carpe diem
25.12.2014 в 21:47
Пишет гораций, который жил на свежевальном кресте:для чудесной Рэйн-тян, с Рождеством <33
→ Феликс / Питер, pg-13, 675 слов.→ Феликс / Питер, pg-13, 675 слов.
URL записи→ Феликс / Питер, pg-13, 675 слов.→ Феликс / Питер, pg-13, 675 слов.
Питер не становится старше, но мудрость, обыкновенно приходящая с годами, закрадывается в его глазах. Веки тяжелеют, а походка кажется легче, а скулы — выше. Он вытягивается в струнку, покачивается с пятки на носок. Питер не становится старше, а годы бегут, одежда изнашивается, вишневая косточка трижды обращается в дерево.
Феликс не становится старше, но чувствует внутри себя движение — песочные часы, не замедляющиеся ни на секунду, песочные часы без отметок времени и цифр. Иногда песок на пляже осточертевает до невозможности, и на задворках сознания Феликс находит воспоминания о чем-то, очень похожем на песок, но белом, холодном, мгновенно тающем в ладонях. Кажется, в прошлой жизни это называлось снегом. Мальчишки на острове часто забывают то, как жили прежде, до Питера, — не Феликс. Феликс отказывается от своих воспоминаний самостоятельно.
Там, где он жил прежде, велся учет уходящим годам, велся с завидной тщательностью. В первые дни Феликс старается его продолжать. Поднимает с земли забытый кем-то из мальчишек нож и скребет по стене пещеры, скребет, пока не получается длинная вертикальная черта — свидетельство пребывания здесь. Одни утраченные сутки. Феликс отмечает дни долго, с трепетным усердием, пока время не становится зыбким и расплывчатым, пока сам не осознает, что в этом нет смысла.
И Феликс оглядывается по сторонам.
И Феликс присматривается к мальчишке, что шушукается с Тенью и улыбается так, что зубы сводит.
Питер не меняется с течением времени. Может произойти все, что угодно, но он остается неизменным, и в какой-то миг Феликс даже начинает верить, что и самого времени нет. Что оно застыло, замерло, а он всего лишь бесполезно бьется, как рыба — об лед. Рыба вырастает на дюйм — или даже несколько, на острове нет линейки, чтобы узнать точно, на острове нет систем координат, и сам остров не принадлежит ни одной из существующих. В какой-то миг Феликс даже начинает верить, что и острова нет. У него отрастают волосы и спадают на лицо, ложатся на худощавые плечи. Питер почти незаметным движением облизывает губы и приказывает убрать волосы в хвост, бросает темную ленту. Позднее он отрежет длинные пряди тем же ножом, которым Феликс в пещере загонял время в цифровые рамки. Феликс не загорает, как остальные мальчишки, возящиеся по полдня на пляже, — тень лесных крон и общество Питера гораздо дороже чем волны и солнце. Он продолжает расти до какого-то определенного дня, после которого замирает и это, и он становится на шаг ближе к Питеру.
А Питер, поддаваясь секундной слабости, обнимает так, что кажется — вот-вот хрустнут и сломаются ребра. Это единственная слабость хозяина острова, которую он может себе позволить.
— Как думаешь, сколько ты здесь пробыл? — спрашивает Питер однажды и вытягивает ноги к разгорающемуся до небес костру, хотя ему даже не холодно — Питеру никогда не бывает холодно, его не знобит, и он не простужается — никто здесь не простужается. Такое слово, как "болезнь", тоже постепенно уходит в забвение.
Феликс отвечает без единой запинки:
— Вечность.
И снимает капюшон, кладет голову на старый поваленный ствол дерева без годовых колец на спиле.
Питеру нравится этот ответ.
Он не задает вопросов о прошлом — никому, ведь его следует забыть, принимая остров — единственное настоящее. Феликс не является исключением, но, когда он опускается на колени на берегу и пропускает песок между пальцев, нахмурившись, будто напряженно что-то обдумывая, Питер задает вопрос:
— Это напоминает тебе о чем-то из твоего мира, да? Того, где Тень тебя нашла?
— Это напоминает мне снег.
— И что-то еще? — Питер становится рядом, не глядя на Феликса — только на блестящие на солнце песок.
— Детский смех. И подарки, — образы возникают в памяти сами собой, из ниоткуда, точно были не выброшены, а лишь отложены в дальний ящик, — и венок из еловых веток над дверью, и колокольный звон, и пуховый материн платок, подаренный на... на Рождество.
И Питер молча тянет за ворот рубахи наверх, отряхивает от песка одежду, и прижимается всем телом — настолько, чтобы все, что вспомнилось, вновь отошло на задний план, потускнело, стерлось. Тот снег, что крупными белыми хлопьями падает сверху, не тает, и нечто внутри твердит — это подвох. Всего лишь магия, фокус. Впрочем, Феликсу уже все равно.
