним ласково, не напевала ему песенки, уверенная, что маленький Томми её слышит. Пустота. Проснувшись утром после ухода Тома, Меропа больше не думала о себе как о матери, а об этом существе внутри себя — как о своём сыне. Ведь он должен быть не её сыном, а их сыном, и разве нужен он ей теперь — без Тома?

В голове вспыхнули картинки того ужасного дня, череды не менее ужасных дней, что были после. Какое-то время она ещё жила в доме, который снимал для них Том на деньги, взятые без спроса у отца; она, не имевшая понятия ни о бумагах, ни об арендной плате, с изумлением узнала, что за дом нужно платить. Хозяйка дома пришла и потребовала денег. Денег не было. Том забрал их, прежде чем исчезнуть из жизни Меропы навсегда. Она не смогла никак оправдаться перед хозяйкой — лишь пролепетала что-то, больше защищаясь, чем пытаясь отсрочить беду. Хозяйка, женщина самых строгих правил, не пожелала ничего слушать, и Меропа оказалась на улице без единого цента в кармане.

С того момента прошло время. Она даже не могла сказать, сколько. Дни, недели, месяцы... Меропе негде было переночевать, нечего есть — наверное, были какие-то способы решить проблему, да только она и не пробовала искать выход. Какой выход? Зачем? То же самое отчаяние, что было постоянным спутником Меропы в доме отца, обрушилось на неё сейчас. Хоть тысячу способов придумай, а деваться некуда, бежать некуда — ничего, кроме пустоты, не ждёт Меропу в будущем. Лишь раз промелькнула у неё мысль о доме — о той лачуге, которую она должна бы называть домом. Здание пустует сейчас, но, конечно, отец и брат скоро вернутся из тюрьмы, и тогда...

Нет, нет! Невыносима была даже мысль о том, что страдания возобновятся, эти упрёки, затрещины, насмешки... Нет, ни за что на свете она не ступит снова за порог того проклятого дома!

Но больше идти Меропе было некуда. Поэтому она бродила по улицам Лондона, не замечая ничего вокруг, потеряв связь с реальным миром, ведь настоящая жизнь была у неё только — рядом с Томом.

Меропа посмотрела на свой живот. Невозможно было совсем не думать про него. Она не знала, что делать с этим ребёнком, когда он появится на свет. Будь это в её власти, она не позволила бы ему родиться, он больше не был нужен ей. Если Меропа и хотела чего-то в эти дни на улицах города, в толпе чужаков, в одиночестве, так это, свернувшись где-нибудь в уголке, оставить свою никчёмную жизнь.

Том. Она любила его. Любит до сих пор. И он любил её, это была особая любовь, рожденная магией... или нет? Почему так получилось? Почему Том оставил её? Наверное, Меропа Мракс недостаточно хороша для знатного и богатого Тома Реддла. Всего лишь иллюзией была та волшебная жизнь, которая открылась перед ней благодаря магии... Том не любил Меропу, никогда не любил, и теперь будущего для неё нет. Жить незачем.

Бродя по улицам, Меропа ждала, когда за ней придёт смерть. Но смерть не торопилась. Что-то держало Меропу здесь, в этом мире, где больше для неё места нет, и, конечно, это ребёнок — не избавившись от него, она не сможет умереть. Лондон с его шумными толпами, с грохотом экипажей и гомоном голосов отступал всё дальше в тень — лица людей смазывались, теряя очертания, силуэты зданий то всплывали, то исчезали где-то рядом с Меропой. Того Лондона, который видели другие, для неё не существовало. Лишь камни мостовой под ногами были ярки и ощутимы, и Меропа пересчитывала их, чтобы как-то отвлечься, хоть и знала, что от прошлого ей не уйти.

Она даже не заметила, как на смену прохладному дню пришла злая и колючая ночь. С наступлением темноты погода как будто взбесилась, вспомнив, что декабрь подходит к концу, а значит, пришло время для вьюг и ветров, снега и холода. Чем поздней становилось, тем быстрей спешили мимо Меропы прохожие, желая оказаться в теплых домах. Они торопливо брели в темноте, пряча озябшие руки в карманах, а лица — в шарфах. Они спешили прочь от разгулявшейся погоды. А Меропе спешить было некуда. И она, не обращая внимания на фигуры, обгонявшие её, медленно, едва находя в себе силы переставлять ноги, брела без цели сквозь снег и туман. Ветер прошивал насквозь ее хрупкое тело, забираясь под слишком легкую для такой погоды одежду. И почти сшибал с ног.

Глаза Меропы почти ничего не видели вокруг. Липкий снег рваными клочьями бился в лицо и застывал на ресницах, и нужно было протирать глаза рукой, чтобы различать хоть что-то и не споткнуться в этой темноте. Вьюга в конце концов разбушевалась так, что вихри снега не мог пробить даже яркий свет фонарей, горящих по двум сторонам дороги. Людей, рискнувших в такую погоду оставаться на улице, было все меньше и меньше. Магазины смотрели темными окнами и запертыми дверьми, а вспышки рождественских огней казались чередой далеких и размытых пятен.

С ног до головы облеплённый снегом мужчина пробежал мимо Меропы, глядя вниз, чтобы не споткнуться, и задел девушку плечом. Меропа не удержалась на ногах и, взмахнув руками, упала на холодный тротуар.

Вокруг было пусто. Некого звать на помощь. Девушка сделала попытку подняться сама и даже привстала немного с земли, но внезапный приступ боли вынудил ее со стоном рухнуть обратно. Больно... как больно... будто молния пронзила ее живот, выбив дыхание из груди и заставив согнуться пополам. Тошнота подкатила к горлу, и дышать стало еще трудней. А боль и не думала отступать.

Каким-то невероятным усилием Меропе удалось встать на ноги. Она не знала, сколько времени на это ушло. Кое-как она поднялась, ухватившись за ближайшую стену руками. Меропа, понимая, что долго так не продержится, бросила взгляд по сторонам в поисках кого-то, кто помог бы ей... Даже будь у нее силы дотянуться до палочки, спрятанной во внутреннем кармане старого пальто, она не знала никаких подходящих заклинаний. Хоть кто-нибудь... пожалуйста... помогите...

Крик о помощи нарастал у нее в груди и уже готов был сорваться с губ в темноту, как внезапно глаза Меропы замерли на другой стороне улице. Там стоял дом с железным забором и какими-то буквами над ним. Не силуэт, утонувший во тьме, — в окнах его горел свет, бросая слабые отблески на тротуар.

Меропа едва ли помнила, что случилось дальше — ей было так больно и холодно, так страшно, что картинки сливались перед глазами в одну сплошную череду. Кое-как она добралась до этого дома и постучала в дверь.

Открыла ей молодая девушка, чуть старше самой Меропы — открыла, оглядела с ног до головы и, вскрикнув, что-то сказала вглубь освещенного лампами коридора. С этой секунды Меропа ничего не помнила. Хотя сознание не потеряла сознание и вполне понимала, что происходит.

Её мгновенно окружили какие-то люди. Стянули насквозь промокшее пальто и повели, подхватив под руки, в лабиринты комнат, лестниц и коридоров, а там уложили на кровать, приговаривая, что всё будет хорошо, что с ребенком все будет в порядке, она только должна немного постараться сейчас... немного... еще немного…

Меропа всё-таки лишилась чувств. На несколько секунд, наверное, а потом, очнувшись, подумала, что у нее больше ничего не болит, а страшные тиски, давящие на живот, исчезли без следа. Округлость живота тоже исчезла, и, пусть не сразу, Меропа поняла, почему, — мысли в голове ворочались медленно и вяло. Пожалуй, она могла бы сделать над собой усилие, стряхнуть оцепенение, да, могла бы, но ей совершенно не хотелось этого. Не хотелось вообще ничего. Только спать. Закрыть глаза и забыться сном — во сне не было мучительных воспоминаний о прошлом. Она устала... Слишком, слишком устала — и, конечно, теперь имеет полное право, когда ничто не держит ее в этом мире, скользнуть в пучину забытья.

— …Мальчик, — произнёс чей-то добрый голос.

Меропа, внезапно обнаружив, что язык не повинуется ей, лишь с удивлением посмотрела на ту самую девушку, которая впустила ее в дом.

— У вас мальчик, мисс. Здоровый. С ним все хорошо. И вы тоже обязательно поправитесь.

В руках девушка держала сверток из белого одеяла и наклонилась поближе к Меропе, чтоб та могла увидеть, как из складок ткани смотрит личико, маленькое и сморщенное. Ребенок... Меропа почти неосознанным движением коснулась рукой живота — и очень медленно, неохотно ее разум сказал: да, ребенок, твой ребёнок. Ваш с Томом сын.

Ничего в этом крошечном существе не было ни от неё, ни от Тома. И всё же, наверное, через несколько лет он станет похож на кого-то из них. Давно, в другой, счастливой жизни, ей хотелось, чтобы он вырос копией своего отца, потому она и решила назвать его Томом-младшим. Она любила его тогда. И Том любил. Их не родившегося, но такого желанного сынишку. А теперь... так, будто этот ребёнок не имел к ней ни малейшего отношения, Меропа наблюдала, как он шевелит ручками и ножками, как девушка с румянцем на щеках и доброй улыбкой воркует над ним. Эта девушка испытывала к ребёнку больше чувств, чем она, родная мать.

Мать... Сын... Эти слова уже не имели значения. Тома нет. А сын должен был стать продолжением своего отца. Пусть он станет им... но Меропе не нужен был этот серый и тусклый мир, где Том не любит её. Магия обманула её, магия не помогла, магия оказалась бесполезна.

Куда ей идти с ребёнком? Возвращаться обратно, в жалкую лачугу отца, и терпеть снова бесконечные упреки? Она ничего не сможет дать сыну...и себе самой — не сможет. Она слишком устала, чтобы бороться за жизнь, и ничто не держит ее здесь, даже мальчик.

Отец... Том... Ее мысли путались, ускользали прочь, в туман спокойствия и безразличия ко всему, и она улыбнулась в последний раз, глядя на сына.

— Надеюсь, он будет похож на своего отца, - сказала она едва слышным голосом. Девушка была вынуждена нагнуться к ней ближе, чтобы услышать. — Назовите его Том... Том — в честь отца, Марволо — в честь моего отца... а фамилия — Реддл. Том Марволо Реддл. Назовите его так…

Меропа Мракс вздохнула и закрыла глаза.

@темы: magic world, творчество, фанфики, фандомные баталии

---

тексты с ФБ#4/2 - снова ГП-дженогет

Название: Хранитель тайн
Автор:  .rainbow.
Бета:  s-schastie,  Sharran
Размер: мини, 2907 слов
Пейринг/Персонажи: неканонный портрет, Луна Лавгуд, Северус Снейп, Альбус Дамблдор, Драко Малфой/Панси Паркинсон, Невилл Лонгботтом/Ханна Аббот, Маркус Флинт, Оливер Вуд
Категория: джен, гет
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Жил-был в Хогвартсе один портрет, жил и много видел...

