carpe diem
Дорога к настоящему
Глава 4. Цветок из бумаги
Глава 4. Цветок из бумаги
- Доброе утро, сестренка!
Так началось утро следующего дня Анжелы – бодрым, сияющим позитивом двух Крисов; они поймали девочку на лестнице, когда она тихо и аккуратно, надеясь не встретить никого, спускалась на завтрак. Должно быть, Крисы её караулили… выжидали момент, когда она появится в коридоре, чтобы сцапать и с широкими, веселыми улыбками от уха до уха потащить за собой вниз. Анжела не противилась. Просто… не могла. Крисы – как танк, а что можно ответить танку, если он едет прямо на тебя?
Она изо всех сил пыталась стереть то, что было вчера, - как будто вообще не было. Как будто она не бродила с Крисом и Крисом по заброшенному дому, не говорила с ними (кое-как, а все же), не слушала их безумные рассказы о вещах в доме… не получала удовольствие от того, что происходит. И не держала потом в руках книгу, которую они поднесли ей, не смотрела на неё, вспоминая весь тот безумный день. Анжела старалась не думать об этом дне, и у неё это почти вышло… если бы рыжие близнецы не напомнили ей. До вчерашнего дня они не налетели бы на неё так, не схватили бы под руки, не потащили бы в столовую, болтая о чем-то своём, крисовском… не вели бы себя с ней свободно и фамильярно, как с сестрой. «Сестренка». Теперь они зовут её так, и вчера звали тоже – и Анжела не запретила им делать это… поэтому, наверное, они решили, что ей это приятно. А ей… и не приятно вовсе. Нет. Конечно, нет.
Завтрак прошел так же, как всегда. Правда, Крис и Крис обращались к Анжеле с какими-то фразами – а раньше за ними это не наблюдалось, - рассказывали тем, кто еще не слышал, о вчерашних похождениях в древнем доме. Анжела не отвечала, не могла ответить, и смотрела в свою тарелку, избегая даже одним глазом глянуть на Джареда… была уверена – стоит ей на него посмотреть, и поток ядовитого красноречия польется без пощады. Лучше вести себя, как обычно, делать вид, что между ней и Джонсами ничего не изменилось, и то, что было вчера, не имеет никакого значения.
Так и есть, правда?..
Из-за общего стола Анжела по своему обыкновению ускользнула раньше прочих… хотела бы ускользнуть так, но Салливан, на бешеной скорости засунув в себя яичницу, подскочил, бросил слова благодарности «за лучший завтрак в мире» и убежал. Куда-то. С горящими глазами и совершенно безумным видом. Такое с ним бывало ни раз… куда же он убегает, интересно?
… коварная половица скрипнула у Анжелы под ногой. Опять. Зная, что заглядывать в комнату Салливана – значит, рисковать разоблачением себя, Анжела больше не делала этого, точнее, делала, но очень и очень аккуратно, не подходила слишком близко, смотрела под ноги и ступала так тихо, что все мыши позавидовали бы. А в этот раз любопытство толкнуло её к дверям запретной комнаты… просто захотелось узнать, куда так спешно улетел с завтрака Салливан… и все прошло бы хорошо, но Анжела испугалась. Потому что увидела вдруг, как по лестнице поднимается Джаред, и в страхе совершила резкое движение. Будь проклят этот мерзкий, вредный, противный Джаред, он всегда не вовремя, всегда там, где нужен меньше всего!
Девочка замерла, не зная, куда бежать, Джаред был уже на самом верху лестницы, а за дверью вдруг раздался веселый голос:
- Входи же, Ани, не стой там.
Анжела похолодела с ног до головы и едва не кинулась прочь – но ведь Джаред точно заметит, попытайся она проделать такой маневр… этот парень с жуткими глазами замечает всё. Да и Салливан уже знает, что она здесь, бежать – глупо и опасно, как ни крути… Безвыходная ситуация. Безнадежная. С недобрым предчувствием в груди Анжела приоткрыла дверь и юркнула в комнату прежде, чем Джаред успел увидеть её – впрочем, ей показалось, что в щелке на мгновение мелькнуло довольное лицо и кривая улыбочка.
Салливан, повернувшись на стуле у стола и устроив локти на спинке, глядел на девочку с лучистым видом. Нечто подобное улавливалось в хитрых мордашках Крисов, когда они задумали и воплотили в жизнь коварный и непредсказуемый план, а жертвы плана смотрят на них и ничего не понимают. Салливан глядел так же – будто со злым умыслом расшатал половицу у двери и все ждал, когда неуклюжая Анжела угодит в ловушку.
