carpe diem
Зарисовки, когда начинаешь писать, совершают загадочные превращения. И становятся в итоге не совсем такими, как ты планировал... и в точности такими, как в глубине души хотелось.
Это был странный мальчик. Странность, впрочем, бросалась в глаза не сразу. Когда в их налаженном коллективе появился новичок — он, конечно, вызвал жгучий интерес и любопытство. Ещё бы. Столько лет класс был константой, не нарушаемой приходом посторонних. К новичку присматривались. И с виду он не имел никаких признаков отличия. Обычный мальчишка. Как они сами. На уроках внимательно слушает, на вопросы учителей послушно отвечает, улыбается приветливо, здороваясь с одноклассниками. Любопытство почти угасло. И мальчика едва-едва не посчитали своим. Пока подтверждённая вроде бы схема не дала трещину.
Мальчик был со странностями. И странности совершенно не понравились коллективному разуму. Слишком... необъяснимы? загадочны? Только на первый взгляд новичок воспроизводил в точности каждого из них. Когда, закончив смотреть, к нему решили подойти и познакомиться, - стена выросла между ними и странным мальчиком. Оказывается, он не хотел разговаривать ни с кем. Вообще отказывался идти на взаимодействие. Его контакт с классом ограничивался движениями — быстрый кивок, быстрая улыбка, и тут же, спрятавшись на задней парте, мальчик растворялся где-то в других вселенных. Изо всех сил стараясь сделаться как можно более незаметным, маленьким, прозрачным. Будто и вовсе не существующим. Он молчал, когда с ним пробовали начать разговор.
Они были всерьёз озадачены таким явлением. Явление — иначе не назовёшь. Абсурдная человеческая особь. Нонсенс. Нечто, не поддающееся логическому размышлению. Как это — не общаться с людьми? Как это — молчать и прятаться от социума? Любопытство, почти погибшее, всколыхнулось вновь, загоревшись ярче. К мальчику стали присматриваться пристальней. Изучать таинственные повадки диковинного зверька. Он смотрит словно бы сквозь собеседника. Он ничего не отвечает, даже если ему задать вопрос. У него всегда растерянный, потерянный вид. У него всегда глаза опущены в землю, или в парту, или высматривают где-то вдалеке не пойми что. У него голос — отвечающий только учителям — тихий, придушенный, не выражающий ничего. Он ходит по улице в мешковатой куртке с капюшоном, надвинутым на лицо — и никак не разглядишь, пусть и подойдя совсем близко. Он не появляется ни одной вечеринке, устроенной коллективом. Он не откликается на традиционные, рассылаемые каждому в коллективе приглашения. Он, не задерживаясь ни на минуту, куда-то исчезает после уроков торопливым шагом. Как-то раз они проследили за ним. Странный мальчик скрывался в тёмной комнате обветшалого, полузаброшенного домишки, крепко запирая за собой дверь.
И любопытство переросло в жажду выяснить, в чём дело. Потому что отказ контактировать с обществом не возникает на пустом месте. Потому что нормальный человек, в самом деле, не может предпочесть людям тёмную комнату. Должна быть причина — решили они. Поставили ему диагноз «асоциальность» - и преисполнились решимостью выяснить, что лежит в корне странностей этого мальчика. Никаких проблем, в принципе, не возникло. Вежливый, подчёркнуто взволнованный голос, когда староста класса обратился к директору, школы - и у них на руках была печальная история мальчонки, брошенного родителями на произвол судьбы. Отец-алкоголик. Мать-распутница. Они занимались своими нуждами, на пару минут в день встречаясь дома, чтобы поругаться, - и совершенно забросили ребёнка, который кочевал из круглосуточного детского сада к соседям, приятелям, даже незнакомцам, любому человеку, согласившемуся приглядеть, пока родители где-то, с кем-то, что-то. Никому не было дела до него. Никто не заботился о нём. Только одиночество — постоянный спутник, единственный друг, в котором мальчик и потерялся, одичав, закрыв душу на тысячи замков, не умея и боясь непонятного, несущего опасность социума. Диковинный зверёк оказался одиночкой с сундуком комплексов и страхов в голове. И открывшаяся истина пробудила в коллективе новое чувство.