— Эм... привет.
— А? Кто здесь? Кто это сказал?
— Я.
— "Я" —  это кто?
— Подними свечку повыше, глупая, и увидишь.
— А, так вы портрет.
— А ты думала, преподаватель? Выскочил из темноты и застукал тебя за ночными прогулками?
— Не скажите ли, сэр, где я нахожусь?
—  Бродишь ночью по замку и сама не знаешь, где именно?
— Просто я хожу во сне, сэр. И порой меня заносит в очень странные места. Я буду благодарна, если вы поможете мне выбраться отсюда. Мне нужно к башне Рейвенкло.
— Надо же, рейвенкловка. Обычно гриффиндорцы гуляют по ночам.
— Но я же сказала...
— Ладно-ладно, скажи лучше, как тебя зовут.
— Луна Лавгуд, сэр.
— А я Джеральд. Джеральд Хоггарт. Послушай...
— Да?
— Ты очень торопишься в башню?
— Так ночь же, сэр...
— Ну, я подумал, вдруг ты захочешь посидеть и немного... поговорить со мной.
— О, я с радостью, если вы хотите!
— Да, хочу. Знала бы ты, девочка, как сложно молчать годами... десятилетиями... Висишь тут и подглядываешь за чужими секретами, а какой смысл в секретах, если потом о них некому рассказать?

Это был не самый известный портрет в Хогвартсе. Да что там — о нём вообще никто не знал. Его даже почти не видели. Нет, поначалу он висел рядом с одной из лестниц, ходил в гости к другим портретам и вёл вполне сносную жизнь; но как-то раз, при директоре Диппете, кажется, его взяли и перевесили в другое место. Узнав, с какой целью, он ужасно оскорбился: там, где он обитал прежде, захотели повесить другой портрет, вроде бы какого-то знаменитого волшебника.
А он не был знаменит. Он обрёл куда большую славу тут, в Хогвартсе, когда умер, чем при жизни. А жил он давным-давно, чуть позже Основателей, — мелкий волшебник, особых подвигов не совершивший: никого не спас, ничего не изобрёл, новых заклятий не придумал, тёмного колдуна не победил. Звали его Джеральд Хоггарт, но при жизни разве что матушка и невеста знали это имя.
Ему нравилось быть портретом. Художник, который его написал (просто некуда ему было податься, он нуждался в деньгах, а позировать ему никто не захотел, кроме Джеральда), выбрал для фона комнату с открытым окошком, удобным креслом и видом на цветущий сад. Даже книгу в красивой обложке Джеральду пририсовал. Такой комнаты и таких книг у него при жизни и близко не водилось — семья Хоггарт была небогата. Многие портреты жаловались, что жизнь в таком виде скучна и однообразна: сидишь себе в своих декорациях, изредка ходишь в гости, а рядом снуют вполне живые и настоящие люди, дразня и намекая, что им-то, портретам, живыми и настоящими не быть. А Джеральду нравилось.
Строго говоря, он не был Джеральдом. Джеральд Хоггарт умер. Притом очень глупо и бесславно — угодил на улице под карету. Но вся память погибшего у Джеральда-второго сохранилась, все события жизни, все лица и слова. Ну, и характер тоже. Джеральд в первые дни своей портретной жизни поломал над этим голову, но решил махнуть рукой. Какая разница? Он жив и вполне счастлив. Его всё устраивало. Сидеть в кресле и почитывать книгу, или ходить в гости к соседям, или по цепочке портретов бродить по Хогвартсу. За годы Джеральд изучил весь замок и познакомился со всеми обитателями картин.
Но однажды его взяли и перевесили. С шумной, вечно запруженной учениками и учителями лестницы в какой-то дальний коридор. Он был необитаем, как остров в море. Крайне редко сюда кто-нибудь захаживал, а если и случалось — этому «кому-то» было плевать на Джеральда. Одинокий портрет на голой каменной стене. Он был тут совсем один. До других портретов оказалось слишком далеко, чтобы Джеральд мог спастись бегством из этого мрачного коридора.
Время шло. Джеральд тосковал. Жизнь в одиночестве была невыносима. Раньше он ходил в гости к другим портретам и беседовал с ними — точнее, чаще слушал, потому что жизнь того, первого Джеральда, была скучна и ничем не примечательна. Тысячу раз Джеральд хотел взять да и рассказать что-то — героическое, невероятное, так, чтобы у всех дух захватило... но вынужден был только слушать и завидовать. Но лучше так, чем многолетнее молчание; первый год Джеральд ещё как-то пережил, но дальше стало совсем худо.
У него чесался язык. Жутко хотелось поговорить с кем-то. Ну, хоть с кем-то. Поделиться...
И вот добрый дух Мерлина принёс к нему эту девчушку. Странная, с лохматыми светлыми волосами и большими глазами, в какой-то чудной пижаме, она звала Джеральда «сэр» и выражала желание послушать его истории. Кто знает, насколько искреннее желание, но Джеральду девочка понравилась: было в ней что-то милое и приятное.
Он набрал в грудь побольше воздуха и начал свой рассказ.

***

В тихом коридоре третьего этажа появился человек, своими гулкими шагами разбудив портрет. Джеральд тут же встрепенулся и поудобней устроился в кресле, чтобы понаблюдать за незнакомцем. Нечасто здесь бывали гости. Совсем нечасто. Но если уж бывали — Джеральд знал, что гости будут особенными.
Он не ошибся.
Гость оказался мужчиной с тёмными сальными волосами и кривым носом, в чёрной мантии, с волшебной палочкой наизготовку — нападения он ожидает, что ли? Он был похож то ли на демона, то ли на летучую мышь и шёл, не глядя себе под ноги. Споткнувшись о древнюю статую, что притулилась в углу, мужчина поднял голову и огляделся — с таким видом, словно и сам не знал, куда его вообще занесло. Пару секунд он раздумывал, не повернуть ли ему назад, в более знакомые, людные и чистые помещения Хогвартса, а потом мрачно усмехнулся и встал у пыльного окна.
Наверное, у этого человека было не так очень-то много друзей. Он совсем не располагал к общению своим угрюмым видом, грязной шевелюрой, кривой улыбочкой (или гримасой) на губах. В целом он выглядел так, словно ненавидит весь мир. А его голос, когда он заговорил, оказался скрипучим и тоже весьма неприятным.
— Ты наверняка со смеху покатываешь на том свете, а, Поттер? Таким ты и мечтал видеть меня. Униженным. Мальчиком на побегушках. Послушной собачкой Дамблдора — и Волдеморта заодно. Ты смеёшься там надо мной, верно? Как же, двойной агент, шпион, а на деле наверняка верный пособник Тёмного Лорда. Ты не поверил бы даже Дамблдору, если б он сказал, что я...
Мужчина скривился, перебивая сам себя, и с минуту помолчал.
— А ты, Лили? Что ты сказала бы обо мне? Я ведь сделал, как ты хотела. Я перешёл на «правильную» сторону. Теперь я с Дамблдором, шепчу ему на ухо все тайны Волдеморта, да что толку, если ты...
Снова молчание. Джеральд смотрел на незнакомца — наверняка преподавателя — во все глаза и подумал даже, что он плачет. Нет, показалось, просто по некрасивому лицу мужчины прошла тень, губы дрогнули и скривились.
— А всё для тебя, Лили. Ради твоей... памяти. И сына твоего. Он похож на Поттера больше, чем на тебя, я видеть его не могу, и всё равно... Да тебе же плевать, верно? Ты, кроме своего ненаглядного Джеймса, никого не замечала. А я ведь был с тобой рядом дольше, чем он. Я знал тебя лучше. Я заслужил, чтобы ты...
Молчание. Горький смех.
— Заслужил, а получил в итоге несносного мальчишку и разговоры с самим собой. Пора обратиться к мадам Помфри.
Мужчина ещё немного постоял у окна, так и не заметив, что за ним наблюдают. А потом, взметнув мантией пыль с пола, ринулся прочь.

Пухлый и довольно неуклюжий на вид паренёк расхаживал по коридору, теребя в руках волшебную палочку. Ещё секунда — и пустит в скромный портрет на стене каким-нибудь случайным заклятьем.
— Что мне делать, Эрни? — вопрошал он в отчаянии. — Разве она может... ну, разве ей понравится такой, как я?
Второй школьник, куда более щуплый, тяжело вздохнул. Эти слова он явно слышал уже не в первый раз.
— Невилл, — тоном умудрённого жизнью взрослого начал он. — Пойми наконец. Ты уже ей нравишься — во всяком случае, судя по тому, что я знаю. А я знаю, поверь, мы же с Ханной оба старосты и много времени вместе проводим.
— Да? — толстяк остановился посреди коридора и в изумлении уставился на приятеля.
— О Мерлин, — Эрни закатил глаза. — Да я уже который день тебе об этом говорю!
— И... и что Ханна говорила обо мне?
— Она видела тебя на занятиях ОД и...
— И видела, как я даже с самыми простыми заклинаниями не справляюсь!
Невилл снова принялся метаться из одного конца коридора в другой, всё время натыкаясь на несчастную статую и в упор не замечая портрет на стене.
— Мерлиновы панталоны, Невилл! Может, хватит считать себя ничтожеством? Только один ты так и думаешь.
— Не только я.
— Ну, и кто ещё?
— Учителя, например.
— Если ты имеешь в виду Снейпа, так у него только слизеринцы — гении магических наук!
— Ещё Макгонагалл...
Эрни снова вздохнул.
— Брось. Я сам слышал, как она говорила Флитвику, что ты подаёшь большие надежды.
— Правда?! Но всё равно... Подавать надежды и быть хорошим волшебником — это разные вещи.
— А по-моему, гораздо важнее быть хорошим другом. А ты — самый лучший друг из всех, кого я знаю. И Ханна, кстати, считает так же.
Эрни схватил Невилла за плечи, останавливая его, и немного встряхнул.
— Так что хватит накручивать себя. Возьми и пригласи Ханну на свидание.
— А если она...
— Если откажет — ты хоть будешь знать, что попробовал.
Несколько минут Невилл напряжённо пыхтел, обдумывая слова Эрни, а потом с несчастным видом кивнул.
— Ладно. Я попробую. Но не вздумай никому говорить, что...
— ... что тебе нравится Ханна Аббот? — Эрни одарил друга хулиганской улыбкой.
— Да! И близнецам Уизли тоже не говори. Особенно близнецам Уизли.

