[.rainbow.]

Название: "Раздвоение личности"
Автор: Rainbow
Рейтинг: G
Жанр: джен
Размер: миди
Статус: закончен
Примечание: события в кусочках, посвящённых разным персонажам, происходят практически одновременно.

7.

7.

Они смеются, слышишь? Они смеются.

Холодная ладонь прикоснулась к плечу Шарлотты, когда женщина перебирала шкафчик с посудой в кухне Блэквудского особняка.
- Это ты, Доминика? - полюбопытствовала Шарлотта, не оборачиваясь, потому что знала - сейчас, кроме Доминики, никого из юных Блэквудов дома нет. Девушка не отвечала. Но, впрочем, и удивительно холодной, как будто замороженной, руки не убирала - продолжала стискивать плечо матери, сжимать сильней, и сильней, и сильней...
- Ну, говори же, дорогая, не просто так ведь ты подошла, правда? - Шарлотта, не заподозрившая ничего неладного, занималась многочисленными тарелками и чашками на полочках, расставляя их аккуратной вереницей, проверяя каждую на присутствие пятнышек или трещинок. Она, наконец, повернула голову к дочери, и вопрос, оборванный на середине, неподвижно застыл в воздухе.
- Доминика, ну что ты, в самом де...
За спиной Шарлотты не было Доминики. Не было никого. И створки дверей оставались захлопнутыми, и оконная рама - тщательно запертой с помощью задвижки, и совершенно никакие признаки не подтверждали, что несколько секунд назад в комнате мог находиться живой человек. Шарлотта чувствовала прикосновение... до сих пор чувствовала неприятный, покалывающий холодок в том месте, до которого дотронулась рука Доминики... За мгновение, когда миссис Блэквуд оборачивалась, дочь - или кто-нибудь другой - в принципе не могла бы выскользнуть из комнаты незамеченной. Значит... это была... не Доминика?
Расплывчатое ощущение постороннего присутствия можно было бы ещё приписать разыгравшемуся воображению. Блэквуды старательно убеждали и себя, и друг друга, что произвольные перемещения предметов, например, им просто почудились — прислуга, сквозняк, неосторожное движение, чем только не обосновывались странности, происходящие в Блэквудском особняке. Если возможность игнорировать и растолковывать рациональными причинами всё, что творится вокруг, оставалась к этому моменту, то после эпизода с Шарлоттой она окончательно растворилась; здесь кто-то был; кто-то наблюдал за Блэквудами, преследовал их... прочней и прочней обустраивался в доме, который они считали своим. Шарлотта, Доминика, Мишель, Жан и Франсуа начали чувствовать... будто рядом с ними находятся соседи, которых, конечно, нельзя увидеть, но в чьём присутствии не приходилось больше сомневаться.
Таинственные существа жили вместе с семейством Блэквуд. Перемещались по дому. Передвигали предметы. Занимались, наверное, какими-то загадочными делами. И контактировали с обитателями особняка. Нередко кто-нибудь, ощутив прикосновение холодной ладони к плечу, оборачивался, уверенный, что это мама, или сестра, или брат, или прислуга — и никого не обнаруживал у себя за спиной. Нередко приглушённые шаги, хлопки, постукивания заставляли кого-нибудь всполошиться, оглядываясь вокруг, — и не отыскать источника звука. Поскрипывали ступеньки лестниц, щёлкали дверные замки, открывались и закрывались окна, перелистывались страницы книг, покачивались качели во дворике, журчала вода из кранов в ванной комнате... кажется, потусторонние создания окончательно сформировались, материализовались, обрели полноценную форму — и могут теперь действовать, как люди, ходить по дому, пользоваться разными предметами, открывать и закрывать двери, читать книги, играть на рояле... всё — как люди. Разумеется, человеческий глаз не способен был различать их. Разумеется, создавалась видимость, что никого, кроме Блэквудов, в особняке не живёт. Однако... они жили. Они действовали. Они почти закончили необъяснимый процесс своей эволюции, превратившись из туманной, слабенькой субстанции, способной только всколыхнуть занавеску, во что-то очень близкое человеческому... и цель подобных превращений оставалась загадкой.