Благородный порыв захлестнул их. Единодушное стремление помочь несчастному, обиженному, потерявшемуся мальчишке вспыхнуло в сердце каждого — и они отправились туда, к некогда изящной и красивой, а теперь не заслуживающей ничего, кроме сожаления, вилле, где одинокий ребёнок прятался от мира в тёмной комнате.
Ради исключительного случая нашлась подходящая отмычка. На войне, как говорится, все средства хороши. Ведь он, отгородившийся, заперший самого себя в темноте, никогда не выберется наружу самостоятельно. Они помогут ему. Они протянут руку помощи, которая, конечно, так необходима сейчас. Никому не было дела до него — что же, теперь ответственность ложится на их плечи, ведь нельзя бросать члена коллектива в одиночестве, когда он столкнулся с бедой. Такие мысли порадовали их. Воодушевлённые собственной бескорыстностью и благородством (похвальные качества, не правда ли?) они распахнули дверь полузаброшенного домишки навстречу солнцу и миру, и вошли внутрь, и отправились на поиски тёмной комнаты — где-то там, в глубине лабиринта лестниц и коридоров, она стояла и ждала, пока доблестные спасители вызволят узника из её холодных стен.
Убранство дома всё сильней убеждало их, что они безусловно правы, и делало порыв ещё более благородным, ещё более восхитительным. Повсюду царил хаос. Дикая смесь разнообразных предметов, почему-то собранных вместе. И серебристая пыль, толстым слоем покрывавшая ступеньки и половицы. И громоздкие, пропитавшиеся грязью занавески, в которых умирал солнечный свет. И вообще всё, обветшавшее, старое, уместное лишь в антикварных магазинчиках — это старье давным-давно пора бы выбросить на свалку. Они заглядывали в двери комнат и комнатушек. Нигде не удавалось им отыскать ту самую комнату, Тёмную Комнату, как они заговорщицким шёпотом называли её между собой. Вот и она, наконец. Тяжёлые створки с выцветшей краской, облезшей позолотой. Тюрьма. Узилище. Гроб. Они ворвались туда — и замерли, ошарашенные.
Совсем не такая картинка должна была предстать перед их воодушевлёнными взорами. Представления разнились — странный мальчик плачет, уткнувшись лицом в колени, или смотрит в окно с тоскливой обречённостью во взгляде, или, сжавшись в комок, лежит на кровати, или лихорадочно и безысходно мечется из одного угла комнаты в другой. Разные картинки были сходны в одном. Печаль. Тоска. Тяжкий груз безрадостных воспоминаний. Эти чувства должны были отражаться на лице странного мальчика, в какой бы из вариаций под названием «отчаяние» они не обнаружили его. Да, отчаявшийся ребёнок, которого необходимо вытаскивать из бездонных глубин одиночества — благородная, славная миссия, благородный, бескорыстный порыв.
Странный мальчик рисовал. В комнате, оказавшейся библиотекой — с бесконечным рядом шкафов вдоль каждой стенки, с бесконечной вереницей книг, украшенных причудливыми узорами и загадочными символами, чей смысл никак нельзя было угадать, ведь такого языка точно не существовало в этом мире. Библиотека была действительно темна. Чернильный мрак окутывал её, и только кружки дрожащего пламени свечей лежали лужицами золота на книжных корешках, на мраморном полу, на лице странного мальчика, сидевшего в кресле. Он рисовал. Что-то выводил карандашом на листочке блокнота на коленях, высунув кончик языка от напряжения, улыбаясь светло и ясно и ничего не замечая вокруг себя. И вовсе не печаль, не тоска, не тяжкий груз безрадостных воспоминаний отражались в его глазах. Странный мальчик был счастлив.
Они, замерев на пороге тёмной комнаты, ошарашенные и лишённые на миг способности говорить, смотрели. Им показалось... потому, наверное, что силуэты шкафов и книг так причудливо размывались, извиваясь и танцуя, в колышущемся свете... Им показалось, что над блокнотом, где мальчик рисовал что-то лёгкими, стремительными движениями, расцветает калейдоскоп из линий, свивающихся и летящих вверх, пестрящих, как радуга, а над волшебным разноцветным вихрем порхают бабочки с магическими узорчатыми крыльями, будто язык пламени каждый... таких бабочек точно нет в этом мире.