Альбуса Дамблдора Джеральд помнил ещё со времён своего обитания у лестницы и очень удивился, когда увидел его в коридоре третьего этажа. Одно дело — школьники с их разговорами о девчонках, другое дело — сам директор Хогвартса. Что ему понадобилось здесь?
Джеральд уже хотел поздороваться с Дамблдором и даже рот открыл — но старый волшебник прошёл мимо, не заметив его. Он выглядел совсем не так, как прежде, — а ведь Альбус Дамблдор всегда, сколько Джеральд его видел, лучился спокойствием и мудростью, улыбался ласковой улыбкой и витал где-то в своих стариковских мыслях. Да, он был стар, но сейчас казался не просто стариком... силы словно оставили его.
Дамблдор медленно, глядя себе под ноги, дошёл до конца коридора и повернул обратно. Снова дошёл до конца — и снова повернул. Плечи его были опущены, будто на них лежал тяжёлый груз, глаза полузакрыты, губы сжаты в тонкую линию — а пальцы, крепко сжимавшие ветхие листы пергаменты, дрожали.
В пятый раз проходя по коридору, Дамблдор остановился, развернул пергамент и поднёс его к глазам. Глаза бегали по строчкам, а губы шептали что-то неразборчивое.
«Геллерт». Джеральд навострил уши — не послышалось? Нет, Дамблдор точно сказал «Геллерт». Кто или что это такое?
Казалось бы, такой старый, мудрый и глазастый волшебник, как Дамблдор, непременно должен заметить портрет. Джеральд как мог изображал из себя древнюю и давным-давно неживую картину, но уж Дамблдор обязан...
Нет. Видимо, он был слишком занят своими письмами. Это письма — Джеральд понял, когда старик заговорил чуть громче, читая строки с пергамента вслух.
... Дары Смерти, Альбус, это наш с тобой путь к власти. О, конечно, я имею в виду власть волшебников — но сам посуди, разве не лучше будет магглам под нашей твёрдой рукой?
... только ты, друг мой, один во всём мире, можешь правильно понять меня. Я так счастлив, что мы встретились! Нас ждёт великое будущее.
... не слушай своего братца Аберфорта. Он ничего не понимает. Он просто глупый мальчик, ничто по сравнению с таким талантливым волшебником, как ты.
... о нас напишут в учебниках, Альбус, наши имена прогремят на весь магический мир!
... я верю тебе, только тебе и верю, не сомневайся в этом. С кем ещё я мог бы говорить, как с самим собой?
Эти обрывки из разных писем ничего не говорили Джеральду — но для Дамблдора, видимо, они значили очень много: Джеральд с удивлением слушал, как дрожит его голос, и смотрел, как слёзы блестят в старых глазах за стёклами очков. Конечно, директор не хотел, чтобы в таком странном и недостойном состоянии его видел кто-то из коллег или учеников.
— Мы убили Ариану, — тихо сказал Дамблдор, комкая в руках письма. — Мы убили её... мы оба. Ведь я был таким же, как ты.

Двое парней, внезапно появившихся в коридоре, были такими разными, что казалось странным — как они вообще могут рядом-то стоять? Один — вылитый тролль, с широкими плечами и совершенно жуткой улыбочкой, второй — щуплый и мелкий. Один — слизеринец, второй — гриффиндорец. Может, они подраться сюда пришли? Специально выбрали тихое местечко, чтобы не попасться на глаза учителям?
Джеральд немного оживился, предвкушая — драк он тут ещё не видел, — но ничего не произошло. Парни просто подошли к окну, и слизеринец опёрся о стену, а гриффиндорец начал что-то рисовать на пыльном стекле и быстро-быстро тараторить.
В кривых каракулях можно было с большим трудом узнать мётлы и мячи.
— ... они сделали вот так, а надо было вот так! Победа была у них в кармане, и...
— Вуд, ты такой эксперт по квиддичу, что я теряюсь, — насмешливо перебил его тролль.
Гриффиндорец аж взъерошился от ярости, как воробей.
— Да я, между прочим, стал капитаном, когда был младше тебя, Флинт!
— Ладно-ладно, — Флинт поднял обе руки, как бы признавая своё поражение. — Не злись. Ты слишком забавный, когда злишься.
Вуд ещё немного попыхтел, выражая тем самым неудовольствие, но, видимо, злиться долго он просто не умел.
— И потише вопи, — добавил Флинт. — Услышит же кто-нибудь.
— А что, — снова ощерился Вуд, — боишься, что тебя застукают с гриффиндорцем? Как же, вы так ненавидите нас, что и говорить с нами ни один слизеринец не станет — это ниже его достоинства!
— Не «вы», а «они». И ты, можно подумать, всем своим уже рассказал, что беседуешь со слизеринцем о квиддиче.
— Не рассказал, — уже тише и спокойнее буркнул Вуд. — Я же не виноват, что только слизеринец может нормально говорить со мной о квиддиче.
В наступившей тишине было слышно, как Вуд сопит — то ли обиженно, то ли расстроенно.
— Ладно, мой гриффиндорский друг, — Флинт изо всех своих тролльих сил хлопнул щуплого Вуда по спине — тот чуть не упал на грязный пол. — Хватит о Слизерине и Гриффиндоре. К Мерлину их.
— К Мерлину, — кивнул Вуд. — Не будем. Мы же хотели поговорить о...

Девушка с тёмно-каштановыми волосами потянулась и погладила по голове светловолосого юношу. Он дёрнулся, словно по старой привычке, а потом расслабился и взял руки девушки в свои.
— Что бы я делал без тебя, Панси.
— То же, что обычно делаешь, Драко. Купался бы в лучах славы.
Девушка вроде бы шутила — но улыбнулась при этом горькой улыбкой. Улыбка сделала почти приятным её некрасивое и угловатое лицо.
— Слава... — Драко скривил губы и хмыкнул, как будто само слово вызывало у него ужасное отвращение. — Да катись она... к Тёмному Лорду.
Панси вздрогнула и оглянулась по сторонам — хотя, кроме Джеральда, никого в коридоре не было и не могло быть.
— Не говори так. Мы должны...
— Я знаю, что мы должны, но я... не могу больше. Просто не могу. Надоело.
Они сидели прямо на пыльном полу у стены, прижимаясь друг к другу, и Панси с тихим вздохом опустила голову на плечо Драко.
— Без меня, мистер Малфой, вы саморазрушались бы под влиянием мрачных мыслей.
— А так мы вместе разрушаемся, здорово!
Они немного помолчали, слишком печальные для школьников, слишком несчастные, а ведь дети, Джеральд знал, просто не должны такими быть! Они должны целоваться как ненормальные, смеяться, глупо шутить, а не жаться друг к дружке, словно жертвы кораблекрушения на островке суши посреди бурного моря...
— Я не должна об этом говорить, — начала Панси.
— И не говори, — оборвал её Драко. — Ну зачем? Мы уже столько раз...
— Но всё же, Драко, послушай, мы могли бы...
— Что? Убежать? Стать добрыми-светлыми? Как думаешь, наши семьи после этого долго проживут?
Панси отвернулась, наверняка пряча слёзы, и чуть отодвинулась от Драко.
— Знаю. Но я хотя бы допускаю, что однажды всё наладится.
— Как это — наладится? — Драко резким движением притянул девушку к себе и крепко обнял одной рукой. — Нет, Панс. Даже после войны... даже если Тёмный Лорд проиграет, что вряд ли... думаешь, нам забудут, кто мы такие? Ха! Да не будет хорошей жизни детям Пожирателей. Мы не в сказке.
— А жаль, — прошептала Панси едва слышно.

***

У Джеральда в запасе было много таких историй. Да, они не были похожи на то, о чём рассказывали с напыщенным видом портреты у лестницы. Ни подвигов, ни великих открытий, ни кровавых сражений... просто жалкие кусочки жизней тех, кто заглядывал в пустой коридор третьего этажа. Но Джеральд гордился этими историями. На его скромный взгляд, они были едва ли не лучше и важнее, чем подвиги и сражения. Подумаешь! Те, кто сражался с великанами и спасал магглов от тёмных сил, давно умерли, а герои его, Джеральда, историй — вот они, ходят по Хогвартсу, учатся и преподают в нём. И пускай они обычные люди. Их жизнь так же полна трагедий, радостей, разочарований и больших, серьёзных чувств.
Уж кому знать, как не Джеральду.
В первые секунды после того, как он закончил говорить, ему показалось — девочка по имени Луна уснула. Прямо там, на полу в коридоре, где сидела, скрестив ноги по-турецки. Глаза её оказались закрыты, а на губах бродила какая-то отрешённая улыбка.
— Эй! — немного обиженно позвал Джеральд. — Невежливо, знаешь ли, засыпать, когда с тобой говорят!
— Я вовсе не сплю, — тут же отозвалась Луна. — Простите, если вам так показалось. Я внимательно слушала вас. И мне очень понравились ваши истории.
— Да, они хороши. Можешь рассказать их кому-нибудь ещё, я разрешаю.
— Да что вы! — Луна, кажется, была потрясена до глубины души. — Ни в коем случае! Это же секрет. А секреты нужно хранить.
— Да? — недоверчиво хмыкнул Джеральд. — А я всегда полагал, что секреты нужны, чтобы их...
— Ой, мне пора! — перебила его Луна и вскочила с пола, поправляя свою странную пижаму. — Спасибо вам большое за ваш рассказ... теперь я лучше понимаю людей, которых знаю. Вы не возражаете, если я приду завтра?
— Конечно! Приходи! Я буду... ну, я буду рад снова поговорить с тобой.
— Тогда до завтра! — девочка помахала Джеральду рукой и улыбнулась. — И доброй вам ночи!
Её шаги затихли вдали. Джеральд откинулся в своём кресле с довольной улыбкой. Теперь можно и вздремнуть — а заодно подумать, что ещё он может рассказать этой девочке, Луне, такой благодарной слушательнице. Он хотел бы, разумеется, чтобы его истории услышал ещё кто-нибудь, но, раз уж Луна так не хочет никому их рассказывать, сгодится и она одна. В любом случае, как же хорошо с кем-то поговорить после стольких лет молчания!
Может, не так и плохо, что его перевесили с людной лестницы в это тихое местечко? По крайней мере, все истории и всё внимание принадлежат ему одному!

Название: Преданность
Автор:  .rainbow.
Бета:  Sputnik29
Размер: мини, 1735 слов
Пейринг/Персонажи: Сириус Блэк, Джеймс Поттер (в воспоминаниях Сириуса), упоминаются Ремус Люпин, Питер Петтигрю, Лили Поттер
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Однажды на кладбище Годриковой Лощины появился странный пёс...
Примечание/Предупреждения: небольшое АУ к началу дружбы Сириуса и Джеймса; канонные смерти персонажей за кадром

Калитка маленького кладбища позади церкви тихо скрипнула. Впрочем, улицы Годриковой Лощины были почти пусты в такой поздний час, и никто не услышал, а если бы и услышал — сказал бы, что летний ветер расшалился.
В калитку скользнула тень. Сухие листья похрустывали под лапами большого пса; он был чёрный, как ночь, и летел по мёрзлой земле не по-собачьи быстро.
Любому, кто увидел бы пса, он показался бы странным. Обычные собаки не ведут себя так. Животное выглядело весьма жалко: шерсть свалялась, хвост уныло повис, уши прижаты к голове, но слишком уж целенаправленно двигался этот пёс между могил. Словно не просто так вышел на ночную прогулку. Словно в точности знал, куда идёт. Он вертел головой по сторонам и как будто читал надписи на надгробных камнях, осторожно ступал по узким проходам и нюхал воздух.
Поворот, ещё поворот... Чёрный пёс остановился перед надгробием из белого мрамора. На посторонний взгляд оно ничем не отличалось от всех прочих, но для пса явно имело какое-то особое значение. Боль исказила его морду, если собакам вообще может быть больно. Несколько секунд пёс смотрел на буквы, тускло мерцавшие на мраморе, а потом опустился на стылую землю, уронил голову на лапы и прижал нос к холодному камню.
Он сидел так до самого рассвета. Никто не заметил его.