Впрочем, с жутковатыми перемещениями и прикосновениями семейство Блэквуд через некоторое время смирилось. Самым невыносимым было другое. Как-то раз, прохаживаясь щёточкой по запылённым поверхностям в гостиной, Доминика услышала... или ей попросту показалось, что она услышала... будто наверху переговариваются несколько приглушённых, неразборчивых голосов, совершенно точно не принадлежащих никому из Блэквудов. Мишель, Жан, Франсуа и Шарлотта — они все были здесь, в соседней комнате, и, подстёгиваемые лихорадочной паникой, паникой, которая граничила с ужасом, собрались тесным кружочком, напряжённо прислушиваясь, прислушиваясь, прислушиваясь... Призраки разговаривали. Да, именно они разговаривали на втором этаже — обменивались какими-то фразами и смешками, восклицаниями и вскриками.... как люди. Это больше не прекращалось. Повсюду, куда бы не направились Блэквуды в собственном доме, они слышали звуки многочисленных голосов; нельзя было, правда, разобраться, о чём беседуют таинственные создания — никогда не удавалось выхватить хоть словечко, как настойчиво не напрягаешь слух... голоса оставались голосами, шепчущимися, неразборчивыми, тихими и в тысячу раз более пугающими, чем если бы была возможность различать каждое слово. Кто знает? Вдруг эти потусторонние существа замышляют что-то? Вдруг они...
Голоса — одно. Смех — другое. Непрошеные сожители не только разговаривали — порой, до смерти пугая семейство Блэквуд, они разражались приступами тоненького, визгливого, издевательского смеха, и смеялись, смеялись, смеялись, не останавливаясь, и поистине дьявольский хохот разносился по всем помещениям Блэквудского особняка. Шарлотта, Доминика, Франсуа, Мишель и Жан больше не могли оставаться в одиночестве — напуганные, вымотанные, доведённые до отчаяния, граничащего с помешательством, они старались по возможности держаться вместе и ночевали теперь в гостиной, расположившись прямо на полу; моменты безудержного веселья нападали на призраков именно ночью, и, сжавшись в комочек, Блэквуды лежали в абсолютной темноте и закрывались подушками с головой — что, впрочем, не мешало отвратительным, нечеловеческим звукам доноситься до их ушей.
- Они смеются, слышишь? - сказала Мишель, когда Блэквудам в первый раз довелось услышать потусторонний, отдающийся холодными иголочками по коже хохот. - Они смеются.

8.

8.

Забери этого ребёнка, пожалуйста, забери!

- Доминика, дорогая, что случилось?
- Ничего, мамочка, совсем ничего! Почему ты спрашиваешь?
- Ты какая-то осунувшаяся в последнее время, грустная... тебя что-нибудь беспокоит?
- Всё в порядке, мама, честное слово! Тебе, наверное, просто кажется, не волнуйся.
Доминика, разумеется, обманывала Шарлотту. У матери появились бы причины для беспокойства, если бы ей стало известно, в какой ситуации оказалась старшая дочка — всегда спокойная, разумная, непоколебимо подчиняющаяся правильным общественным установкам морали и нравственности. Доминике никогда не удавалось маскировать свои настоящие чувства. Девушка не могла беспечно улыбаться и участвовать в беззаботных, непринуждённых разговорах, когда ощущения стыда, тревоги и боли обосновались в её душе, разрывая на кусочки; и тревога, и стыд, и боль, и неприятие лжи, и боязнь сказать правду — вся гамма разнообразных чувств отражалась, будто в зеркале, в глазах Доминики, просматривалась в каждом движении, в каждом крошечном изменении мимики... Шарлотта, слишком хорошо изучившая характер дочери, мгновенно определила — случилось что-то серьёзное и, скорее всего, неблагоприятное для девушки.
Впрочем, Доминика не сумела долго сдерживаться и разыгрывать абсолютное довольство жизнью, словно бы ничего не приключилось. Через несколько дней после таинственного происшествия, едва только Шарлотта, подмечавшая тревожные признаки, засыпала дочь многочисленными вопросами, она под строжайшим секретом рассказала историю - обыкновенную, но ничуть не менее печальную от этого.