- Это в коридоре ловушка такая? – спросила девочка, не успев даже понять, что первая (ПЕРВАЯ!) заговорила с кем-то из сумасшедшей семейки. Хотя, надо сказать, не в первый раз… неужели вчерашнее безумие так и не выветрилось?
- Можно и так сказать, - с улыбкой заправского мальчишки-хулигана ответил Салливан.
- А откуда… откуда Вы знали, что это я?
- А все другие про эту ловушку знают и обходят её стороной.
Анжела бросила вокруг себя быстрый взгляд – скорее из отчаяния и желания оказаться подальше отсюда, чем из любопытства, но для неё самой неожиданно любопытство взяло верх над любыми страхами, и девочка поняла – да вот же она, комната мужчины-ребенка Салливана, автора безумных поделок в столовой и по всему дому, комната, где вечно что-нибудь жужжит, скрепит и звенит, где вечно пахнет жженным деревом, клеем, красками и бог знает чем еще. Она так хотела заглянуть сюда. Не через щелку в двери, а заглянуть по-настоящему. Войти и осмотреться как следует. Понять, какая жизнь творится здесь… какой жизнью живет самый странный и непонятный из всех странных и непонятных обитателей дома. И вот она здесь. Благодаря коварным проискам дощечки в полу и злым взглядам Джареда. Благодаря хитрости Салливана… неужто он нарочно сделал эту «ловушку» для непрошеных гостей? Да быть того не может! Анжела быть здесь не хотела, а в то же время – очень хотела, и противиться жгучему интересу оказалось невозможно. Чувствуя себя неловко и нелепо, сминая в руках подол туники и краснея, девочка стояла у дверей и жадно оглядывала все вокруг.
Комната впитала в себя дух владельца так, как только может комната. Она была Салливаном – со всеми его странностями и детскими манерами. Это была одна из самых необычных комнат, что Анжеле довелось видеть в жизни… и не то чтобы странная – красивая. О художниках и прочих людях творческого склада ума Анжела имела самое смутное представление, но, если бы решила вообразить мастерскую такого человека, увидела бы именно это – комнату, каждый кусочек которой дышит творчеством, комнату, где нет места ничему, кроме творчества и самого творца. Стол, стул, кровать, шкаф – больше там не было мебели, а немаленькие размеры комнаты отданы были во власть самых разных… вещей. Казалось, они вообще не имеют ни порядка, ни системы, ни связи. И натасканы сюда людьми разных профессий. Кисти в стакане оттеняли собой ворох цветных обрезков и кусочков. Рисунки в рамках лежали на горе каких-то поленьев и досок. Бумажные фигурки покоились на искривленных конструкциях из чего-то железного, ветки, ягоды, травы и еще бог знает что в пучках и связках болталось на потолке, бусины и пуговицы усеивали собой все пространство пола, а еще сухие листья в вазе, шаткие стопки блокнотов и альбомов, нитки, иголки, тряпки, лоскутки радужной материи, молотки, гвозди, паяльник, отвертка… В этой комнате будто жил безумный художник, решивший охватить своим гением весь мир искусства – и даже больше.
На столе за спиной Салливана проглядывала дощечка с узорами, тонко нанесенными простым карандашом. Коробочка с раскаленной докрасна иглой на шнуре стояла рядом.
- Хочешь посмотреть? – конечно, все попытки Анжелы скрыть свой интерес рухнули, и Салливан заметил.
Девочке не оставалось ничего – лишь кивнуть и на ватных ногах подойти к заваленному всякой всячиной столу. Салливан тут же смахнул с табуретки, стоявшей возле себя, ворох каких-то предметов неясного назначения и торжественно хлопнул по ней ладонью.
- Садись!
Анжела села, уже и не помышляя о бегстве – бежать было, во-первых, поздно, да и Джаред наверняка ошивается где-нибудь поблизости, а во-вторых… Во-вторых, от самой себя скрываемый интерес разгорелся неудержимо, и пришлось ответить себе на вопрос – интересно ли ей? Да, интересно. Да, этот мужчина-ребенок с улыбкой во весь рот завораживает её, и хочется узнать – что же он такое, почему он так не похож на обычных и нормальных людей? Сколько ему лет? Кажется, он сам говорил – тридцать… только вот в тридцать лет так себя не ведут. Взрослым сотрудникам приюта тоже было примерно столько лет – но представить невозможно, чтобы кто-то из них менял за миг десять эмоций и устраивал в своей комнате чистое безумие.