Разумеется, колеблющиеся огоньки свечей были виноваты во всём. И запах книжных страниц — ветхий, шуршащий, для которого и слов не подберёшь. И таинственные извивы нездешних символов на корешках фолиантов. Тёмная комната что-то необъяснимое сотворила с незваными гостями. Странные мысли вдруг ворвались в их наверняка одурманенное сознание. На миг, быстротечный вроде бы, но здесь растянувшийся в бесконечность, им почудилось, что этот дом — вовсе не полузаброшенные развалины, обветшавшие от времени, а величественный замок с чудесами, глядящими из каждого угла; что эта комната — вовсе не холодная темница, удушливо пахнущая старьём и пылью, а обитель волшебства, где рождаются на свет новые миры; что этот мальчик — вовсе не жертва одиночества и социальной изоляции, прячущийся от мира, а волшебник, который выводит на страничках блокнота причудливые узоры чудес. Книги, свечи, шкафы, плитки пола и даже сам воздух — всё задышало волшебством, заискрилось магическими огоньками, и потрескивания чего-то прекрасного, светлого разорвали тишину и темноту, и тысяча волшебных миров, не похожих на наш, взметнулись, будто огненные кометы, из-под карандаша мальчика-волшебника.
И что-то ещё случилось в них. На миг, быстротечный и всё же не кончающийся, длящийся бесконечность, они увидели — внутри себя, беспощадно и с ослепительной яркостью, - что их благородный порыв помочь несчастному узнику тёмной комнаты был не порывом вовсе, не проявлением бескорыстия и сочувствия, а всего лишь стремлением убить, задавить, переделать под себя странность, неуместную в классе-константе, где все одинаковы; что они окрестили мальчика странным не из-за причудливой привычки запираться в комнате, уходя от социальных контактов — из-за того, что таких существ не бывает, не должно быть, они не могут действительно не хотеть разговаривать с другими, не могут предпочитать тёмную комнату людям, а если могут, значит, нужно превратить их в копию себя, в копию всех — или уничтожить, если не получится; что сейчас ими завладело не ошеломление от увиденной картинки, которая была не такова, как они ожидали увидеть, а страх, лихорадочный, липнущий к сердцу страх перед странным мальчиком... перед чудесами... перед волшебством, разлитым в воздухе, а волшебства не бывает, не бывает, не должно быть... Они увидели. Но миг прошёл, и всё, открывшееся им, тут же выветрилось, изгнанное, насильно выдворенное прочь. Они увидели. И то, что предстало перед глазами, вовсе не понравилось им.
Странный мальчик — просто мальчишка, в потрёпанной рубашке без верхних пуговиц, с обломанным карандашом в руках — обернулся, как бы только что заметив гостей. И легко, отрешённо улыбнулся, и поглядел вопросительно, ничего не говоря. Эта улыбка раздражала их. Этот взгляд пробуждал в душе чудовище. И благородный порыв, бескорыстная мысль вызволить несчастную, заблудившуюся душу из одиночества сменились вдруг ослепительной, горячей вспышкой ненависти. Злобы. Они возненавидели странного мальчика и швырнули ему в лицо злые слова:
- И что же ты воображаешь про себя, а?
- Простите, не понимаю.
- Чего ты добиваешься, разыгрывая недотрогу? Игнорирует нормальность и думает, видимо, что так становится особенным, исключительным...
- Я нормален.
- Неужели? И никогда не слышал о том, что нормальные люди общаются друг с другом? Не слышал о том, что нормальные люди не сидят в тёмных комнатах вместо того, чтобы... быть как все!
Странный мальчик не разозлился. Хотя они и старались, изо всех сил, подсыпая побольше яда в слова, кривя губы в противных улыбках, обмениваясь гадкими, издевательскими взглядами. Он сидел и смотрел на них. Улыбаясь тоже. Спокойно, легко, с этой иррациональной и возмутительной отрешённостью, будто не видит никого... будто никто и не нужен ему.
- Почему? - спросил он, когда они, исчерпав кладовую отравы внутри себя, замолчали. - Почему я должен общаться с вами?
Вопрос был прост. Мальчик всего лишь просил объяснить то, о чём они только что рассказывали горячо и страстно. Им показалось — над ответом даже и задумываться не нужно, они открыли рот, приготовившись отвечать... и с внезапным холодным ужасом почувствовали, что ответить нечего.