*

Джеймс не мог умереть. Ещё недавно Сириус говорил с ним, целовал в щёку Лили и смеялся какой-то глупой шутке; Сохатый не меняется, сказал он тогда, у Сохатого с роду не было чувства юмора! Глупости, конечно. Никто не умел так шутить, как Джеймс Поттер. Но такие, скажем, специфичные шутки понял бы далеко не каждый, и Сириусу казалось чудом, что Лили до сих пор не сбежала от юмориста Джеймса куда подальше.
Да, они говорили каких-то пару дней назад и хохотали вместе, пусть даже шла война и всем было не до смеха. Джеймс и Лили прятались в доме в Годриковой Лощине, самом безопасном месте всего магического мира, но Джим рвался в бой, он не хотел сидеть сложа руки, пока другие гибнут в сражениях с Пожирателями. А Лили — наоборот, ей хотелось только переждать страшные времена и сохранить жизнь Гарри, не свою, а Гарри. Сириус часто бывал у них. И Джеймс с горящими глазами спрашивал: ну что, как там война, не выиграли ещё? Глупая шутка. Но они втроём посмеялись над ней.
Всё было хорошо, но дня два спустя Сириус узнал, что Джеймса и Лили больше нет.
Он не поверил в это. Отказался поверить. Не мог Джеймс умереть — и всё тут! Уж точно не Сохатый, живучий, как таракан, — никакие битвы, никакие заклинания не могли с ним справиться. Он был как истинный лев Гриффиндора. Не трус Питер, не «немножко храбрый» Ремус — и даже не Сириус. Сириус подражал Джеймсу — как в школе, так и сейчас. Но таким безрассудным и отважным, как Джеймс, ему было не стать, как бы он ни старался.
Питер... это всё Питер! Крыса! Предатель! Конечно, кто же ещё. Они сделали его Хранителем Тайны, они доверились ему, а Питер предал их, предал, ПРЕДАЛ! Ходили слухи о том, что один из мародёров переметнулся на тёмную сторону; Сириус проклинал себя, что посмел заподозрить Ремуса. Нет, Ремус честен, да не было на свете человека честнее и благороднее его, а Питер — крыса, он всегда был крысой, трусливой и мерзкой, он боялся сильных и держался рядом с ними, чтобы сберечь свою жалкую жизнь. А сильным до той ночи был Волдеморт. В победу Ордена Феникса уже почти никто не верил.
Чёртова крыса... он не просто перешёл на тёмную сторону... он погубил Джеймса и Лили.

Казалось, это произошло вчера. Не двенадцать лет назад. И боль не притупилась, не стала меньше, хотя кто-то говорил — время лечит. Чушь собачья. Сколько бы ни минуло лет, а Джеймс мёртв, а Питер, грязный предатель, бродит на свободе, а Сириус остался один.
Злые слёзы закипели у Сириуса на глазах. Он тряхнул головой, прогоняя их. В облике пса он должен бы лучше справляться с эмоциями... но, видимо, нет.
Джеймс не мог умереть. Так думал Сириус в тот первый, самый страшный день и сердился на Джеймса — да как же так, неужели он ничего не сделал, он же сильный маг и храбрец без мозгов в голове, эта храбрость должна была помочь ему, спасти его, Лили и Гарри, почему он не убежал, не заавадил Волдеморта, почему не...
Это были глупые, неразумные мысли. Конечно, Джеймс не мог ничего сделать. Против Волдеморта бессильны были даже самые сильные маги, а Джеймс и Лили, как и сам Сириус, — вчерашние школьники, что они могут, на что они годятся в этой войне... Если уж Волдеморт пришёл в дом Поттеров — то, что случилось, было неизбежно.
Что он чувствовал? Джеймс. Когда смотрел в жуткие змеиные глаза Волдеморта, когда поднимал свою волшебную палочку, зная — это бесполезно, и всё же пытаясь помочь. Не себе — Лили и сыну. Он же наверняка закрыл их собой, придурок самоотверженный, он всегда был готов на всё ради тех, кого любил, даже в Хогвартсе, в мирные и спокойные времена. Сириус помнил, как особо дерзкие шалости порой ставили жизнь мародёров под самую настоящую угрозу, а Джеймс выкручивался из этих ситуаций, Джеймс спасал их всех — его, Питера, Ремуса.
Сириус помнил всё. Даже спустя двенадцать лет. Каждый их год в Хогвартсе.
Хогвартс... самое счастливое время в жизни Сириуса Блэка.

— Гриффиндор! — объявила Шляпа чуть ли не с гордостью, и в общем шуме Сириус услышал островки тишины.
Молчали те, кто знал — перед ними Блэк. Чистокровный. Такой же, как заносчивая Беллатрикс и холодная Нарцисса. Все Блэки были одинаковы, всем Блэкам было плевать на людей вокруг... и уж точно все Блэки попадали на Слизерин — это самый подходящий для них факультет.
А Сириус уговорил Шляпу послать его на Гриффиндор и тем самым обрёл врагов как среди Блэков и прочих слизеринцев, возмущённых до глубины души, так и среди гриффиндорцев. Гриффиндор не принял Сириуса, да он и не ожидал, что к нему кинутся с распростёртыми объятиями. В первые недели в Хогвартсе на него пялились как на диковинную зверушку, опасную и кусачую, шипели что-то обидное вслед и всячески задирали, но очень скоро забыли о нём. Точнее, сделали вид, что забыли. Сириус Блэк был окружён демонстративным молчанием.
Только один гриффиндорец не спускал с него глаз. Джеймс Поттер. Он пристально смотрел на Сириуса в Большом Зале, косился на уроках и как-то вроде бы случайно оказывался с ним рядом всюду, куда бы Сириус ни пошёл. Поттер будто хотел что-то разглядеть в Сириусе и получить подтверждение своим догадкам... Так казалось, но Сириус эту мысль с возмущением отвергал. Да что может этот лохматый и шумный Поттер знать о нём?!
«Непокорность у тебя на лице была написана, Бродяга». Так сказал Джеймс намного позже. По его словам, именно это ему и понравилось в Сириусе — все гриффиндорцы с курса были такие правильные и скучные, до смерти боялись нарушить хотя бы одно правило и вылететь из Хогвартса, а Сириус ходил с таким видом, словно плевать он хотел на все правила с Астрономической башни. Так оно и было. В первую же неделю Сириус умудрился нарушить по крайней мере один запрет — на ночные прогулки по замку, а так же на проникновение в какой-то особый коридор, о чём профессор Дамблдор сообщил на первом же ужине, а мистеру Блэку неплохо бы слушать, что говорят учителя... Профессор Макгонагалл отчитывала Сириуса на глазах у всего факультета очень долго, а Джеймс внезапно подмигнул ему и показал большой палец.
Непокорность. Что ж, может, именно непокорность и связала их двоих в конце концов. Сириус не помнил, как именно подружился с Джеймсом — это просто вышло само собой. Они стали друзьями. Чуть позже к их компании присоединились Ремус и Питер. И Хогвартс вздрогнул.
Сириус помнил всё. Каждую проделку. Каждый хитрый и дерзкий план. Эти планы чаще всего принадлежали Джеймсу, и сколько бы Сириус не твердил, что Поттер сошёл с ума, что они вылетят из школы благодаря ему, что у него инстинкта самосохранения и мозгов вообще нет, а всё равно шёл за ним и ввязывался в дикие авантюры. А после и сам начал авантюры придумывать. Карту Мародёров они изобрели вместе, и это, пожалуй, был их лучший план, если не считать тайное обучение анимагии ради Ремуса.
Сириус помнил всё, но самое яркое воспоминание осталось у него о том дне, когда он, не очень соображая, что делает, удрал из дома, постучал в дверь Поттеров, Джеймс ему открыл, и, ни слова ни говоря, затащил внутрь. Было сливочное пиво и вкуснейший обед миссис Поттер, были полёты на стареньких домашних мётлах, были ночные разговоры в тихой спальне... было всё, кроме расспросов. Джеймс ни о чём Сириуса не спросил. Да ему и не нужно было — кто, как ни он, лучше всех знал, что Сириус ненавидит Блэков и сходит с ума от вечных нравоучений матери.
Сириус поселился в доме Поттеров. Так и жил у них до окончания Хогвартса. И хоть дядюшка Альфард оставил ему приличное наследство и шанс начать самостоятельную жизнь, Сириус часто бывал в гостях сначала у Флимонта и Юфимии, а потом у Лили и Джеймса, когда те поженились. В битвах во время войны он стоял с Джеймсом плечом к плечу. Они вместе сражались, залечивали раны, проклинали Пожирателей и Волдеморта, строили планы на будущее, когда мир «избавится от этой мерзкой заразы»: Джеймс хотел играть в квиддич и воспитывать своего сына «в лучших традициях мародёров».
Но никакого квиддича не было. А маленький Гарри Поттер вырос сиротой.
И виноват во всём крыса Питер.

Сириус не знал, как жить без Джеймса. Не довелось ему заранее подумать об этом и приготовиться, ведь такого не могло произойти, просто не могло — они вдвоём либо вышли бы невредимыми из всех сражений и увидели бы мир без Волдеморта, либо погибли бы в бою. Вдвоём. Они же всегда были вместе, и в школе, и на войне. Сириус был предан Джеймсу как... ну да, как собака, как чёртов пёс, который ждёт своего хозяина вопреки всему на свете, и хоть Джеймс не был ему хозяином, Сириус порой чувствовал именно так. Вот и сейчас он, побитая собака, сидит и плачет на могиле Джеймса.
Только Джим не вернётся. И ждать его без толку. Опасно было приходить сюда... дементоры точно уже обнаружили побег узника и рыщут по всем углам магической Англии. В Годрикову Лощину они непременно заглянут. Опасно и глупо... и всё же Сириус не мог не побывать на могиле своего лучшего друга хотя бы раз.
В тот день его жизнь оборвалась вместе с жизнью Джима. Он мёртв. Он уже двенадцать лет мёртв. Он бы свернулся клубком и умер здесь, рядом с Джеймсом и Лили, если бы не то единственное, что ему нужно сделать, о чём он мечтал все эти мрачные годы в Азкабане.
Питер. Предатель. Чёртова крыса. Он найдёт его и убьёт, чего бы ему это не стоило.

*

Чёрный пёс посидел у надгробия четы Поттеров ещё несколько минут. А потом резко сорвался с места и растаял среди занесённых старыми листьями могил.

@темы: magic world, творчество, фанфики, фандомные баталии

---

тексты с ФБ#4 - ГП-дженогет

Меня конкретно упарывало в этой замечательной команде! Она и на арене-то появилась почти в последний момент, но я без раздумий пошла с ней играть - люблю писать джен по ГП гораздо больше слэша. И вот - выполнила несколько заявок и закончила первую часть своего БОЛЬШОГО ФИКА, которая стала отдельной работой.
Упорос и щепотка драмы. Не думала, что так много напишу.
Любимая команда, чудесные люди и прекрасный кэп. Играть было одно удовольствие!