Салливан между тем крутанулся на стуле и с головой ушел в свою работу – выжигание коричневых, приятно пахнущих узоров на гладкой дощечке. Анжела не заметила, что наблюдает за ним – за его мягкими, аккуратными движениями, за ровной линией, бегущей от острия иглы, от легких штрихов, то темнее, то светлее, за тем, как рисунок на доске становится живым и почти выпуклым. За выражением лица Салливана… непривычно серьезным и собранным сейчас. Казалось, серьезность в нем вообще не живет, обходит стороной этого странного ребенка, но нет – Салливан работал над своей картинкой так, будто не узор выжигал, а творил самое великое произведение искусства в мире. Его губы были сжаты в линию, брови нахмурены, он будто и вовсе забыл, что рядом кто-то есть – выводил каждый штрих с предельным вниманием, чуть прикусив нижнюю губу.
Анжела наблюдала за ним с неловким, совершенно неуютным чувством – как тогда, с Крисами, она находится возле другого человека и даже словечка не может ему сказать… Салливан, наверное, дурочкой какой-то её считает, асоциальной девчонкой, которая и вовсе не должна быть здесь, но оказалась по странному желанию его сестры… Ну, давай, скажи хоть слово, так глупо сидеть и молчать, так глупо и смешно, и будь здесь Джаред, он бы…
- Ты вовсе не обязана ничего говорить, Ани, - внезапный голос Салливана заставил Анжелу вздрогнуть. – Давай я поговорю. Я вообще, по словам сестренки, очень болтливое создание.
И, не дав Анжеле время опомниться и задумать план побега из чужой комнаты, он оставил свою работу, повернулся к ней на стуле и начал говорить. Рассказывать. Истории, одну за другой, смешное, веселое, необычное из архива семейных легенд. Эти истории нанизывались одна на другую, как бусины, но, казалось, никак не были связаны друг с другом. Между ними не было порядка, мостиков, по которым можно перейти из одной в другую… Салливан просто говорил обо всем, что приходило ему в голову, обо всем, что внезапно вспоминал - и тут же рассказывал, хватая мысль за хвост и боясь её упустить.
- Аманда и Питер вообще не подходят друг другу. Так говорили все. Её родители, его родители, её друзья, его друзья… Мы с Ро тоже так думали. Ты видела Аманду. И видела близнецов. Кажется, они совсем не её дети, правда? Рыжие, как огонь, - это у них в Питера. Ты встретишься с ним… такого рыжего человека на всем свете нет. И он был сущий ребенок десять лет назад, когда они встретились. В худшем смысле. Наш Пьер – ребенок безобидный… а Питер был таким рубахой-парнем, любителем погулять, выпить с друзьями в баре, ухлестнуть за девицами. Ни капли серьезности, в его-то тридцать лет… да, им было по тридцать, когда они увидели друг друга в первый раз. Аманда еще не жила с нами, но мы, конечно, знали обо всем.
Она познакомилась с ним… кажется, на вечеринке. Аманда вечеринки терпеть не могла, но это был корпоратив, она только пришла на новое место, отказать было нельзя. Хотела посидеть немного и уйти домой – и вдруг с ней случилось ЭТО. Так она говорила. Жуткий парень в расстегнутой рубашке, почти без неё, который в одиночку приговорил бутылку шампанского и был весьма навеселе. Он увидел Аманду и пристал к ней так, что отцепить невозможно было. Всю вечеринку доставал её, пытался тащить танцевать, пьяно хохотал и вообще вел себя самым ужасным образом. Она прибежала к нам и кричала на весь дом. Первое впечатление – негативное. В высшей степени.
Аманда всегда была серьезной девушкой… в точности такой, как сейчас, лет с пятнадцати, наверное. А к тридцати у неё уже сложилась твердая система взглядов на жизнь, и в ней места не было таким разгуляй-парням, как Питер. Она надеялась больше никогда не увидеть его, но… Питер оказался близким другом одного из сотрудников компании, где она работала, при том сотрудника высших чинов, так что он почти жил в офисе. На следующий день после злополучной вечеринки он прибежал извиняться – но Аманда видеть его не могла, даже не смотрела в его сторону. И он, казалось бы, тоже не должен был.