— Как думаешь, сколько ты здесь пробудешь? — Питер проводит кончиком пальца вдоль его лица.
— Вечность.
Питеру нравится этот ответ.
Питеру всегда нравится этот ответ.
Феликс не становится старше, но чувствует внутри себя движение — песочные часы, не замедляющиеся ни на секунду, песочные часы без отметок времени и цифр. Иногда песок на пляже осточертевает до невозможности, и на задворках сознания Феликс находит воспоминания о чем-то, очень похожем на песок, но белом, холодном, мгновенно тающем в ладонях. Кажется, в прошлой жизни это называлось снегом. Мальчишки на острове часто забывают то, как жили прежде, до Питера, — не Феликс. Феликс отказывается от своих воспоминаний самостоятельно.
Там, где он жил прежде, велся учет уходящим годам, велся с завидной тщательностью. В первые дни Феликс старается его продолжать. Поднимает с земли забытый кем-то из мальчишек нож и скребет по стене пещеры, скребет, пока не получается длинная вертикальная черта — свидетельство пребывания здесь. Одни утраченные сутки. Феликс отмечает дни долго, с трепетным усердием, пока время не становится зыбким и расплывчатым, пока сам не осознает, что в этом нет смысла.
И Феликс оглядывается по сторонам.
И Феликс присматривается к мальчишке, что шушукается с Тенью и улыбается так, что зубы сводит.
Питер не меняется с течением времени. Может произойти все, что угодно, но он остается неизменным, и в какой-то миг Феликс даже начинает верить, что и самого времени нет. Что оно застыло, замерло, а он всего лишь бесполезно бьется, как рыба — об лед. Рыба вырастает на дюйм — или даже несколько, на острове нет линейки, чтобы узнать точно, на острове нет систем координат, и сам остров не принадлежит ни одной из существующих. В какой-то миг Феликс даже начинает верить, что и острова нет. У него отрастают волосы и спадают на лицо, ложатся на худощавые плечи. Питер почти незаметным движением облизывает губы и приказывает убрать волосы в хвост, бросает темную ленту. Позднее он отрежет длинные пряди тем же ножом, которым Феликс в пещере загонял время в цифровые рамки. Феликс не загорает, как остальные мальчишки, возящиеся по полдня на пляже, — тень лесных крон и общество Питера гораздо дороже чем волны и солнце. Он продолжает расти до какого-то определенного дня, после которого замирает и это, и он становится на шаг ближе к Питеру.
А Питер, поддаваясь секундной слабости, обнимает так, что кажется — вот-вот хрустнут и сломаются ребра. Это единственная слабость хозяина острова, которую он может себе позволить.
— Как думаешь, сколько ты здесь пробыл? — спрашивает Питер однажды и вытягивает ноги к разгорающемуся до небес костру, хотя ему даже не холодно — Питеру никогда не бывает холодно, его не знобит, и он не простужается — никто здесь не простужается. Такое слово, как "болезнь", тоже постепенно уходит в забвение.
Феликс отвечает без единой запинки:
— Вечность.
И снимает капюшон, кладет голову на старый поваленный ствол дерева без годовых колец на спиле.
Питеру нравится этот ответ.
Он не задает вопросов о прошлом — никому, ведь его следует забыть, принимая остров — единственное настоящее. Феликс не является исключением, но, когда он опускается на колени на берегу и пропускает песок между пальцев, нахмурившись, будто напряженно что-то обдумывая, Питер задает вопрос:
— Это напоминает тебе о чем-то из твоего мира, да? Того, где Тень тебя нашла?
— Это напоминает мне снег.
— И что-то еще? — Питер становится рядом, не глядя на Феликса — только на блестящие на солнце песок.
— Детский смех. И подарки, — образы возникают в памяти сами собой, из ниоткуда, точно были не выброшены, а лишь отложены в дальний ящик, — и венок из еловых веток над дверью, и колокольный звон, и пуховый материн платок, подаренный на... на Рождество.
И Питер молча тянет за ворот рубахи наверх, отряхивает от песка одежду, и прижимается всем телом — настолько, чтобы все, что вспомнилось, вновь отошло на задний план, потускнело, стерлось. Тот снег, что крупными белыми хлопьями падает сверху, не тает, и нечто внутри твердит — это подвох. Всего лишь магия, фокус. Впрочем, Феликсу уже все равно.
— Как думаешь, сколько ты здесь пробудешь? — Питер проводит кончиком пальца вдоль его лица.
— Вечность.
Питеру нравится этот ответ.
Питеру всегда нравится этот ответ.