Название: Как найти девушку для Оливера Вуда
Автор:  .rainbow.
Бета:  Sputnik29,  Пиппилотта,  Sharran
Размер: мини, 2143 слова
Пейринг/Персонажи: Оливер Вуд, Фред и Джордж Уизли, ОЖП
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: В свои шестнадцать лет Оливер совсем не думает о девушках. А это проблема. Близнецы Уизли решают взять дело в свои руки...
Примечание/Предупреждения: По заявке: "Что-нибудь милое про Вуда. У кэпа гриффов толпы поклонниц, которых тот не замечает. Все мысли о квиддиче"


— Смотри-ка. Вуд.
— Я вижу, что не Уизли.
— Нет, ты не понял. Это же Вуд... с девушкой!
— О Мерлин, мы дожили до этого дня! Оливер Вуд изменил квиддичу!
— Может, она его околдовала? Любовным зельем или чарами какими? Чтобы Вуд — и добровольно общался с девчонкой, а не на метле летал...
— Мир перевернулся.
Весь Хогвартс знал, что единственной женщиной в жизни Оливера Вуда была метла. В свои шестнадцать лет он не думал о девушках. То есть не думал о них вообще. Даже Перси Уизли, закопавшийся с головой в учебники, поглядывал в сторону Пенелопы Кристал. Ну а все прочие сокурсники Оливера давно смотрели на девчонок; и не только смотрели — вечерами в гриффиндорской гостиной можно было услышать: «А вот я с тако-о-ой рэйвенкловкой познакомился... А мы с ней в Трёх мётлах... Если б Филч не помешал нам, мы бы...»
Первокурсники слушали эти разговоры украдкой — не понимая, о чём речь, но умирая от любопытства. Старшие же улюлюкали, пихали друг друга в бок и шумно чествовали каждую любовную победу.
Один Оливер не мог похвастать своими похождениями. Приятели мучили его: «Ну, хоть с кем-то, Ол? Ну, хоть раз? И даже не целовался?!» Оливер пожимал плечами, неловко улыбался и спешил скорей на квиддичное поле. Его дразнили, пугали («Так на всю жизнь девственником и останешься!», но, в конце концов, махнули рукой. Это же Оливер! Оливер-Чокнутый-Вуд. Он заочно женат на метле, и ни одна девчонка не станет ему важнее квиддича.
Но сейчас однокурсники не могли поверить своим глазам. В уединённой нише за статуей был Оливер и не один, а с девушкой. Самой настоящей. Девушка не просто мимо проходила — они с Оливером вели беседу и даже смеялись чему-то.
Неужели он не совсем безнадёжен?

Её звали Шерон. Пятикурсница с Рэйвенкло, красивая, с пышной гривой светлых волос, весёлыми глазами и милой улыбкой. Она любила квиддич — так, по крайней мере, сказал Фред Уизли, когда знакомил Вуда с ней. Шерон тут же осыпала капитана команды (даром что команды-соперницы) восторженными комплиментами, задала кучу вопросов... и призналась скромно, потупив глаза, что Оливер ей вот уже два года нравится.
А сам Оливер чувствовал себя странно. Не умел он общаться с девушками. Разве что с Алисией и Анжелиной, но с ними было легко, они же не девушки, они — игроки команды и гриффиндорки, к ним Оливер привык; а тут эта незнакомка с Рэйвенкло... как с ней держаться, что сказать? Оливер чувствовал себя непривычно, но, в целом, не так ужасно, как могло быть. Правда, тихое признание Шерон смутило его, а не обрадовало, но слушать её было почти интересно, отвечать ей было легко, да и вообще...
Шерон носила серёжки в форме маленьких мётел. Они качались туда-сюда, когда девушка говорила, как будто летели. Мётлы... квиддич...
Оливер уплыл мыслью к матчу с Хаффлпаффом; уже скоро, каких-то три недели осталось, и надо удвоить, нет, утроить количество тренировок... да, и новая стратегия... нельзя же проиграть этим барсукам, иначе Кубка не видать, а ведь у нас такая сильная команда в этом году, и нельзя...
— Ну, раз тебе так скучно меня слушать, я пошла!
Оливер вынырнул из мыслей о квиддиче — и проводил взглядом Шерон. Она почему-то уходила от него по коридору, злая, красная, и бормотала себе что-то под нос о «тупых парнях».
«Да что я сделал? — подумал Оливер. — Ничего плохого вроде не говорил... Ну что за странные эти девчонки, попробуй пойми!»

А началось всё из-за рыжих бестий Гриффиндора. Однажды в гостиной, когда Вуд сидел, никого не трогал и мирно читал «Квиддич с древности до наших дней», с двух сторон к нему подсели Фред и Джордж. Почти вытолкнули из кресла, отняли книгу и уставились как совы — пристально и жутко.
— Э... чего вам? — спросил Оливер.
— Ол, — на торжественной ноте начал Фред. — Мы думали...
— Долго думали...
— Со всех сторон рассмотрели проблему...
— И решили, что тебе нужна девушка.
— Не понял...
— Девушка. Тебе. Нужна.
— Чего?!
Джордж закатил глаза и развёл руками.
— Да он совсем тупой, Фред.
— Я вижу, Джордж. А ещё капитан...
— Да что вам нужно от меня?!
Близнецы снова посерьёзнели.
— Нам — ничего, а вот тебе нужно.
— Ты фанатик, Оливер. Ты продался в рабство квиддичу.
— Ты бредишь мётлами и матчами и просто не замечаешь, что творится вокруг тебя.
— А что творится вокруг меня?
— Девушки. Много девушек, которым ты нравишься. Толпы. Они изнывают...
— Изнемогают...
— Жадно ловят твой взгляд...
— А ты даже не улыбнулся ни одной из них.
— Ходишь мимо, как будто они — пустое место.
— Нельзя так, Ол.
— Почему?
— А кто тебе стакан воды в старости подаст? Метла?
— Что-то вы загнули про старость...
— В общем, тебе нужна девушка, и это не обсуждается.
— Да я...
— Не переживай. Мы поможем.
— Какие девушки? Какие толпы? Никому я не...
— Он тупой, — сообщил Фред Джорджу. — Ну совсем. Безнадёжно.
— Ага, — кивнул Джордж. — И слепой к тому же. Ол, тебе, может, очки купить?
— О чём вы...
Фред со страдальческим лицом ухватил Оливера за плечи и силой повернул к дальнему креслу у камина. Там сидела пятикурсница с рыжими волосами и, как сказали бы близнецы, «хорошей фигуркой», чьё имя Вуд, наверное, знал, но забыл; она смотрела прямо на него, но, заметив, что и Оливер тоже смотрит, густо покраснела и поглубже забилась в кресло.
— Ну? Понял, наконец?
— Это...
— Это Моника. Она уже целый год пускает слюни на тебя.
— Пускает слюни?..
— Образно выражаясь.
— Влюблена она в тебя, Оливер, и пялится постоянно, а ты хоть раз это замечал?
— Ну... нет...
Оливер действительно не замечал. Монику эту, конечно, видел, но не запомнил — как всех гриффиндорцев запомнишь! Да и были у него вещи поважнее — стратегии, например, и тренировки с командой, и тролль Флинт, с которым надо разделаться, и...
— Вот я о чём и говорю. Слепой. Фанат квиддича. Хватит, Оливер, пора ловить не мячи, а девушек!

Так сумасшедшие близнецы и устроили Оливеру свидание с Шерон. А до неё — с Моникой, но Моника тоже, как Шерон сейчас, покраснела и убежала от Оливера, а он не понял, почему; ну, подумаешь, перебил её рассказ о какой-то кафешке в Хогсмиде вопросом про квиддич. Вопрос был невинный, но Моника разозлилась и ушла, а близнецы Уизли потом очень долго высмеивали своего капитана.
Неудача с Шерон, конечно, тоже от них не укрылась.
— Вторая, Ол! Вторая девушка от тебя уходит! Что ты с ними такое делаешь, чем пугаешь?
— Ну, я просто... задумался...
— О квиддиче, — закончил за него Фред.
— Ну, да.
— Эх, Ол. Ты просто безнадёжен. Но Уизли не сдаются, верно, братец Дред?
— Верно, братец Фордж!

Они не сдались. И дня через три в Большом Зале к Вуду подошла хаффлпаффка. Маленькая, хрупкая (первокурсница, что ли?!), темноволосая, с большими глазами, полными ужаса, и румянцем на щеках. Она опустила глаза в пол и, не глядя на Оливера, протянула ему сложенный вчетверо листок пергамента.
— Я... — начала она и тут же сбилась. — Я просто... хотела отдать это тебе.
Девочка совсем раскраснелась и убежала, а Оливер остался с пергаментом в руках, не зная, что с ним вообще делать.
— Ну? — не пойми откуда рядом возникли Фред и Джордж. Они ухватили Вуда за руки и силой усадили на скамейку. — Разворачивай же!
— А...
— Без «А», просто разворачивай, это же любовная записка, дурень!
Да, это была любовная записка. Первая в жизни Оливера. Девочка с Хаффлпаффа (с третьего курса, а не с первого) по имени Лора путано и горячо писала ему о своих чувствах: как влюбилась, увидев его раз на квиддичном поле, как втайне болела за него, а не за свой факультет, как... Оливер подумал, что, наверное, должен бы радоваться признанию в любви, но был он скорее растерян, чем доволен — или счастлив, или польщён, или что там полагается в таких случаях?
— Ну?
Уизли смотрели на него и ждали.
— Ну, это... мило, — выдал Оливер.
Фред закрыл лицо ладонью.
— Ладно, попробуем иначе...

На совместном с Рэйвенкло занятии по трансфигурации к Вуду подсела незнакомая девушка. Незнакомая — и очень наглая. Она без всяких церемоний подвинула локтем Перси, который уже почти сел с Оливером (а они всегда сидели вместе), прошипела «Не сегодня, Уизли!» и плюхнулась на соседний стул.
— Привет! Меня зовут Сара! Ты этого не знал, а теперь знаешь.
Оливер от такого начала немного оторопел и даже слова вставить не смог — Сара понеслась дальше.
— Мне нравится, как ты играешь. О, я хожу на все матчи Гриффиндора... и смотрю только на тебя одного...
При этих словах Сара улыбнулась — жуткой, во весь рот улыбкой. Оливер поёжился. Не то, чтобы Сара была уродлива, нет, она, должно быть, пользовалась популярностью у парней: кудрявые волосы, глаза необычного зелёного цвета... Просто, согласно представлениям Вуда, так улыбаются либо тёмные маги, либо очень буйные пациенты Святого Мунго.
Он оглянулся в поисках пути к спасению.
Но в класс уже вошла профессор Макгонагалл и бежать было поздно. Целый урок — долгий, долгий урок — Оливер сидел рядом с Сарой и каждые секунд десять получал либо улыбку, либо толчок в бок, либо многозначительный взгляд, либо записочку со словами вроде «Ты такой красивый, Олли». От этого «Олли» его передёрнуло. Да и вообще он чувствовал себя неуютно; ему пришлось забыть про трансфигурацию и думать только о личной безопасности: Сара придвигалась всё ближе, смотрела всё более многозначительно и пожирала Оливера глазами, как будто хотела съесть.
Оливер едва дождался конца урока и вылетел из кабинета раньше, чем Сара успела открыть рот.
— Что за монстра вы ко мне подослали?! — тем же вечером вопил он на близнецов.
— Что, не понравилась Сара Крестон?
— Нет! Да как она может... Она же меня чуть не убила!
— Чем? Своим неземным очарованием?
— Может, хватит уже, а? Все эти девчонки... откуда вы их берёте?
— Ниоткуда, Ол. Они всегда были. Просто ты не умеешь смотреть по сторонам. Да за тобой же полшколы ходит!
— Да ну...

После урока зелий в коридоре на Вуда натолкнулась симпатичная гриффиндорка. Курса с четвёртого, судя по всему. Девочка ойкнула, выронила сумку, из которой на пол посыпались перья, учебники и свитки, а потом присела на корточки и выразительно поглядела на Оливера: ты разве не поможешь мне?
Он, конечно, помог, а после обнаружил в кармане мантии клочок пергамента со словами: «Гостиная. Вечер. Я буду ждать» И внизу аккуратная подпись: «Розмари»
— Ол! — Фред Уизли каким-то образом очутился рядом, хотя, Оливер мог поклясться, что секунду назад его тут вообще не было. — Тебя пригласили на свидание!
— Да с чего она взяла, что я приду? Мы же почти не знакомы, так, видел её пару раз, а она...
— Оливер, — назидательно проговорил Фред. — Это же девушки. Их не понять. Они странные и вытворяют порой жуткие вещи. Но потому с ними и весело!
— И почему же я не чувствую веселья?
— Потому что ты — идиот.
— Да, это многое объясняет, — подал голос Джордж с другого конца гостиной. И как только услышал?