Они были совсем разные. Ничего общего… до тех пор, пока друг Питера – из жалости, видимо – не взял того в свою компанию. Аманде пришлось, скрипя зубами, терпеть этого парня на работе постоянно. А работать он не умел. Вообще. Институт в своё время бросил, ничем всерьез не занимался, любил пить да гулять. Бедную Аманду, которая изо всех сил старалась сокращать контакты с ним, очень скоро назначили… его наставником. Ей пришлось иметь с ним дело, учить его, нянчиться с ним… а нянчиться она вовсе не хотела. Как они ругались! Как орали друг на друга! И при каждой встрече мы с Ро слушали, до чего этот Питер Кренстон мерзкий, капризный, глупый, ленивый, скандальный, развязный… и так далее.
Ничего, кроме взаимной ненависти, у них и быть не могло. Но первым опомнился Питер. Как он сам после говорил – я и не заметил, что меняюсь рядом с ней. В какой-то момент ему стало… стыдно вести себя как разгильдяй рядом с этой девушкой. Он таких прежде не встречал. Серьезная, умная, несгибаемая… многих эта черта в Аманде удивляла и отталкивала, а Питер, который твердых взглядов на жизнь никогда не имел, неожиданно для себя восхитился этим. И понял, что вовсе не презирает Аманду – восхищается ей. Ты бы видела его сейчас, Ани… не скажешь, что когда-то он проводил вечера в барах и кабаках, пил, гулял и летел по жизни как ветерок, легкомысленно и не думая о грядущем дне. Несколько лет он молча смотрел на Аманду снизу вверх. А потом решил, что хочет стать достойным её уважения человеком. Гулянки перестали его радовать… потянуло совсем к другим вещам.
О, это была очень долгая, трудная и странная история. Как менялся Питер. Как Аманда не замечала его изменений, считая, что он безнадежен. Как он вынудил её заметить и оценить. Как он достиг успехов в работе, пошел учиться, как он взрослел прямо на наших глазах. И как он наконец добился не просто уважения Аманды – её любви. Никто не верил, что это возможно… мы с Ро тоже, признаться, не верили, и сама Аманда, но Питер доказал всем, что может.
Она тоже менялась рядом с ним. Он научил её путешествовать. Питер – страстный поклонник путешествий. Он не может, как мы, жить в одном доме, в одном городе, в одной стране… он и работу себе потом нашел такую, которая связана с постоянными разъездами. Тянет его в путь, что поделаешь. Он обожает Аманду и детишек, любит наш дом, но… каждому своё, верно? Питер отдыхает у нас, набирается сил, а потом – снова в дорогу. Первое время Аманда ездила с ним и открывала для себя другие страны. До Питера она вообще никуда не выезжала, любила свой тихий город – наш город, хотя, конечно, они с Питером жили в начале в большом городе… ну да это другая история. Питер, меняясь, менял и её тоже, открывал ей большой и прекрасный мир… но Аманда все же – не путешественник по натуре своей. Она любит дом. И для детей, как она решила, так будет лучше. Питер старается бывать дома чаще, но все-таки его работа – сплошные поездки и полеты по всей Земле. Но даже на огромном расстоянии они не теряют связь… да, самая неожиданная пара в нашем семействе. Почти самая.
А наши французы – сплошь безумцы. Правда. И безумие у них особое, французское… одно на всех троих. И пусть Джули… прости, Джулиен кажется серьезным и невозмутимым – не верь. В тихом омуте, как известно… Адель как будто веселая и добрая – просто веселая и добрая, но безумная искорка в ней сидит тоже. Ну, а Пьер – это безумие как таковое, он воплощает его в себе, он, наверное, родился под безумной звездой. Ты считаешь безумцем меня – да знаю, знаю, что считаешь, - но Пьер… это Пьер. Порой он пугает даже меня. Ребенок сущий, совсем не вырос, я не могу представить, как Адель и Джули управляются с ним… если Пьера оставить одного, весь Париж взлетит на воздух.