Влюблённость, влюблённость! С какой удивительной — чудовищной, хотелось бы сказать — силой она воздействует даже на самого рассудительного, самого благообразного и безупречно нравственного человека, с какой стремительной скоростью превращает в послушную марионетку, единственная жажда которой — беспрекословное, безукоризненное подчинение желаниям своего кукловода. В семействе Блэквуд романтически настроенной, поддающейся чувству и чуточку легкомысленной особой считалась Мишель — сколько влюблённостей, оканчивавшихся плачевным результатом, было до того момента, когда девушка встретила Джорджа Кренстона! Доминика всегда подтрунивала над сестрёнкой, с нотками снисходительной насмешки, ни капельки не сомневаясь — кому-кому, а ей, разумеется, не придётся сталкиваться с чем-нибудь подобным, она слишком умудрена жизненным опытом (заключающимся, конечно, в ошибках других людей), слишком отчётливо понимает, какими последствиями может закончиться связь с беспечными молоденькими юношами или, наоборот, расчётливыми взрослыми мужчинами. Нельзя было, кажется, отыскать существо более здравомыслящее, более преданное общественным нормам нравственности, чем Доминика Блэквуд; она представляла себя образцовой супругой и матерью, заботливой и бережливой хозяйкой в доме — никаким случайным влюблённостям и неосторожным отношениям в распланированном будущем девушки места не было.
Жизнь распорядилась иначе. Змеем-искусителем, перевернувшем жизнь Доминики, был очаровательный, сознающий свою привлекательность юноша лет двадцати, которого, в сущности, ничего в жизни не интересовало, кроме развлечений; он оказался в этом городке совершенно случайно, просто потому, что, изнывающий от невыносимой скуки, решил отправиться в путешествие по соседним городам и деревушкам. Доминика совсем незначительные сведения знала о нём. Вроде бы он из обеспеченного семейства, вроде бы живёт с родителями где-то неподалёку отсюда... всё. Впрочем, девушка не задавалась вопросами о биографии молодого человека — она, подхваченная новыми, восхитительными чувствами, совсем потеряла голову. Она влюбилась. В первый раз за девятнадцать лет своей жизни, наперекор рассудительному и разумному характеру, наперекор тому, о чём её отчаянными криками предупреждал здравый смысл... влюбилась, позабыв всё на свете, кроме своего прекрасного возлюбленного. Они с Доминикой столкнулись на улице, он поднял перчатку, обронённую ей, она поблагодарила, он галантно раскланялся, сделав несколько традиционных комплиментов, завязался разговор и... обыкновенные в таких случаях последствия не заставили себя ждать; Доминика и сама не могла растолковать себе, когда обдумывала ситуацию, почему так быстро поддалась ухаживаниям обольстительного, но всё-таки едва знакомого юноши, и переступила непозволительную черту в отношениях мужчины и женщины. Что с ней было тогда? Помешательство? Внезапное помутнение рассудка? Приезжий молодой человек, разумеется, рассматривал Доминику как очередное увлекательное приключение, очередную победу в бесконечном списке побед, - и, насладившись девушкой, продолжил своё путешествие. Доминика осталась в одиночестве. Брошенная, оскорблённая, несчастная, с отчаянным пониманием того, что ожидает ребёнка.
- Что мне делать, мама? Этот ребёнок... мой ребёнок... он ведь останется без отца! Разве я справлюсь с ним одна? Разве смогу сделать его счастливым?
- Дорогая... ты преувеличиваешь размер трагедии. Послушай меня. Да, твой поступок — легкомысленный, на редкость легкомысленный для твоего характера, но... что сделано, того не переменишь, нет смысла предаваться пустым сожалениям. Я помогу тебе с малышом. Всё будет в порядке. Улыбнись, доченька, ведь ты всегда мечтала о ребёнке! И твоя сокровенная мечта исполнилась, правда?
Правда. Действительно, правда. Доминика давным-давно определилась со своим предназначением в жизни — воспитывать ребёнка, драгоценного, бесконечно любимого ребёнка, дарить ему заботу и ласку, тепло и счастье... Сделаного не переменишь — и, в конце концов, неприятная история закончилась восхитительным результатом, ведь, несмотря на беспощадное предательство, у неё будет малыш! У неё в самом деле будет малыш! Доминика преобразилась. Беспокойство, стыд, тревога, боль — отрицательные чувства схлынули, как будто подхваченные стремительной волной, молодой мерзавец был окончательно позабыт, и все мысли девушки устремились к будущему ребёнку, мальчику, как она предчувствовала; не сформировавшийся комочек внутри Доминики воспринимался теперь как живое, неотделимое от неё существо с именем... да, с именем — Анри.