За следующую неделю на Оливера натолкнулись три девушки, заговорили с ним в коридоре две, подсели на занятиях тоже две, помахали рукой и улыбнулись четыре, и, кажется, эти девушки каждый раз были разными и всё время подкарауливали его в самых неожиданных местах. Однажды, уже собираясь начать тренировку, Оливер с ужасом увидел на трибунах двух девчонок: они смеялись и кричали ему что-то в духе: «Давай, Олли, ты лучший!»
— Они назвали меня Олли, представляешь?! — жаловался он потом Перси. Перси фыркнул и хлопнул друга по плечу, мол, это ещё не самое страшное, что могло случиться.
Самое страшное произошло пару дней спустя — за обедом Оливер обнаружил, что на него пялится слизеринка.
— Неужели и слизеринки...
— А ты не знал? Та, что дырку в тебе просмотреть хотела за завтраком, Мэри. С какого там она курса, Фред?
— С седьмого, Джордж.
— Ну вот. Она старше, Ол, и опытнее, так почему бы тебе...
— НЕТ!
— Ладно-ладно, успокойся. Оставим слизеринок. Но по нашей информации одна девушка с Хаффлпаффа...
— Ребята, — в отчаянии пискнул Оливер. — Может, хватит, а?
Уже три недели Вуду не давали покоя эти девушки. Толпы девушек, он даже не знал, что в Хогвартсе есть столько! Они ходили за ним, подсаживались к нему, посылали любовные записочки, улыбались, подмигивали, мешали тренироваться... и вообще всячески портили жизнь. Как хорошо было раньше, без них, как спокойно! Квиддич, полёт, небо, ветер, свобода... А сейчас он не мог ступить шагу, чтобы какая-нибудь девушка не сунулась к нему с комплиментами, восторгами, признаниями, приглашениями... а те, что не совались, смотрели издалека, вздыхали и посылали робкие улыбки и томные взгляды.
Раньше такого не было. С какой-то радости вся женская часть Хогвартса решила, что Оливер Вуд ищет себе половинку, хотя он сам чувствовал себя вполне целым и никаких половинок не хотел. Впрочем, с какой именно радости девушки чокнулись, Оливер прекрасно знал. Таких радостей было даже две. Рыжие, наглые и совершенно непредсказуемые.
— Нет, Ол. Терпи. Сейчас ты оглянешься, увидишь девочку, которая мечтает о тебе уже несколько месяцев, а потом подойдёшь к ней и...
— Ну ребята, — жалобным голосом протянул Оливер. Сил спорить у него больше не было, он просто хотел оказаться как можно дальше и от этой девушки, которая мечтала о нём несколько месяцев, и от рыжих, и от всего на свете. — Забудем о девушках, а? Можно я уже пойду играть в квиддич?
Близнецы переглянулись. И долго молчали, пока Фред не махнул рукой и не бросил:
— А, ладно, соплохвост с тобой, иди.
И Оливер пошёл — да что там, полетел! — на квиддичное поле, чувствуя, как тяжёлый груз спадает у него с плеч. Настроение сразу подскочило до неба, а сердце забилось в предвкушении полёта, ветра, свободы... и полного отсутствия девчонок на много миль вокруг!

В тот же день близнецы Уизли забрали назад свои слова о том, что Оливер Вуд готов завести отношения, и объявили: отныне и навек он встречается только с квиддичем. «Этот ненормальный безнадёжен!»

Название: Очень плохой день
Автор:  .rainbow.
Бета:  Sputnik29
Размер: мини, 2259 слов
Пейринг/Персонажи: Минерва Макгонагалл, Филиус Флитвик, Роланда Хуч, Ремус Люпин, Северус Снейп, Альбус Дамблдор
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: У преподавателей тоже бывают плохие дни.
Примечание/Предупреждения: По заявке: "что-нибудь про преподавательские будни"