Да, они живут в Париже. Втроем. Они всегда так жили. Всегда стояли горой друг за друга – и больше ни от кого в мире не могли ждать помощи и поддержки. Они, конечно, общаются с другими людьми, и нас любят, но, в сущности, только друг другу и доверяют. Это не просто семья, Ани, это маленький клан. У них свой мир, и никому, кроме них троих, туда нет хода. Мы не поймем этих дурных французов, как бы сильно ни хотели…
Да, они дурные. Все. Вот расскажут они тебе сами, какой фокус, например, выкинул невозмутимый Джулиен в прошлом году… а уж о выходках Пьера вообще можно говорить без конца. Про Адель у Лео спроси – он знает свою маму лучше меня, и знает, какие черти сидят в ней.
Лео жил с ними в Париже, да, но как-то раз на семейном пикнике… да, каждый год мы собираемся на пикник, кто бы на каком краю света ни был… он увидел наших Айси и Тео. Они тогда только появились у нас. Увидел – и пропал. Не удивляюсь – наши малыши могут покорить кого угодно. Ему тогда, кажется, лет пятнадцать было… Еще пару раз Адель привозила его к нам, и в конце концов он просто остался здесь. Адель тоже хотела – но Лео знает, как его мама любит Париж… и Францию вообще… как эта страна близка ей, так что он уговорил её остаться дома. Но все они часто у нас бывают – так что ты еще получишь шанс увидеть их… и особенно Пьера. Это зрелище запомнится тебе на всю жизнь. Такое забыть нельзя.
А что Пьер выкинул в наш последний совместный выход в свет! Это был, если не ошибаюсь, день рождения Лео. И чтобы порадовать любимого племянника, Пьер потащил нас всех в парк аттракционов. И все бы ничего – дети счастливы, взрослые тоже довольны, - но этот бес на ножках со своей открытой по-французски душой (а может, он просто идиот?) сцапал какого-то одинокого и ни в чем не повинного туриста, начал вещать ему, какая чудесная тут страна и какие чудесные люди, а потом утащил его на самый страшный аттракцион. Турист боялся высоты. И точно боится теперь французов. Всю головокружительную поездку он сидел с закрытыми глазами и чуть не уронил в озеро с огромной высоты свой фотоаппарат. Проблему решила Ро… конечно, кто еще так умеет решать подобные проблемы. Но весь парк запомнил Пьера – а бедный турист, наверное, на всю жизнь.
Дни рождения у нас вообще проходят весело. Однажды близнецы, а фантазия у них бурная, ты знаешь, задумали устроить большой праздник для Ро. «Тридцать четыре года бывает один раз в жизни!» - сказали они и взялись за дело. А если уж ДаблКрис берется за дело – это страшно… и последствия будут серьезными. Операция на сей раз у них называлась «Полет чайки». Не спрашивай, почему… фантазия бурная, говорю же.
Просто моя сестренка всегда хотела прыгнуть с парашютом. С детства у неё была такая мечта - но тогда у неё… у нас… не было возможности что-то такое делать. И вот я, по глупости своей, выболтал рыжим… и они решили исполнить мечту любимой тети. Трудность осуществления этой задумки ничуть их не остановила – они ведь обожают Ро и на все готовы, чтоб её порадовать, хотя своими дикими выходками чаще расстраивают, ну да ладно, они же любя. Крис-в-квадрате всегда были на редкость самостоятельны. С ранних лет. Все делали сами – и никому не раскрывали своих коварных планов до того момента, пока они не будут исполнены. И тогда ничего не рассказали, все устроили сами.
Я честно не знаю, и до сих пор теряюсь в догадках, как они в свои двенадцать лет умудрились без помощи взрослого заказать этот несчастный прыжок, все организовать, раздобыть денег… мне все еще кажется, что они по такому случаю ограбили банк. Но полиция вроде не приезжала, значит, нет – либо они очень хорошо умеют скрывать свою личность. В общем, все было подготовлено. Парочка хитрых Крисов держала нас всех в неведении – мы не знали, куда едем, пока не приехали. Ро была… счастлива. Никогда не видел её такой радостной. А эти наглые моськи стояли рядом и улыбались во все свои наглые рты. Чудо, а не дети. В кого они, интересно, такие? Точно не в Аманду… и не в Питера, каким он стал. Наверное, их подбросил аист, они не могут быть детьми Аманды и Питера, я всегда думал так.