Несколько последующих месяцев были наполнены ослепительной, непоколебимой радость напополам со счастливым предвкушением; с помощью Шарлотты Доминика присматривалась к детским вещам в магазинах, тщательно следила за состоянием своего здоровья, чтобы никак, ничем не повредить ребёночку, расспрашивала мать о премудростях ухода за новорождёнными... С самого раннего сознательного возраста в девушке начинал формироваться материнский инстинкт — она знала, что единственным её предназначением является воспитывать ребёнка, и пускай в одиночестве, без супруга, пускай ей предстоит столкнуться с многочисленными трудностями... Ничто, кроме малыша, не имеет значения. Окрылённая, подхваченная безоблачным счастьем, Доминика терпеливо дожидалась появления Анри на свет, преисполняясь всё большей и большей любви к своему маленькому сыночку, - и была уверена, что окружающий мир обязательно поддержит её и будет радоваться вместе с ней.
- Поглядите, дорогая, на Доминику Блэквуд... присмотритесь повнимательней... Ничего необычного не замечаете?
- Неужели... неужели девочка действительно... беременна?
- Да.
- От кого же? Насколько мне известно, она не замужем...
- Именно, не замужем — вы слыхали когда-нибудь о более возмутительном поступке? Наверное, даже Шарлотта не знает, где и с кем её дочка умудрилась нагулять ребёночка.
- Какая... неожиданность, право. Доминика представлялась мне разумной и ответственной девушкой с высокими нравственными установками.
- Молодёжь, молодёжь... под действием их неистребимого легкомыслия любые нравственные установки не выдерживают, дорогая.
Этот разговор между Алисией Норрингтон и одной её ближайшей приятельницей послужил началом кардинального и, разумеется, бесповоротного изменения отношений Доминики с великосветским обществом. Только двумя отличительными чертами характеризовалось коллективное сознание обитателей маленького городка — рациональность и практичность, погубившие Франсуа, и устаревшие, пожалуй, но прочно сформировавшиеся взгляды на моральную сторону жизни; брак — естественное продолжение влюблённости мужчины и женщины, брак — обязательное условие для того, чтобы завести ребёнка. Несамостоятельным, зависящим от общества личностям свойственно, подчинившись общественному мнению, навешивать разнообразные, зачастую несправедливые ярлыки на «провинившихся»; ребёнок, рождённый вне священных супружеских уз, считался «преступлением», «непозволительным поступком», и на молоденькую девушку, которая оказалась в подобной щекотливой ситуации, ставилось клеймо распутницы, грязной, недостойной. Разумеется, далеко не все участники «бойкота» разделяли критическое отношение к Доминике Блэквуд; некоторая часть из них, по правде говоря, имела непосредственное касательство к незаконно рожденным детям — или они сами, безукоризненные аристократы, оказывались с таким ребёнком на руках, или их родственники, или приятели, или соседи... Нарушение нравственных правил было не редкостью. И многие, конечно, испытывали желание посочувствовать брошенной, обманутой девушке. Но общественное мнение в этом городке обладало слишком укоренившейся, слишком подавляющей властью над слабенькими умами — никто и не подумал вступиться за Доминику, и все, даже понимающие и разделяющие, ополчились против молоденькой матери, предсказывая предопределённый конец. Доминике Блэквуд было суждено пройти по всем ступенькам общественного неодобрения, уничтожившим любовь Мишель, дружбу Жана и мечту Франсуа; для каждого из них находилась определённая критическая точка, максимальный предел, который они способны были бы перетерпеть — Доминика, настолько долго вынашивающая своё стремление к ребёнку, настолько окрылённая предстоящим материнством, продержалась дольше всех остальных Блэквудов.
- Любопытно, от кого этот ребёнок?
- Наверное, кто-то из приезжих соблазнил дурочку — знаете, молоденькие девочки чересчур быстро влюбляются и забывают о доводах разума.
- Пожалуй, ребёнок получится с червоточиной. Не бывает нормальных детей от подобной легкомысленной связи.
- Отец вполне может оказаться каким-нибудь преступником с дурными наклонностями, а наследственность — штука опасная, очень опасная...
- Посмотрите только на неё — улыбается, счастливая ходит, надо же. Как будто ничего предосудительного не совершала.
- Они все такие, дорогая, все — не нагулялись, оставляют детишек заботам родителей и продолжают развлекаться. Ничуть не сомневаюсь, что дурочка позабудет о ребёнке через неделю после его появления.
Общественное мнение обладает определённым арсеналом разнообразных способов воздействовать на неокрепшие, запросто поддающиеся влиянию характеры. Перешёптывания, осуждающие взгляды исподтишка — первая ступенька; Доминика, как в своё время Мишель, подверглась непрекращающемуся потоку разговоров, не предназначенных, вроде бы, для её ушей, но подчёркнуто громогласных, вызывающих, провоцирующих. Великосветское общество продолжало контактировать с девушкой, улыбалось ей в глаза, нарочито игнорировало округлявшийся живот — а за спиной, стоило Доминике отвернуться, Алисия Норрингтон и все остальные начинали обмениваться возбуждёнными комментариями, домыслами, сплетнями, замечаниями по поводу непозволительного, преступного поступка «этой легкомысленной особы». Люди на улицах провожали девушку многозначительными, крайне не одобряющими взглядами, покачивали головой и, поджимая губы, отворачивались — чтобы молчаливо, но настойчиво продемонстрировать своё осуждение.
Доминика выдержала.
Откровенный отказ поддерживать знакомство, пренебрежение и бойкот с бесчисленными, но высосанными из пальца причинами — вторая ступенька. Как в своё время случилось с Жаном, перед Доминикой захлопывались двери всех великосветских домов, и безукоризненно вышколенные дворецкие объясняли девушке, что хозяйка/хозяин отправились путешествовать, заняты наиважнейшим делом, приболели, отлучились... Не считалось необходимым условием старательно замаскировывать и оправдываться — нет, бойкот действительно был неприкрытым бойкотом, рассчитывающим на то, что «жертва» будет прекрасно осознавать, что приличные люди не желают иметь с ней ничего общего. В окнах оставался зажжённым свет, занавески — раздёрнутыми, на улицу периодически выглядывали занятые, приболевшие, уехавшие обитатели, чтобы наградить нарушительницу нравственных правил непоколебимым осуждением в глазах.
Доминика выдержала.
Ей пришлось столкнуться и с насмешливыми репликами, брошенными вслед, и с издевательскими шуточками, и с грубоватыми оскорблениями, и с воспитательными воздействиями, и с попытками наставить на путь истинный и благочестивый, и со множеством, множеством других проявлений общественного мнения — эфемерной, в сущности, субстанции, невидимки, погубившей Мишель, Франсуа и Жана. Казалось бы, Доминика выйдет победительницей в схватке за своего долгожданного, уже возлюбленного ребёнка. Казалось бы, у Доминики, подпитываемой счастьем будущего материнства, хватит сил сопротивляться обществу до самого конца. Жизнь, которую девушка носила под сердцем, маленький человечек, ещё не родившийся, но с каждым днём формирующийся больше и больше у неё внутри, поддерживал Доминику Блэквуд, был для неё колоссальным, неразрушимым стимулом противодействовать коллективному бойкоту со стороны окружающих... ни у Мишель, ни у Франсуа, ни у Жана не нашлось настолько могущественной мотивации, настолько непоколебимой выдержки. Однако... нужно ли говорить, что в результате выдержка поколебалась? Нужно ли говорить, что мотивация потерпела сокрушительное поражение?
Нужно ли говорить, что схватка была безнадёжно проиграна?
- Доченька... посмотри на него... какой он маленький, беззащитный, и так похож на тебя... Ты счастлива?
Нет ответа.
- Дорогая... что с тобой?
Нет ответа.
- Доминика, всё в порядке?
Нет ответа.
Крошечное, крепко зажмурившееся существо, нуждающееся в заботе и любви, посапывало у Доминики на руках; тёмненький пушок волос надо лбом, припухлые губы, россыпь бледных веснушек на щеках... Анри действительно напоминал Доминику — вот он, малыш, которого она вынашивала в себе несколько месяцев, вот он, малыш, о котором она мечтала несколько лет, вот он, малыш, который должен сделать её самым счастливым человеком на свете... Улыбка, притронувшаяся к губам Доминики Блэквуд, впрочем, была совершенно не счастливой, не восхищённой, не обрадованной, как полагается матери, прижимающей к груди новорождённого ребёночка, - грусть, затаённая грусть, перерастающая постепенно в тоскливое, глубочайшее отчаяние, просматривалась в этой улыбке, и в глазах, и в отрывистых, суетливых движениях девушки, когда она укладывала маленького Анри в деревянную колыбельку. Чудовищный, непростительный, разумеется, поступок уже сформировался в загнанной душе, отвратительное, но, с её точки зрения, неизбежное предательство готовилась совершить Доминика — потому что, несмотря на непрекращающиеся и старательные попытки воспротивиться общественному мнению, она не смогла... не смогла, не смогла, не смогла отстаивать до последнего то, что было ей по-настоящему дорого. Сопротивление изматывало Доминику. Перешёптывания, сплетни, разговоры за спиной, насмешки, оскорбления, пренебрежение... этого оказалось слишком много, слишком большую значимость, как и все остальные Блэквуды, Доминика придавала великосветскому обществу — без внимания со стороны окружающих, без танцевальных вечеров, ужинов, вечеринок и улыбающихся знакомых она больше не могла существовать. Изоляция. Абсолютная изоляция. Пустота вместо ослепительной новой жизни, которая появилась в этом городке взамен непривлекательной прежней. Леденящий ужас вызывала в сердце девушки подобная перспектива, и общественное мнение, многорукое, могущественное общественное мнение, подобно ручейку, подтачивающему камень, постепенно уничтожило защитные барьеры Доминики и превратило её в послушную, одурманенную марионетку, готовую на всё, лишь бы люди продолжали хорошо относиться к ней. Чужие люди. Посторонние люди. Не связанные, в принципе, никакими ниточками с Доминикой. Они заставили её отказаться от собственного ребёнка.
- Ники... ты не сделаешь этого...
- Так нужно, понимаешь? У меня не осталось другого выбора...
- Неправда! Ты можешь остаться с Анри и сделать его счастливым, почему, Ники, почему?!
- Так... нужно. Не спрашивай меня ни о чём. Просто забери его.
- Нет... я не могу...
- Каролина, прошу тебя! Забери этого ребёнка, пожалуйста, забери!
Каролина Блэквуд, племянница Шарлотты, приходящаяся Доминике двоюродной сестрой, ненадолго приехала навестить родственников вместе со своим супругом Реджинальдом. Ей исполнилось только девятнадцать лет — ровесница своей кузины, она, впрочем, была намного более самостоятельной, сформировавшейся личностью, и для неё поступок, который собиралась совершить Доминика, являлся величайшим, совершенно непозволительным и непростительным преступлением. Двоюродная сестра, обессиленно привалившись к стенке, стояла напротив неё — с помертвевшим, бледным лицом, с опустевшими, заплаканными глазами, лихорадочно мечущимися туда-сюда, туда-сюда... она протягивала Каролине Анри, тихонько посапывающего во сне Анри, малыша, которого Доминика ждала всю свою сознательную жизнь и любовью к которому прониклась задолго до его рождения. Девушка вырывала из груди собственное сердце.
Бессмысленными были бы разговоры, увещевания, попытки воззвать к материнским чувствам Доминики... общественное мнение — Каролина знала, что именно под влиянием этой отвратительной, несуществующей, но существенной для многих субстанции мать отказывается от сына; знала, но решительно не желала признавать действительную значимость подобной причины. Какая причина? Какая значимость? Что может быть важней ребёнка, продолжения твоей личности, твоей плоти, крови, жизни?! Доминика не поддалась бы никаким рациональным доводам, даже если и согласилась бы выслушать Каролину... она, кажется, больше не могла называться Доминикой Блэквуд, той Доминикой, которую знала, уважала и любила двоюродная сестра; что-то переломило её; что-то высосало из девушки её настоящую, особенную личность, превратив в беспрекословного раба общественного мнения. Каролина, забрав у Доминики Анри, заботливо склонилась над ребёнком, ласковым голосом нашёптывая и приговаривая, - а мать, с затравленными глазами обезумевшего зверька под прицелом охотника, посмотрела в последний раз на малыша и, отвернувшись от своего единственного сына, поспешила прочь.

9.

9.

Призракам хочется занять наше место...

- Здравствуйте, миссис Блэквуд, - вежливо поклонившись, поздоровался молодой человек с приветливой улыбкой и обходительными манерами, переминавшийся на ступеньках крыльца несколько продолжительных минут, прежде чем заспанная, исполненная справедливого негодования Шарлотта открыла ему дверь.
Воскресенье. Раннее утро. Слишком раннее. Серенькие небеса только-только окрашивались бледно-золотистым цветом приближающегося рассвета, черепичные крыши ближайших домиков скрадывала туманная расплывчатая дымка, мельчайшие капельки воды после вчерашнего дождя как будто висели в воздухе, заставляя рассерженную Шарлотту поёживаться и кутаться покрепче в тёплый шерстяной платок, наброшенный на плечи.
- Да вы что же, юноша, рассудка лишились? Сегодня воскресенье! Утро! С чего вдруг вам понадобилось поднимать меня в такую несусветную рань?
- Но... - молодой человек, кажется, немного растерялся — в его глазах проскользнуло недоумение вперемешку с лёгкой обидой. - Миссис Блэквуд, несколько дней назад, когда вы обращались в нашу компанию, для доставки заказа вами был выбран именно этот день, это время... «Гаррисон и К» не работает по выходным, но вы настаивали, и поэтому...
- Что за глупости вы несёте, юноша, в самом деле, - Шарлотта начинала терять терпение, и без того подточенное бесцеремонным вторжением в особняк с утра пораньше, когда нормальные люди досматривают десятый сон в тёплых постелях. - Какой заказ? Какая компания? Вы, должно быть, ошиблись адресом.
- Я не мог ошибиться, миссис Блэквуд! - настаивал посыльный, раздосадованный подобным поворотом дела — вот они, капризные великосветские покупатели! Решив поскорей разделаться с неприятной обязанностью, он приподнял свою ношу, прислонённую к стенке за распахнувшимися дверными створками, и продемонстрировал её Шарлотте. - Вот. Самый большой венок, как вы заказывали.
Это действительно был венок. Колоссального размера, изысканно составленный из множества разнообразных цветов с проглядывающими зелёными листочками, аккуратно перевитый чёрными атласными ленточками... похоронный венок.
Из Шарлотты как будто за мгновение выпустили весь воздух; женщина растеряла всяческое желание возмущаться и растолковывать мальчишке-посыльному, что он перепутал заказчика, пылать справедливым гневом и планировать будущие жалобы в дурацкую компанию «Гаррисон и К»... Казалось бы, что необыкновенного случилось? Просто невнимательный посыльный ошибся с номером дома или названием улицы. Но Шарлотту захлестнула ошеломляющая волна панического ужаса. Её глаза лихорадочно заметались от молодого человека к венку, от молодого человека к венку, она порывистым движением протянула руки, будто стремилась оттолкнуть от себя чудовищное подношение, но, внезапно растеряв последние остатки сил, привалилась к дверному косяку и пробормотала срывающимся шёпотом:
- Я... не заказывала...
- Нет-нет, это были вы, миссис Блэквуд! - продолжал доказывать юноша, убеждённый в своей абсолютной правоте. - Помните, мистер Гаррисон несколько раз разговаривал с вами на улице? Он точно узнал ваш голос. Возьмите!
Посыльному, разгневанному и навязанным обязательством подниматься в четыре часа утра, чтобы доставить заказ взбалмошной капризной женщине из великосветских кругов, и отрицаниями этой самой женщины, и непредвиденной задержкой возле Блэквудского особняка, хотелось поскорей уйти обратно домой, поэтому он, не слишком церемонясь, настойчиво вручил в ослабевшие руки Шарлотты венок и раскланялся. Шарлотта не поблагодарила его. Не извинилась. Не сказала каких-нибудь осуждающих фраз в сторону удаляющегося посыльного, который растерял положенный ему безупречный профессионализм и на прощание посмотрел с неприязнью. Она вообще не способна была сдвинуться с места и продолжала стоять, вцепившись в похоронный венок, гипнотизируя его помертвевшими глазами; наконец, с отвращением и необоснованным, кажется, страхом отшвырнула его от себя, захлопнула дверь и бросилась в спальню.
Не нужно было дополнительных примеров, чтобы и Шарлотта, и остальные Блэквуды, которым она хрипловатым голосом рассказала о произошедшем в тот день, отчётливо поняли — это призраки, эволюционирующие таинственным образом, достигли очередной ступеньки своего развития; наверное, подсознательно семейство Блэквуд ждало этого... ни минутки не переставало ждать... ждало и боялось. Череда последующих происшествий, необъяснимых, пугающих, только, разумеется, подтверждала очевидную истину, не требующую доказательств — каковы бы ни были причины, каковы бы ни были последствия... призраки сформировались до такой степени, что теперь их нельзя было называть призраками; материальные, безукоризненно скопировавшие внешность и голос Блэквудов, они задались определённой целью — подменить настоящих людей.
«Приходите ещё раз, дорогая, сегодняшний вечер был восхитительным!» - улыбалась Алисия Норрингтон, хотя Шарлотта, немножко захворавшая, целый день придерживалась постельного режима. «Вам понравился мой кулинарный шедевр, дорогая?» - с горделивым выражением лица любопытствовал кондитер Теккерман, хотя Доминика в принципе не жаловала никаких сладостей. Великосветские знакомые благодарили Блэквудов за несуществующие услуги, напоминали о несуществующих договорённостях, продолжали несуществующий разговор, якобы начатый несколько дней (часов, минут) назад, сотрудники разнообразных компаний наведывались в особняк, чтобы доставить очередной товар по несуществующему заказу... Создавалось отчётливое впечатление, что семейство Блэквуд раздваивается — Шарлотта, Доминика, Мишель, Франсуа, Жан занимались собственными делами, но где-то за их спинами, не показываясь, предпочитая оставаться бестелесными призраками (впрочем, разумеется, уже давным-давно материализовавшиеся полностью), были другие Блэквуды, Блэквуды-отражение, отхватывающие постепенно жизнь настоящих, кусочек за кусочком, кусочек за кусочком... Когда у тебя похищают какой-нибудь предмет, или деньги, или важные документы, можно обратиться за помощью к стражам порядка — исход, пускай не гарантированный, вполне имеет вероятность быть благополучным; ещё никто не придумал способа воздействовать на созданий (призрачных, потусторонних) которые подворовывают у тебя единственную невосполнимую вещь — жизнь. Надёжная опора выскальзывала у Блэквудов из-под ног. Обыкновенный, привычный мир, подтачиваемый изнутри таинственной силой, непоправимо разрушался, разрушался, разрушался... Они больше не чувствовали себя хозяевами в собственном жилище. Они больше не чувствовали, что сами принадлежат самим себе — кто-то пользуется их именами, друзьями, характерами, внешностью, их положением среди великосветского общества... вообще всё, что когда-то принадлежало Блэквудам, оказалось в руках загадочного, чудовищного Нечто из какого-то параллельного, сумрачного измерения... Что делать? Как бороться с ним? Как отвоёвывать у чужаков самих себя?
Ответа нет.
Шарлотта, Доминика, Мишель, Франсуа и Жан теперь устраивались на ночлег вместе, на диванчиках и конструкциях из соединённых кресел. Разумеется, подобная предосторожность никак не могла переменить ситуацию — и всё-таки в Блэквудах трепыхалась иррациональная и бессмысленная уверенность, что, оставшись в одиночестве, каждый из них рискует повстречаться с непрошеными гостями лицом к лицу, и тогда... тогда... Они не знали, что будет «тогда». Но никаких сомнений в окончательном результате, которого добиваются эволюционировавшие призраки, ни у кого не оставалось. Однажды Мишель прихорашивалась перед зеркалом, - нагнувшись за щёткой для волос и распрямившись снова, она бросила мимолётный взгляд на своё отражение, и там, за спиной... на коротенький отрывок времени (может быть, её рассудок помутился? Может быть, галлюцинация? Может быть, причудливая игра последних тоненьких лучиков света, проникающих в комнату?)... Она увидела себя. Или кого-нибудь невероятно, невероятно напоминающего её. Худенькая девушка с растрёпанными волосами, как у Мишель, в голубоватом домашнем платье, как Мишель, с аккуратными, затянутыми в перчатки руками, скрещенными на груди... Видение продолжалось не больше нескольких секунд, Мишель не смогла как следует присмотреться к незнакомке — обернувшись, она никого не увидела за своей спиной, - и однако в самое последнее мгновение, вонзившись в её сердце леденящими кровь иголочками, девушка-призрак улыбнулась отвратительной, насмешливой, жестокой улыбкой и издевательски подмигнула, прежде чем раствориться в воздухе.
Блэквуды догадывались, что это действительно так. И продолжали отнекиваться, не позволяя озвучивать пугающее предположение вслух. Мимолётная встреча с собственным двойником окончательно убедила Мишель — для них, живых людей, всё кончено; губы девушки, сжавшиеся в узенькую линию, подрагивали, а пальцы лихорадочно перебирали бусинки чёток, когда она медленно-медленно сползала на пол по стенке, сжавшись в комочек и повторяя, повторяя, повторяя без конца:
- Призракам хочется занять наше место... Призракам хочется занять наше место...

@темы: творчество