— Ненавижу детей!
Минерва Макгонагалл всегда ходила, как велел её статус, — неспешно и грациозно, а сейчас влетела в учительскую и с размаху опустилась в кресло.
Мадам Хуч и Флитвик поглядели на неё с изумлением. Хогвартс не знал более сдержанного человека, чем профессор Макгонагалл, разве что Альбус Дамблдор мог потягаться с ней в спокойствии и железной выдержке. Минерва работала в школе не первый год, она видела многое, и, кажется, ничем нельзя было вывести её из себя. Нерадивые ученики, хулиганы, грубияны, лентяи, наглецы... кого только не знала она за годы преподавания в Хогвартсе! Да что там, она пережила эпоху Мародёров, а это закаляет нервы даже лучше Первой Магической Войны.
Конечно, Минерва ругала школьников. Но делала это в своей особой манере — ровным, холодным голосом. Она не кричала, не пугала, просто испепеляла нарушителей на месте. Её острого взгляда сквозь стёкла очков боялись все студенты и твёрдо знали, что с профессором Макгонагалл связываться не стоит. Для своей же личной безопасности.
Впрочем, находились и особо глупые (или особо смелые). Раньше — Джеймс Поттер и компания, сейчас — близнецы Уизли, достойные преемники Мародёров. Но даже на них Минерва не повышала голоса. Не выходила из себя. Не злилась.
И уж точно никто ни разу не слышал, чтобы она заявляла: «Ненавижу детей!»
— Э-э-э... что случилось, Минерва? — осторожно спросил Флитвик.
А у Минервы просто был плохой день. Очень плохой день. Не заладилось с самого утра... и даже раньше. Снейп поднял её с кровати часа в два: не слишком вежливо постучал в дверь комнаты и предъявил близнецов Уизли, лохматых, хихикающих и совсем не пристыженных. Они, оказывается, бродили по Хогвартсу и почти залезли в Запретную секцию. Если бы не бдительность профессора Снейпа... Минерва едва удержалась, чтобы не спросить, а что сам профессор делал в коридорах школы так поздно, и высказала близнецам всё, что думала о ночных прогулках. «И что, позвольте спросить, вам понадобилось в Запретной секции? Прежде я не замечала у вас тяги к знаниям!»
Выспаться потом тоже не удалось. Кто-то из студентов встал рано, даже слишком рано, и с грохотом протопал мимо комнаты Минервы сначала в одну, а после в другую сторону. Минерва подавила в себе желание поймать эту раннюю пташку и проучить хорошенько, и попыталась заснуть снова, но ничего не вышло. Собираясь на первый урок, она мельком пожалела, что уже не студентка — занятие не прогуляешь, если ты учитель, а ведь так хочется...
Это были совсем уж недостойные мысли, и она скорее прогнала их. Просто неудачное утро. Бывает. Дальше всё наладится.
Не наладилось. Когда Минерва проходила к учительскому столу в Большом зале, какой-то неловкий первокурсник смахнул кубок с тыквенным соком... прямо ей на мантию. Он жутко перепугался, втянул голову в плечи и едва ли не заплакал, но Минерва и на этот раз сдержалась, только бросила на него злой взгляд.
Первый урок в этот день она вела у второго курса. И это, кажется, были самые глупые второкурсники за всю историю Хогвартса. Вместо того чтобы исполнить простейшее заклинание и превратить животных в сосуды для жидкостей, они устроили какой-то бедлам, ещё хуже, чем в своё время Рон Уизли. По классу бегали чашки с крысиными хвостами, прыгали кубки-жабы, а студенты носились взад-вперед, ловя их. Минерва смотрела на этот кавардак, чувствуя, как внутри неё поднимается гнев, но держала себя в руках. Она же профессор... а дети всему научатся со временем... просто надо ещё раз им объяснить... они же дети, нельзя так...
Она объясняла много раз, но к концу урока никто не справился с этим лёгким заклинанием. Никто. Ни один человек. Среди первокурсников явно перевелись Гермионы Грейнджер...
Пятому курсу «Эванеско» далось ещё хуже, чем «Фера Верто» — второму. А ведь эти неумехи скоро сдают СОВ! Наблюдая за тщетными попытками студентов заставить исчезнуть мышь, Минерва уже проговаривала про себя обычные утешения как заклятие: «Не злиться... сложная магия... а они просто дети... не злиться...» Это мало работало, и в конце урока она не сдержалась — отчитала при всех самого неумелого пятикурсника из всей ватаги. Бедный мальчик опустил глаза в пол и даже слова сказать не смог.
Терпению Минервы пришёл конец, когда она шла по коридору к учительской. Из-за поворота выскочил Оливер Вуд с горящими глазами и фанатичным видом; он думал о квиддиче (а о чём же ещё может думать Вуд?) и не смотрел, куда бежит, поэтому влетел в профессора Макгонагалл и почти уронил её вместе с собой на пол. Минерва хорошо относилась к Вуду. Он был прекрасным капитаном команды и имел все шансы показать Слизерину, кто заслужил Кубок квиддича. И о манере Вуда ходить как лунатик, ничего вокруг не замечая, Минерве тоже было известно; в любой другой день она бы просто сказала «осторожней, Вуд!» и пошла дальше, но... Пустячное происшествие вывело её из себя совсем.
Вуд испуганно пискнул, увидев злые глаза декана.
— Странно, что вы мячи не пропускаете, Вуд, с вашей-то врождённой слепотой! Пять баллов с Гриффиндора, чтоб вы смотрели, куда идёте, а не витали в других вселенных!
Минерва редко снимала баллы со своего факультета. Гриффиндор слишком много терпел от Снейпа, чтобы и от неё страдать. Она сама не ожидала, что накричит на Вуда... И Вуд не ожидал, поэтому тут же кинулся прочь, втянув голову в плечи; в таком гневе профессора Макгонагалл он ни разу не видел.
— Надо же, — протянул ленивый голос. — А мне вы говорили, Минерва, что так делать нельзя.
Снейп взялся не пойми откуда и смотрел на Минерву с едкой улыбочкой на лице.
— Что нельзя делать?
— Ну как же. Баллы снимать с учеников «ни за что». Штрафовать их за то, что они «не нравятся». Вы разве сейчас не так поступили, Минерва?
Она ничего не успела ему ответить. Снейп уплыл куда-то, шурша мантией, как летучая мышь.
В общем, настроение у Минервы было самое паршивое, когда она, наконец, добралась до учительской и рухнула в кресло. На вопрос Флитвика она не ответила — лишь выразительно посмотрела.
— Дети, — хмыкнула мадам Хуч. Они с Флитвиком сидели в креслах у камина; перед Флитвиком на столике громоздилась гора пергаментных свитков, и бедняга Филиус с тоской поглядывал на неё.
— Что они учудили на этот раз? — продолжала мадам Хуч. В её голосе тоже особого веселья не слышалось.
— Как обычно, — пожала плечами Минерва. — Простейшие заклинания для них — тёмный лес. Ну, а у тебя что, Роланда? Тоже плохой день?
— Ужасный! — почти с яростью ответила та. — Наши ту... глупые школьники целый час не могли заставить метлу взлететь. Мало того, один мальчик...
И Роланда рассказала смешную, не будь она такой грустной, историю о мальчике по фамилии Ленби, довольно крупном («с широкой костью, да», который решил, что уже умеет летать. Ленби оседлал метлу, как заправский игрок в квиддич, и взвился на ней под небеса. Остальные первокурсники задрали головы и с восхищением глядели, как он порхает над деревьями и весь пыжится от гордости; правда, полёт его длился недолго. Безмерно гордясь собой, Ленби совсем забыл про метлу, и она начала выделывать под ним невероятные фокусы: крутилась, вертелась, брыкалась и летела вовсе не в ту сторону, куда изо всех сил пытался направить её наездник.
В конце концов горе-летун пересчитал метлой все деревья вокруг Хогвартса и рухнул на лужайку.
— Мальчик в порядке?
— Да что сделается этому мальчику? А вот метла переломилась ровнёхонько пополам. И ещё раз пополам. И ещё раз. Вот где, Мерлин возьми этого Ленби, я достану теперь другую метлу? Альбус уже много лет не предоставляет школе новые мётлы!
Своими мётлами Роланда Хуч дорожила как детьми (а порой казалось, что они ей дороже детей), и эта история возмутила её до глубины души. И хорошо бы это была одна такая история... Школьники вечно ломали мётлы; какие-то удалось починить, а какие-то погибли без возврата.
Несколько минут профессора помолчали, занятые мыслями о глупости, нерадивости и наглости некоторых (почти всех) студентов Хогвартса.
В тишине очень громко прозвучал тяжёлый вздох Флитвика.
— Ну, а с вами что, Филиус? — спросила Минерва. Случай тоже был исключительный — в отличие от неё самой или Снейпа, Флитвик очень редко бывал недоволен своими учениками. Не потому, что они работали на «превосходно» или показывали редкий талант в заклинаниях, просто таков уж он был — добрейшей души человек, да ещё обожавший детей и свою профессию. — И вас доконали дети?
— Ну что вы, Минерва, нет! — почти испугался Филиус такому предположению. — С детьми работать — одно удовольствие, а вот с ними...
Под «ними» имелись в виду свитки пергамента — Флитвик печально махнул на них рукой, едва не сбросив шаткую горку со стола.
— Сочинения? — понимающе протянула Минерва.
— Да! — простонал Флитвик. — Их так много... и они такие длинные...
Всем своим видом профессор показывал полное нежелание проверять эти свитки и ставить за них какие-то оценки.
Дверь учительской скрипнула — вошёл профессор Люпин. Он тут же зацепился взглядом за пергаменты, над которыми мучился Флитвик, и улыбнулся с пониманием. В руках у самого Люпина была точно такая же охапка, если не больших размеров; поразительно, что он не выронил её, а как-то дотащил из кабинета.
— Леветировать не пробовали, Ремус?
— Хотел. Но палочка... куда-то делась. Пришлось вот так, руками.
Ремус шлёпнул работы студентов на ближайший столик и с тихим стоном наслаждения вытянул уставшие руки.
— Груз знаний, — пошутил он.
— А нам этот груз проверять! — почти взвыл Флитвик. — Ладно... надо собраться с духом...
Он закатал рукава мантии и легонько постучал по пергаментам палочкой, чтобы выровнять кучу, ведь студенты по своей дурной привычке накидали работы как попало.
Случилось неожиданное. Вместо того чтобы лечь аккуратной горкой друг на друга, пергаменты вспыхнули. Никто даже удивиться не успел, а весёлый огонёк уже пожрал все листы до одного, и на их месте задымилась грустная горстка пепла.
Флитвик смотрел с ужасом то на неё, то на свои руки, сотворившие такое.
— Филиус, — проговорила Минерва, изо всех сил стараясь, чтоб её губы не дрогнули в улыбке. Да что там улыбка — страшно хотелось рассмеяться, но ведь учителям такое поведение не подобает? — С каких пор у вас стихийные выплески магии?
— Стихийные... что?
— А я думаю, — заявил Ремус, даже не пробуя скрыть своё веселье, — что вы, коллега, просто не уследили за мыслью. Собирались сказать одно заклинание — а сказали другое. Потому что на самом деле вам же хотелось испепелить эти работы?
Флитвик покраснел, отвёл глаза в сторону и смущённо признался:
— Ну, честно сказать, я подумывал об этом.
И тут Ремус громко расхохотался, заглушив смешок, который всё же вырвался у Минервы.
— Будьте осторожны с магией, Филиус! Магия — опасная штука!
— Что ж, хотя бы у вас, профессор Люпин, хорошее настроение.
Этот ледяной голос ни с чем перепутать было нельзя. В учительскую вошёл Северус Снейп. Точнее, это любой учитель на месте Снейпа вошёл бы, а Снейп прошуршал своей мантией и вплыл в комнату, или вполз, как змея, кому какие сравнения больше нравились. Ремус тут же оборвал смех. Ну конечно, смеяться рядом со Снейпом ни у кого не получалось — мрачный взгляд его чёрных глаз убивал даже самую малую толику веселья.
— А вы, как всегда, в недобром состоянии духа, профессор Снейп.
— Непременно стану добр, если повод появится, — заверил Снейп ледяным тоном.
— Что, и вас школьники утомили, Северус? — поинтересовалась мадам Хуч.
Снейп смерил её таким взглядом, будто одна лишь мысль о том, что какие-то школьники могут утомить его или расстроить, или вообще как-то повлиять на него, была глупа и в высшей степени возмутительна. Но, наверное, и у профессора Снейпа случались плохие дни, потому что он не стал цедить злые словечки и отвечать грубостью, а прошёл вглубь комнаты и упал в кресло.
— Глупцы, — бросил он. — Что может быть проще — сварить Дыбоволосное зелье! Любой, если он не идиот, справится. Но, видимо, у нас учатся одни идиоты. Какая-то жижа вместо зелий!
Снейп был единственным из всех учителей, кто не скупился на выражения в адрес студентов. Но бывали такие дни — сегодня, например, — когда даже самые тактичные преподаватели молча соглашались с ним. Что может быть проще, чем сварить зелье, взлететь на метле, превратить крысу в чашку... Но студенты поражали профессоров своей редкой... нерадивостью. Профессора вполне разделяли мнение Снейпа, хотя, конечно, ни за что не сказали бы об этом вслух.
Пользуясь заслуженным перерывом, Минерва, Ремус, Филиус и Роланда удобно устроились в креслах и начали обсуждать свой тяжёлый день. Снейп сидел в углу и хмуро молчал, а впрочем, порой и вставлял пару-тройку ядовитых комментариев.
— И вот что теперь делать с этими сочинениями? Как я смогу поставить второкурсникам оценки?
— Да ставьте всем «выше ожидаемого», Филиус... хотя нет, лучше «удовлетворительно», с припиской «краткость — сестра таланта». Может, в другой раз сочинения будут короче.
— Не напоминай о сочинениях, Ремус. Меня ждёт целая гора вечером.
— Ох, скорей бы отпуск...
— Только зима, Роланда, а ты думаешь об отпуске?
— Я всегда думаю об отпуске. Кончается он — и я уже мечтаю о следующем.
— О, а я-то думал, что один такой.
— Все мы такие, Ремус.
— И как вы проработали тут столько лет? Это мой первый год, и я уже...
— В отчаянии?
— В ужасе?
— Напуганы количеством бумаг?
— Поражены глупостью студентов?
— Всё сразу, и это страшно.
— Скажу вам по секрету, Ремус: нам всем страшно.
Лёгкий шорох заставил учителей на секунду отвлечься от беседы. Они заметили профессора Бинса: призрак тихо вплыл через стену учительской и расположился за столиком у камина. Лицо у него было умиротворённое и дышащее покоем.
— Вот уж кого не коснулись школьные заботы, — хмыкнула Минерва.
— Он всё равно уже мёртв, что ему какие-то студенты и трудные дни?
Профессор Бинс, который, конечно, всё слышал, улыбнулся довольной улыбкой — мол, да, в некоторых ситуациях быть мёртвым очень даже неплохо.
Профессора сидели бы так целую вечность: мирно беседуя, греясь у камина, не думая о работах, которые нужно проверять, и об уроках, которые нужно вести, но затишье не могло длиться долго, и напомнил об этом Дамблдор. Он вошёл пружинистым шагом в учительскую и весело оглядел собравшихся.
— Мои дорогие коллеги! А не пора ли по классам? Вас, Минерва, уже третьекурсники заждались, а вас, Ремус, пятый курс... Кажется, в муках ожидания Уизли пускают шутихи в коридоре.
— Опять Уизли?! Да сколько можно, Мерлин их...
Не закончив фразу, профессор Люпин выскочил из учительской.
— А сам-то с Мародёрами... — пробормотала вслед ему Минерва.
Снейп, взметнув края мантии, просочился через дверь за Люпином и исчез, за ним — Флитвик; Минерва и Роланда уходили последними.
— Как вы думаете, Минерва, почему наш директор всегда такой бодрый? Неужели у него не бывает плохих дней?
— Да просто он студентов не учит!

@темы: magic world, творчество, фанфики, фандомные баталии

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Время и семья Конвей

Я так обрадовалась, что у нас в Питере поставили пьесу Пристли "Время и семья Конвей", что сразу побежала покупать билет и не прочла предупреждение на сайте. Так что смотрела я спектакль на эстонском языке
В гардеробе нам выдали наушники. Всю пьесу прямо в ухо переводил старческий голос - и, хоть это было очень весело, он немного подпортил впечатление от спектакля. Потому что плохо переводил. То путался в словах, то выкидывал целые куски текста... да и вообще говорил очень скучно, совсем без эмоций. А ведь это драма, она держится не только на словах, а ещё на том, как сказаны эти слова! Я давным-давно мечтала увидеть (и услышать) Пристли на сцене, но теперь мне по-прежнему хочется увидеть и услышать его по-русски.
Это, оказывается, приезжал Таллинский городской театр. Эстонцы играют потрясающе. Язык у них быстрый и стремительный, и сами они такие же - яркие, громкие, с головой в чувствах и настроениях героев. Они были великолепны, просто глаз не оторвать, у них вышла чудесная Кей, очаровательная Хейзел, славная Кэрол, да и все Конвеи безупречны, идеальное попадание в образ. Я не очень хорошо помню пьесу (исправлю это сегодня же - перечитаю), но по тому, что помню, и правда идеальное.
С замиранием сердца слушала знакомые фразы. Пускай паршиво озвученные по-русски этим дядькой, а всё равно - что-то внутри сжимается... и я плакала, просто не могла не плакать, на этих горьких словах: "Счастливые юные Конвеи, которые разыгрывали здесь шарады, - они ушли, и ушли навсегда". Потому что время - неизбежное, беспощадное, оно приходит и уносит всё, все мечты и планы, все светлые чувства и мысли, оно убегает, течёт сквозь пальцы, и вот уже юным Конвеям из первого акта по сорок и больше лет, они изменились, они разочарованы, они больше не стремятся к своим мечтам. Дикое превращение. Очень больно. И так же больно в третьем акте, когда они снова юны и счастливы, но тревожные звоночки ясно слышатся в их словах и поступках - ведь может, правда может случиться так.
Я всё-таки верю в них. В Кей с её мечтами и желанием не просто писать, а писать хорошо - она так похожа на меня, - в Кэрол, которая хочет ЖИТЬ, изо всех сил, искренне и по-настоящему, в Мадж, которая борется за свободу и всеобщее счастье, в Робина, который мечтает преуспеть в бизнесе... во всех них. Потому что они слишком прекрасная семья, потому что их мечты слишком чудесные и живые, чтобы вот так пропасть в рутине и обывальщине. Они победят рутину. Я в них верю.
Хорошо было вернуться во второй из моих любимых театров - Театр Комедии. Отвыкла от него, в последний год ходила только в Молодёжный. Уютной маленькой сцены не хватало, но там на балконе было тоже очень здорово - сцена видна прекрасно, разве что перегородка мешала.
Пора, наверное, осваивать и этот театр глубже, да и с другими, пока незнакомыми театрами, встретиться. Вот Театр Дождей, например, - магическое название, и там тоже идёт пьеса Пристли!