Одним из увлечений Крисов было коллекционирование. Они вообще редко доводят большие дела до конца. Не хватает им терпения, бросают и бегут дальше, за новой дикой идеей. Но это увлечение продержалось дольше других. Они собирали снежные шарики. Знаешь, эти красивые шары из стекла с фигурками внутри, встряхнешь – и как будто падает снег… Они и мне тоже нравятся, но рыжим просто голову снесло от этих шариков. А все Питеру спасибо. Привез им однажды из своей командировки – из Испании, кажется, - с какой-то местной красотой внутри, так Крис-во-второй-степени сошли с ума. Начали умолять его, чтобы из каждой страны, из каждого города он привозил им по шарику. Питер слишком любит своих рыжих деток, чтобы отказать… и вот эти шарики заполнили весь дом. Они были всюду. Лежали, стояли, катались по полу… и особенно много было шариков рождественских. Рыжие обожают Рождество. Мы зовем их духами Рождества… они нам таким праздники устраивают, такую атмосферу создают, так украшают дом … ну, ты все это еще увидишь, Ани.
Наш домик, правда, и не такое видел. Сколько всего он с нами пережил… когда мы с Ро сюда приехали – девять лет назад, - здесь не было вообще ничего. Первые хозяева дома все, даже мебель, забрали с собой, а потом долгое время домик пустовал… почему-то никто не хотел жить в нем, а тут появились мы. И у нас тоже ничего не было – ни работы, ни денег. Я в свои зеленые двадцать один в целом мало что умел и мог, и бедная Ро работала на двух работах, чтобы содержать меня… стыдно вспомнить, как я висел у неё на шее, хотя она ни словом не упрекнула – ну, это же Ро, она всегда так… всегда думает о других, о себе даже не заикнется. Она работала, а я изо всех сил учился – взялся наконец за ум, в Сан-Франциско… там, где мы раньше жили… не сильно хороший был из меня ученик. А тут я сам себя перепрыгнул и поступил в местный институт, закончил даже быстрее, чем можно было ожидать – и все это время следил, чтоб Ро хотя бы есть не забывала, есть и спать. А ведь она может. Потом наконец я снял с неё этот тяжкий груз, выдумал себе работу – и счастливо работаю там по сей день.
Первое время мы жили с двумя стульями и одним диваном. Серьезно. Спали на нем по очереди – а тот, чья очередь не наступила, на полу на матрасе. Хотя и диванчик-то был старый, потрепанный, и стулья не самые лучшие – но с них мы начали заселять наш грустный домик. Потом и нас становилось больше, и мебели, и безделушек разных… не буду скромничать – к украшению дома я приложил немало усилия. Да, первое время у нас были два стула, диван – и красивые картинки в рамках по стенам.
Долго мы уговаривали Аманду перебраться к нам. Она не хотела нас утруждать, представляешь? Мы говорили ей, что места у нас много, и нисколько не затруднит, и вместе веселее… но, не будь Крисов, они так и остались бы жить в Сан-Франциско. Аманда часто привозила к нам рыжих - мы наконец-то стали видеть их постоянно, а не… от случая к случаю, как раньше, - и вот однажды ДаблКрис просто заявили маме, что остаются здесь. Ей пришлось согласиться – а как же иначе? К своим тринадцати годам у рыжих воля железная – мне бы такую. Они умеют добиваться своего – и, честное слово, порой лучше Аманды знают, как надо поступить. Она скучала без Питера и работала слишком много для одной женщины – как только она переехала сюда, мы избавили её от излишка работы и одиночества. И машину купили – чтоб на работу не так долго было ехать. Аманда – трудоголик. Она почему-то считает, что надо себя на работе уморить, а лучше там и вовсе поселиться. Хорошо, что у неё есть мы, рыжие и Питер – совместными усилиями убеждаем её, что надо отдыхать и давать себе время на радости жизни. Как будто с успехом… и все равно она слишком много работает. Такая уж Аманда, не переделать её.
Анжела слушала… вернее, конечно, слушать ей не хотелось, она убеждала себя, что похождения каких-то дурных французов, которых она знать не знает, да и знакомых Джонсов – тоже, её совсем не интересуют. Она ведь не хочет быть здесь. Она совсем не хочет общаться с этими людьми и знать о них что-либо. Они шумные, неугомонные, странные, им что-то нужно от неё, они взяли её к себе по неясным причинам… Это безумные, непонятные люди, и от них лучше держаться в стороне. Иметь к ним как можно меньше отношения. Но сейчас… слушая Салливана против воли… Анжела начинала осознавать, что и правда слушает. С любопытством, со все более растущим интересом. Ей было… интересно. Да, она хотела слушать дальше. Ловить новые кусочки знаний об этих людях. Кто они? Как они живут? Как оказались вместе, в одном доме? Может, это Салливан был так хорош в роли рассказчика – с его живыми эмоциями, бурными жестами, яркими, меткими словечками. Он говорил просто и кратко – но так захватывающе, будто книгу в устной форме сочинял. Да, из легиона историй семейства Джонс могла получиться книга, и даже ни одна. Семейная сага. Повесть о многих и многих поколениях. Анжела так и представляла её себе… не сразу поняв, что представляет, а значит, думает об этой странной семье, думает о том, что услышала, и явно хочет услышать ещё.
- …и все равно Пьер – самый безумный из всех нас! Хорошо, что он в Париже, а не тут – наш дом не выдержал бы. Все меня безумным зовут, но ты не видела Пьера, Ани! Это безумие на ножках! Пугает порой даже меня. Вот уж не знаю, зачем он взял себе ребенка?.. Сам же еще ребенок. Во всех смыслах.
И Анжела вдруг ощутила два ярких желания. Они удивили её саму, и она поскорей решила о них забыть, но, к сожалению, то, что они были, забыть никак не удавалось. Первое желание – задать вопрос, узнать, о каком ребенке говорит Салливан, неужто о приемном, как она сама?.. Второе – пусть Салливан рассказывает и не останавливается никогда.
Наверное, ему было что еще поведать – история странных и нелепых происшествий в семье Джонс, а так же эпизодов о знакомстве, встрече, ссоре, мире, свадьбе и так далее, казалось, конца просто не имеет. Но Салливан замолчал, с улыбкой глянув на Анжелу:
- Прости. Я совсем замучил тебя. Люблю болтать. За это в детстве Ро звала меня несносным… да и сейчас зовет, что уж там. А про нашу семью могу болтать бесконечно… люблю их всех.
И так он сказал эти простые слова… «люблю их всех»… с такой нежностью в голосе, что Анжела растерялась. Неужели этот странный ребенок в теле взрослого способен на такие глубокие чувства? Неужели эта семья – не только сборище безумных людей, не пойми для чего живущих в одном доме, а нечто большее?..
- Держи, - Анжела не успела ни отогнать эти мысли, ни устыдить себя за них – Салливан уже протягивал ей что-то. Фигурку. Красивый, изящный цветок из бумаги, сделанный так искусно, так сложно, что похож был на самый настоящий, живой цветок. Красные, желтые, зеленые цвета, складки, сгибы… Анжела ничего не понимала в этом искусстве, так что не могла разобраться, как сделан цветок. Знала только, что он был красив. Очень красив. Когда Салливан успел смастерить его?
Оказывается, все это время, беседуя с Анжелой, он вертел в руках бумагу, его руки мелькали, создавая из обычных листов красоту. Анжела видела, как он взял листы, но, увлекшись рассказом, не заметила превращения простой бумаги во что-то… особенное.
- Какой красивый… - выдохнула она, не успев себя остановить.
Салливан засиял.
- Нравится? Я очень рад! Знаешь, а ведь он делается так просто. Надо только взять бумагу и…
Анжела с опаской приняла необычную поделку от Салливана и повертела её в руках. С опаской, бережно – потому что боялась испортить, помять, разорвать. Простая бумага. Простое оригами – ему детей в школе учат. Анжела за своё недолгое время в школе тоже успела научиться складывать простейшие фигурки – но ей не хватало ни ловкости, ни осторожности, ни терпения сделать что-нибудь сложнее. Этот цветок был прекрасен… казалось чудом, что его можно смастерить из простой бумаги.
- Просто бумага, - как будто прочел её мысли Салливан. Он с улыбкой глядел на своё творение. – Просто бумага, а какие красивые вещи можно делать из неё. Я люблю творчество, Ани… ну, ты и сама заметила, наверное. Любое творчество. Музыку творить не умею, это Лео у нас талант, но я люблю что-то делать руками. Из простых материалов – бумага, глина, дерево – можно сделать что-то… особенное. В этом и есть смысл творчества. Сделать что-то такое, чего не было до тебя. Нечто красивое и новое принести в этот мир. Чтобы кто-то улыбнулся, глядя на твою поделку, кому-то стало лучше, кому-то она понравилась и вдохновила бы на что-нибудь. Творить – прекрасно. Это лучшее, что мы можем делать.
Анжела больше не говорила с Салливаном. И ускользнула как можно скорее в свою комнату, сжимая в руке бумажный цветок. Ничего не изменилось… кажется. Она все так же трусила, не решаясь смотреть никому из Джонсов в глаза, молча ковыряя вилкой еду в тарелке, пребывая в своем тяжелом молчании, пока веселые люди вокруг неё болтали о каких-то своих неведомых делах. Ничего не изменилось… а что-то все же изменилось. Анжела слушала. Слушала все, что Джонсы говорили за столом. И с каким-то почти радостным удивлением, а может, любопытством, ловила знакомые имена – Пьер, Адель, Питер, имена из тех ярких историй, которые рассказывал ей сегодня Салливан.
Анжела слушала – и находилась все же далеко от этого стола. Во вчерашнем дне. В заброшенном доме на каком-то крайнем краю странного городка, в пыльных комнатах с тысячами вещей, и про каждую голос Криса или Криса рассказывал что-то – сказки, легенды, но, кажется, это всё была правда. Анжела думала о том, как сидела с ними на чердаке – и пускай они больше общались друг с другом, чем с ней, пускай ходили по чердаку без неё, а все-таки она была не одна, она была с ними, они не просто терпели её присутствие рядом, им нравилось, что она здесь. И обратная дорога, этот безумный побег от опасного соседа, что-то странное, непривычное, что-то, объединившее Анжелу с рыжими близнецами… приключение?
С мысли о дне вчерашнем Анжела перешла на день сегодняшний. Комната Салливана, странная, безумная, красивая, - и её хозяин, который девочку всегда завораживал и пугал… он говорил с ней, обращался прямо к ней и рассказывал истории о семействе Джонс. Сделай он это в первую неделю Анжелы здесь, она бы и слушать ни стала, либо все пропускала бы мимо ушей, либо сбежала бы, не думая о Джареде, но вчера ей было… интересно. Она хотела знать больше. Она хотела знать больше сейчас. Потому что эти два дня – странных, необычных, непредсказуемых дня – нельзя было стереть из памяти, нельзя было сделать вид, что они ровным счетом ничего не поменяли. Поменяли. Анжела не знала, что именно, не могла объяснить словами, что стало в неё иначе, но это самое «что-то», странное чувство, побуждавшее девочку слушать беседы за столом, толкнуло её после ужина не сбежать, а задержаться у стола и хрипло выдавить:
- Спасибо… очень вкусно.
Это было на два слова больше, чем Анжела произносила всегда – прежде она просто шептала себе под нос неразборчивое «спасибо» и убегала в свою комнату. А теперь… что-то не давало ей оставить Джонсов и убежать, что-то непонятное, но точно связанное со вчерашним и сегодняшним днями.
Джонсы, все как один, подняли головы и поглядели на Анжелу - с удивлением, интересом и… радостью? Девочка смутилась под этими взглядами, втянула голову в плечи, уже жалея, что открыла рот, ожидая, что вот сейчас Джаред выдаст что-нибудь едкое и противное – он ведь точно не упустит такого шанс высказаться в её адрес… И Джаред сказал. Но совсем не то, что Анжела готовилась услышать.
- А ты, оказывается, умеешь говорить, - медленно, задумчиво произнес Джаред, и на губах его мелькнуло что-то, едва-едва похожее на улыбку. Конечно, нет. Обман зрения. Этот мерзкий парень-грубиян не умеет улыбаться, как нормальные люди.
Уже у себя в комнате Анжела поняла, что в первый раз за все время здесь улыбки этих странных людей не задели её, не показались обидными и фальшивыми.
Она взяла за ужином стакан и поставила на тумбочку у кровати, а в него – бумажный цветок, подарок Салливана. Цветок казался почти живым в этой маленькой вазе. Рядом с ним лежала книга… та самая, что рыжие близнецы поднесли её на чердаке заброшенного дома, и Анжела еще долго не могла уснуть, глядя на них.
@темы: творчество, семейка
-
-
10.11.2015 в 19:47-
-
10.11.2015 в 20:38Не так много, около пятнадцати.
-
-
27.12.2015 в 20:44И Салли хороший, есть в нем та искра, которая с возрастом у многих уже исчезает, особенно у тех, кто прошел через такое тяжкое, как они. А теперь они стараются дать тепло и другим. Замечательные они люди.
Я тоже был готов слушать все эти биографии, как и героиня, вообще люблю семейные саги.
И что это вдруг с Джаредом? Как-то мало он в этой главе пакостит xD