- Почему? - так же ровно повторил он.
- Так... полагается. Люди живут с людьми. Нельзя... невозможно... предпочесть людям тёмную комнату.
- Почему?
- Потому что... сойдёшь с ума от одиночества.
- Разве я одинок?
- Книги... не могут заменить человека.
- Разве здесь просто книги?
Они поспешили убежать из этой отвратительной комнаты, от этого странного, отрешённо-мечтательно улыбающегося мальчика. Неуютное чувство свернулось в их сердцах, не оформившееся так, чтобы можно было его выразить словом — и оно подтачивало, скребло острыми коготками, о чём-то сообщая... что-то открывая... Они поспешили убежать и отмахнуться от странных чувств, странных видений, странного потрескивания воздуха в тёмной комнате и калейдоскопа пестрокрылых бабочек, который взметнулся над блокнотом, простым блокнотом с потрёпанными страницами. Им не нужна была странность. Им не нужно было волшебство. Они убежали, и расслабились, переступая порог тёмной комнаты, и обменялись уже уверенными, одинаковыми улыбками, и позже вспомнили обо всём с усмешкой — надо же, такому почудиться! Непробиваемая броня обычности защитила их. Посещение замка волшебника ничего не изменило.
А странный мальчик вернулся к своему блокноту. Улыбнулся со смирением и сожалением — не в первый раз, не в последний, разумеется, опять не получилось, опять магия оказалась бессильна проникнуть в сердце людей. Но... почему бы не попытаться ещё раз? И снова его рука заскользила по страничке, размашисто и воздушно оживляя миры, и снова переплетающиеся нити чудес заискрились в отблесках света, и снова зашевелилась затейливая вязь на корешках фолиантов, для обычных людей — непонятная, нездешняя, для волшебников — рассказывающая добрые и светлые сказки. Странный мальчик никогда не был один. И здесь, в своём замке, в тёмной комнате, он сплетал магические узоры чудес и ждал волшебника. Потому что волшебники существуют. Такие же, как он. Просто они не добрались ещё сюда — но доберутся, чтобы встретиться с ним. Волшебники всегда чувствуют волшебство и находят друг друга.
Мальчик из тёмной комнаты
Это был странный мальчик. Странность, впрочем, бросалась в глаза не сразу. Когда в их налаженном коллективе появился новичок — он, конечно, вызвал жгучий интерес и любопытство. Ещё бы. Столько лет класс был константой, не нарушаемой приходом посторонних. К новичку присматривались. И с виду он не имел никаких признаков отличия. Обычный мальчишка. Как они сами. На уроках внимательно слушает, на вопросы учителей послушно отвечает, улыбается приветливо, здороваясь с одноклассниками. Любопытство почти угасло. И мальчика едва-едва не посчитали своим. Пока подтверждённая вроде бы схема не дала трещину.
Мальчик был со странностями. И странности совершенно не понравились коллективному разуму. Слишком... необъяснимы? загадочны? Только на первый взгляд новичок воспроизводил в точности каждого из них. Когда, закончив смотреть, к нему решили подойти и познакомиться, - стена выросла между ними и странным мальчиком. Оказывается, он не хотел разговаривать ни с кем. Вообще отказывался идти на взаимодействие. Его контакт с классом ограничивался движениями — быстрый кивок, быстрая улыбка, и тут же, спрятавшись на задней парте, мальчик растворялся где-то в других вселенных. Изо всех сил стараясь сделаться как можно более незаметным, маленьким, прозрачным. Будто и вовсе не существующим. Он молчал, когда с ним пробовали начать разговор.
Они были всерьёз озадачены таким явлением. Явление — иначе не назовёшь. Абсурдная человеческая особь. Нонсенс. Нечто, не поддающееся логическому размышлению. Как это — не общаться с людьми? Как это — молчать и прятаться от социума? Любопытство, почти погибшее, всколыхнулось вновь, загоревшись ярче. К мальчику стали присматриваться пристальней. Изучать таинственные повадки диковинного зверька. Он смотрит словно бы сквозь собеседника. Он ничего не отвечает, даже если ему задать вопрос. У него всегда растерянный, потерянный вид. У него всегда глаза опущены в землю, или в парту, или высматривают где-то вдалеке не пойми что. У него голос — отвечающий только учителям — тихий, придушенный, не выражающий ничего. Он ходит по улице в мешковатой куртке с капюшоном, надвинутым на лицо — и никак не разглядишь, пусть и подойдя совсем близко. Он не появляется ни одной вечеринке, устроенной коллективом. Он не откликается на традиционные, рассылаемые каждому в коллективе приглашения. Он, не задерживаясь ни на минуту, куда-то исчезает после уроков торопливым шагом. Как-то раз они проследили за ним. Странный мальчик скрывался в тёмной комнате обветшалого, полузаброшенного домишки, крепко запирая за собой дверь.
И любопытство переросло в жажду выяснить, в чём дело. Потому что отказ контактировать с обществом не возникает на пустом месте. Потому что нормальный человек, в самом деле, не может предпочесть людям тёмную комнату. Должна быть причина — решили они. Поставили ему диагноз «асоциальность» - и преисполнились решимостью выяснить, что лежит в корне странностей этого мальчика. Никаких проблем, в принципе, не возникло. Вежливый, подчёркнуто взволнованный голос, когда староста класса обратился к директору, школы - и у них на руках была печальная история мальчонки, брошенного родителями на произвол судьбы. Отец-алкоголик. Мать-распутница. Они занимались своими нуждами, на пару минут в день встречаясь дома, чтобы поругаться, - и совершенно забросили ребёнка, который кочевал из круглосуточного детского сада к соседям, приятелям, даже незнакомцам, любому человеку, согласившемуся приглядеть, пока родители где-то, с кем-то, что-то. Никому не было дела до него. Никто не заботился о нём. Только одиночество — постоянный спутник, единственный друг, в котором мальчик и потерялся, одичав, закрыв душу на тысячи замков, не умея и боясь непонятного, несущего опасность социума. Диковинный зверёк оказался одиночкой с сундуком комплексов и страхов в голове. И открывшаяся истина пробудила в коллективе новое чувство.
Благородный порыв захлестнул их. Единодушное стремление помочь несчастному, обиженному, потерявшемуся мальчишке вспыхнуло в сердце каждого — и они отправились туда, к некогда изящной и красивой, а теперь не заслуживающей ничего, кроме сожаления, вилле, где одинокий ребёнок прятался от мира в тёмной комнате.
Ради исключительного случая нашлась подходящая отмычка. На войне, как говорится, все средства хороши. Ведь он, отгородившийся, заперший самого себя в темноте, никогда не выберется наружу самостоятельно. Они помогут ему. Они протянут руку помощи, которая, конечно, так необходима сейчас. Никому не было дела до него — что же, теперь ответственность ложится на их плечи, ведь нельзя бросать члена коллектива в одиночестве, когда он столкнулся с бедой. Такие мысли порадовали их. Воодушевлённые собственной бескорыстностью и благородством (похвальные качества, не правда ли?) они распахнули дверь полузаброшенного домишки навстречу солнцу и миру, и вошли внутрь, и отправились на поиски тёмной комнаты — где-то там, в глубине лабиринта лестниц и коридоров, она стояла и ждала, пока доблестные спасители вызволят узника из её холодных стен.
Убранство дома всё сильней убеждало их, что они безусловно правы, и делало порыв ещё более благородным, ещё более восхитительным. Повсюду царил хаос. Дикая смесь разнообразных предметов, почему-то собранных вместе. И серебристая пыль, толстым слоем покрывавшая ступеньки и половицы. И громоздкие, пропитавшиеся грязью занавески, в которых умирал солнечный свет. И вообще всё, обветшавшее, старое, уместное лишь в антикварных магазинчиках — это старье давным-давно пора бы выбросить на свалку. Они заглядывали в двери комнат и комнатушек. Нигде не удавалось им отыскать ту самую комнату, Тёмную Комнату, как они заговорщицким шёпотом называли её между собой. Вот и она, наконец. Тяжёлые створки с выцветшей краской, облезшей позолотой. Тюрьма. Узилище. Гроб. Они ворвались туда — и замерли, ошарашенные.
Совсем не такая картинка должна была предстать перед их воодушевлёнными взорами. Представления разнились — странный мальчик плачет, уткнувшись лицом в колени, или смотрит в окно с тоскливой обречённостью во взгляде, или, сжавшись в комок, лежит на кровати, или лихорадочно и безысходно мечется из одного угла комнаты в другой. Разные картинки были сходны в одном. Печаль. Тоска. Тяжкий груз безрадостных воспоминаний. Эти чувства должны были отражаться на лице странного мальчика, в какой бы из вариаций под названием «отчаяние» они не обнаружили его. Да, отчаявшийся ребёнок, которого необходимо вытаскивать из бездонных глубин одиночества — благородная, славная миссия, благородный, бескорыстный порыв.
Странный мальчик рисовал. В комнате, оказавшейся библиотекой — с бесконечным рядом шкафов вдоль каждой стенки, с бесконечной вереницей книг, украшенных причудливыми узорами и загадочными символами, чей смысл никак нельзя было угадать, ведь такого языка точно не существовало в этом мире. Библиотека была действительно темна. Чернильный мрак окутывал её, и только кружки дрожащего пламени свечей лежали лужицами золота на книжных корешках, на мраморном полу, на лице странного мальчика, сидевшего в кресле. Он рисовал. Что-то выводил карандашом на листочке блокнота на коленях, высунув кончик языка от напряжения, улыбаясь светло и ясно и ничего не замечая вокруг себя. И вовсе не печаль, не тоска, не тяжкий груз безрадостных воспоминаний отражались в его глазах. Странный мальчик был счастлив.
Они, замерев на пороге тёмной комнаты, ошарашенные и лишённые на миг способности говорить, смотрели. Им показалось... потому, наверное, что силуэты шкафов и книг так причудливо размывались, извиваясь и танцуя, в колышущемся свете... Им показалось, что над блокнотом, где мальчик рисовал что-то лёгкими, стремительными движениями, расцветает калейдоскоп из линий, свивающихся и летящих вверх, пестрящих, как радуга, а над волшебным разноцветным вихрем порхают бабочки с магическими узорчатыми крыльями, будто язык пламени каждый... таких бабочек точно нет в этом мире.
Разумеется, колеблющиеся огоньки свечей были виноваты во всём. И запах книжных страниц — ветхий, шуршащий, для которого и слов не подберёшь. И таинственные извивы нездешних символов на корешках фолиантов. Тёмная комната что-то необъяснимое сотворила с незваными гостями. Странные мысли вдруг ворвались в их наверняка одурманенное сознание. На миг, быстротечный вроде бы, но здесь растянувшийся в бесконечность, им почудилось, что этот дом — вовсе не полузаброшенные развалины, обветшавшие от времени, а величественный замок с чудесами, глядящими из каждого угла; что эта комната — вовсе не холодная темница, удушливо пахнущая старьём и пылью, а обитель волшебства, где рождаются на свет новые миры; что этот мальчик — вовсе не жертва одиночества и социальной изоляции, прячущийся от мира, а волшебник, который выводит на страничках блокнота причудливые узоры чудес. Книги, свечи, шкафы, плитки пола и даже сам воздух — всё задышало волшебством, заискрилось магическими огоньками, и потрескивания чего-то прекрасного, светлого разорвали тишину и темноту, и тысяча волшебных миров, не похожих на наш, взметнулись, будто огненные кометы, из-под карандаша мальчика-волшебника.
И что-то ещё случилось в них. На миг, быстротечный и всё же не кончающийся, длящийся бесконечность, они увидели — внутри себя, беспощадно и с ослепительной яркостью, - что их благородный порыв помочь несчастному узнику тёмной комнаты был не порывом вовсе, не проявлением бескорыстия и сочувствия, а всего лишь стремлением убить, задавить, переделать под себя странность, неуместную в классе-константе, где все одинаковы; что они окрестили мальчика странным не из-за причудливой привычки запираться в комнате, уходя от социальных контактов — из-за того, что таких существ не бывает, не должно быть, они не могут действительно не хотеть разговаривать с другими, не могут предпочитать тёмную комнату людям, а если могут, значит, нужно превратить их в копию себя, в копию всех — или уничтожить, если не получится; что сейчас ими завладело не ошеломление от увиденной картинки, которая была не такова, как они ожидали увидеть, а страх, лихорадочный, липнущий к сердцу страх перед странным мальчиком... перед чудесами... перед волшебством, разлитым в воздухе, а волшебства не бывает, не бывает, не должно быть... Они увидели. Но миг прошёл, и всё, открывшееся им, тут же выветрилось, изгнанное, насильно выдворенное прочь. Они увидели. И то, что предстало перед глазами, вовсе не понравилось им.
Странный мальчик — просто мальчишка, в потрёпанной рубашке без верхних пуговиц, с обломанным карандашом в руках — обернулся, как бы только что заметив гостей. И легко, отрешённо улыбнулся, и поглядел вопросительно, ничего не говоря. Эта улыбка раздражала их. Этот взгляд пробуждал в душе чудовище. И благородный порыв, бескорыстная мысль вызволить несчастную, заблудившуюся душу из одиночества сменились вдруг ослепительной, горячей вспышкой ненависти. Злобы. Они возненавидели странного мальчика и швырнули ему в лицо злые слова:
- И что же ты воображаешь про себя, а?
- Простите, не понимаю.
- Чего ты добиваешься, разыгрывая недотрогу? Игнорирует нормальность и думает, видимо, что так становится особенным, исключительным...
- Я нормален.
- Неужели? И никогда не слышал о том, что нормальные люди общаются друг с другом? Не слышал о том, что нормальные люди не сидят в тёмных комнатах вместо того, чтобы... быть как все!
Странный мальчик не разозлился. Хотя они и старались, изо всех сил, подсыпая побольше яда в слова, кривя губы в противных улыбках, обмениваясь гадкими, издевательскими взглядами. Он сидел и смотрел на них. Улыбаясь тоже. Спокойно, легко, с этой иррациональной и возмутительной отрешённостью, будто не видит никого... будто никто и не нужен ему.
- Почему? - спросил он, когда они, исчерпав кладовую отравы внутри себя, замолчали. - Почему я должен общаться с вами?
Вопрос был прост. Мальчик всего лишь просил объяснить то, о чём они только что рассказывали горячо и страстно. Им показалось — над ответом даже и задумываться не нужно, они открыли рот, приготовившись отвечать... и с внезапным холодным ужасом почувствовали, что ответить нечего.
- Почему? - так же ровно повторил он.
- Так... полагается. Люди живут с людьми. Нельзя... невозможно... предпочесть людям тёмную комнату.
- Почему?
- Потому что... сойдёшь с ума от одиночества.
- Разве я одинок?
- Книги... не могут заменить человека.
- Разве здесь просто книги?
Они поспешили убежать из этой отвратительной комнаты, от этого странного, отрешённо-мечтательно улыбающегося мальчика. Неуютное чувство свернулось в их сердцах, не оформившееся так, чтобы можно было его выразить словом — и оно подтачивало, скребло острыми коготками, о чём-то сообщая... что-то открывая... Они поспешили убежать и отмахнуться от странных чувств, странных видений, странного потрескивания воздуха в тёмной комнате и калейдоскопа пестрокрылых бабочек, который взметнулся над блокнотом, простым блокнотом с потрёпанными страницами. Им не нужна была странность. Им не нужно было волшебство. Они убежали, и расслабились, переступая порог тёмной комнаты, и обменялись уже уверенными, одинаковыми улыбками, и позже вспомнили обо всём с усмешкой — надо же, такому почудиться! Непробиваемая броня обычности защитила их. Посещение замка волшебника ничего не изменило.
А странный мальчик вернулся к своему блокноту. Улыбнулся со смирением и сожалением — не в первый раз, не в последний, разумеется, опять не получилось, опять магия оказалась бессильна проникнуть в сердце людей. Но... почему бы не попытаться ещё раз? И снова его рука заскользила по страничке, размашисто и воздушно оживляя миры, и снова переплетающиеся нити чудес заискрились в отблесках света, и снова зашевелилась затейливая вязь на корешках фолиантов, для обычных людей — непонятная, нездешняя, для волшебников — рассказывающая добрые и светлые сказки. Странный мальчик никогда не был один. И здесь, в своём замке, в тёмной комнате, он сплетал магические узоры чудес и ждал волшебника. Потому что волшебники существуют. Такие же, как он. Просто они не добрались ещё сюда — но доберутся, чтобы встретиться с ним. Волшебники всегда чувствуют волшебство и находят друг друга.
@темы: творчество
-
-
18.02.2014 в 20:43Как же я хочу гореть.
-
-
01.07.2014 в 22:43-
-
07.07.2014 в 19:26Никогда. Ни за что.