@темы: театр, моменты

---

тексты с ФБ #2 - детская классика

Спасибо этой чудесной команде за то, что я перечитала Лидгрен, и за шанс наконец-то получить хорошие отзывы (пускай немного) на творчество по "Тёмным началам!"

Название: Не плачь, Сухарик...
Канон: "Братья Львиное Сердце", А. Линдгрен
Автор:  .rainbow.
Бета:  я тиран, не забывайте.
Размер: драббл, 515 слов
Пейринг/Персонажи: Карл (Сухарик), Юнатан
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Юнатан был жизнью для маленького Сухарика.

Юнатан входил в кухню, а с ним вместе — потоки света и воздуха.
Кухня в доме Лейон была тесная, душная, а окна не открывались в это время года, чтобы бедняжка Карл не захворал ещё сильнее. Хотя куда, казалось бы, сильнее... Он целый день лежал на диване — тоже тесном, неудобном, — глядел в потолок и слушал, как за окнами шумит улица. Голоса, смех, шаги, и ветер играет с листьями, и смеётся кто-то, и громко кричит, и зовёт играть...
Маленький Сухарик тоже хотел бы играть с ребятами. Бегать по двору, строить замки из песка, смеяться и улыбаться, жить. Но жизнь была там, за окнами, запертыми наглухо. А здесь, в душной кухоньке, и воздух застыл, и сама жизнь застыла.
Юнатан приносил её с собой. Жизнь. Весёлую, звонкую, пахнущую как ветер, трава и земля под солнцем. Юнатан приносил звуки, запахи, игры, истории. Он, до краёв наполненный ими, садился на диван с маленьким Сухариком и говорил. Он мог бы говорить без конца — дарить брату жизнь, которой не было в жаркой, тесной, мёртвой кухне.
Только Юнатан и был жизнью Сухарика. Юнатан — это звуки и запахи, игры и сказки. Юнатан — это тёплая улыбка и холодная рука на горячем лбу. Юнатан — это тихий голос-шёпот и крепкие объятия.
Юнатан — это старший брат, который всегда будет рядом.
Просыпаясь ночью от страшного сна или приступа кашля, бледный и мокрый, в слезах, Сухарик звал не маму, а Юнатана. И Юнатан приходил.

— Ну, что ты, мой маленький Сухарик? Что тебе приснилось? Тише, тише, всё хорошо... не плачь.
Сухарик не мог плакать с Юнатаном. Слёзы сразу высыхали — одной улыбки, одного звука голоса брата хватало, чтобы плохой сон рассеялся. И даже мучительный кашель словно бы утихал. Сухарик мелко вздрагивал, но больше не плакал — а только смотрел, закутавшись в тёплое одеяло, как Юнатан греет ему воду и размешивает в ней мёд. Ни сон, ни кашель не были страшны Сухарику в такие минуты.
С Юнатаном вообще не было страшно. Чего бояться? Юнатан — такой храбрый и сильный. Он защитит младшего братишку от любой беды. Он и сам часто говорил, прижимая к себе Сухарика: «Ну, я же с тобой, глупыш, не бойся!» И Сухарик не боялся. Чего бояться? Юнатан с ним — и, значит, всё будет хорошо.
Даже смерть не страшна.

...Жизнь без Юнатана оказалась страшнее, чем смерть. Лучше бы он умер. В тот день, вместе с Юнатаном. И не было бы тогда кухни, пустой и мрачной, и заплаканных глаз мамы, и тишины, такой вязкой, тяжёлой, и душного воздуха, и времени, что тянется бесконечно, и одиночества...
Сухарик не знал прежде, что самое страшное — одиночество. Без Юнатана он остался один, и этого нужно было бояться, ничего хуже случиться не могло. Сухарик кашлял, и метался в жару, и видел плохие сны... Так происходило и раньше, но тогда был Юнатан, и его прохладные руки, и крепкие объятия, и добрая улыбка, и «ну, я же с тобой, глупыш, не бойся!»
Юнатан погиб. Теперь он уже не скажет Сухарику таких слов.
Не плачь, Сухарик, мы увидимся в Нангияле!
А может, никакой Нангиялы и вовсе нет?!

Кухня в доме Лейон была душная и тесная, ни лучик света не проникал в неё, ни дуновение ветерка. Маленький Сухарик лежал на диване, плакал и хотел умереть.

Название: Клятва
Канон: "Тёмные начала", Филип Пулман
Автор:  .rainbow.
Бета:  я тиран, не забывайте.
Размер: драббл, 911 слов
Пейринг/Персонажи: Лира, Пантелеймон
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Два года прошло, и Лира наконец научилась жить в мире, где больше нет Уилла.

Лира лежала на крыше Иордан-колледжа и смотрела в небо. Неслышной тенью рядом с ней бродил Пантелеймон — то за птичкой лениво погонится, то заглянет через окошко на чердак, а то и вовсе куда-то исчезнет.
— Пан, — позвала Лира. Она могла бы и не говорить это вслух. Деймон тут же очутился рядом — уловил, конечно, её мысль, а не звук голоса.
— Что?
— Не уходи далеко. А вдруг тебя кто увидит. Они же не знают...
Лира запнулась. Просто не знала, что дальше сказать. Они же не знают... Они — это все остальные, кроме неё и Пана, а не знали они слишком многого. Профессора Оксфорда, знакомые с Лирой прежде, удивлялись, где она так долго пропадала, — и нужно было врать, придумывать что-то, отвечая на их вопросы. Магистру тоже — хотя Магистр знал больше других, но и ему не расскажешь всё, не расскажешь... об Уилле, например.
Уилл.
Имя вспыхнуло в голове, и Пантелеймон тревожно поднял голову. Он беспокоился — конечно, ведь только он и видел, как плакала Лира в первые дни после возвращения, забившись куда-то в угол, как запиралась в комнате, звала Уилла по ночам и, чуть вспоминая о нём, ударялась в слёзы. Слишком много было слёз. Пан видел их все, и утешал Лиру, и успокаивал её, как мог, и говорил мудрые вещи о том, что так было надо, иначе они просто не могли, и что теперь жители всех миров в безопасности, и что Пыль жива благодаря им, и что...
Лира вспоминала Уилла каждый день, вспомнила и сейчас. Не надо было особых усилий, чтоб подумать о нём. Всё прожитое в Больвангаре, Читтагацце, мире мёртвых не забылось, конечно, — просто с каждым днём тускнело в памяти, но всё, что связано с Уиллом, Лира помнила. Каждую деталь. И звук его голоса — такой добрый, надёжный, взрослый не по годам. И его объятия — крепкие, надёжные. И его поцелуи. И все слова, что она и Уилл сказали друг другу, все, до самого последнего словечка.
В Иванов день. В полдень. Всю жизнь.
... раз в год, на один только час, чтобы побыть вместе...
Это были не просто слова. Клятва. Самое важное обещание, что Лира давала в жизни. Она могла бы забыть что угодно — мрачные земли мира мёртвых, больвангарский мороз, и ведьм, и бронированных медведей, и Призраков... но только не это. И каждый год, в Иванов день, в полдень, они с Паном садились на ту скамейку в Ботаническом саду. Каждый год, в Иванов день, в полдень, Уилл был рядом с ней.
Она почти видела, как он сидит на такой же скамейке, точно такой же, в своём мире; как смотрит на яркие лучи солнца в листве; как, наклоняясь к Кирджаве, говорит ей что-то — может, о ней, о Лире, а Кирджава, как Пан, ласково трётся о его щёку. Уилл был таким живым в этих фантазиях; Лира почти верила, что некая магия и в самом деле размывает границу между мирами. На час. На один только час — чтобы они, Лира и Уилл, могли побыть вместе.
Впрочем, Уилл всегда был с ней, что бы она ни делала. Бродила по улицам Оксфорда. Грелась на солнышке на одной из колледжских крыш. Сидела на уроках леди Ханны. Говорила с Пантелеймоном. Уилл смотрел на неё и был главным судьёй всех её поступков. С удивлением Лира заметила, что не может вести себя, как ей вздумается. Так было раньше, до встречи с Уиллом, а теперь... Она хотела соврать, по старой привычке, — и не могла. Думала — а что сказал бы Уилл, одобрил бы её поступок? И, если ей казалось, что не одобрил бы, — не делала этого.
Лире хотелось быть достойной Уилла, даже если Уилла — по-настоящему — рядом нет.
— Лира...
Пан тихонько подошёл к ней и ткнулся мордочкой в лицо; думал, она снова начнёт плакать или грустить, вспомнив Уилла. Лира прислушалась к себе — и поняла, не в первый раз, впрочем, что Пан может быть спокоен. Она не заплачет. Не загрустит. Какая-то светлая, тёплая грусть, конечно, была с ней всегда — и, наверное, так и будет до самой смерти. Но слёзы больше не щипали глаза, не было желания забиться в уголок, свернуться клубочком и не видеть мир, в котором нет Уилла. Лира научилась жить в этом мире. Два года прошло... и она, наконец, научилась.
— Всё хорошо, Пан, — ответила она, поглаживая мягкую шёрстку деймона. — Всё правда хорошо.
Да, всё было хорошо. Лира ходила на занятия в школе леди Ханны, общалась (хотя и не дружила) с другими девочками, ужинала с Магистром, даже училась заново понимать алетиометр. Девочки удивлялись, что деймон Лиры уже не меняет форму, и спрашивали её — а как это произошло, а что надо сделать, чтоб и у нас так было? Лира загадочно улыбалась и молчала, либо, опять же по старой привычке, выдумывала нелепые сказки. Уилл не осудил бы её за это. Объяснить этим девочкам, хоть и ровесницам Лиры, почему не меняется Пан, было невозможно.
Лира помнила, как и сама ломала себе голову над этой загадкой. Ей казалось, взрослым делают какую-то операцию, чтобы деймон застыл в одной форме. Или они, взрослые, сами делают что-то, после чего становятся взрослыми. Оказалось, чтобы стать взрослой, надо было полюбить — и такого маленькая глупая Лира не могла даже вообразить. Полюбить... так, что другой человек становится продолжением тебя; ты понимаешь его без слов, как своего деймона, и хочешь только держать его за руку до конца жизни.
Чтобы стать взрослой, она должна была полюбить так — и оставить любимого человека в другом мире.
Лира думала об этом каждый день — но больше не плакала при этих мыслях.
— Всё хорошо, — повторила она. — Мы должны ещё так много сделать, Пан, так много... И думать, и работать, и фантазировать, и учиться... Уилл не хотел бы, чтоб мы потратили нашу жизнь на сожаления. Мы должны, Пан, ты помнишь?
— Помню, — ответил деймон.

@темы: творчество, фанфики, фандомные баталии

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра