carpe diem
Название: "Дом безнадёжных мечтателей"
Автор: Rainbow
Жанр: джен, чуть-чуть гета
Рейтинг: G
Размер: макси!
Статус: закончен
Посвящение: Нанатян., с днём рождения, дорогая моя :* Ты подарила мне своих ребят, теперь я хочу подарить тебе своих. Надеюсь, они смогут хоть немножко поддержать тебя и рассеять всяческие депрессивные настроения ^^
От автора: я просто люблю театр, но совершенно ничего не понимаю в актёрском искусстве - наверняка здесь будет достаточно неточностей и упущений. Впрочем, моя цель - поделиться любовью к театру, а не продемонстрировать, какой я профессионал в этом деле.
Тысяча благодарностей [J]Dita_von_Lanz[/J] за помощь с театральными вопросами
Глава 9. Остановка - смертьГлава 9. Остановка - смерть
Первым, что мгновенно привлекло внимание Лины, когда она появилась в зрительном зале, был сумасшедший, дико пританцовывающий вокруг дивана силуэт; в силуэте безошибочно угадывался Михаэль, который исполнял совершенно нечеловеческие пляски под страшный гром барабанной установки из проигрывателя. На диване удобно устроился Раф. Невозмутимым образом, совершенно спокойный, он устанавливал тонкую стрелу в тетиве лука - готовясь, видимо, заниматься стрельбой по единственной мишени, установленной в общей многофункциональной комнате, - и периодически поглядывал на Мики с лёгкой, по-доброму насмешливой улыбкой.
Немая сцена в Линином исполнении получилась впечатляющей.
- Привыкай, мой брат умеет шокировать, - предупредил Рафаэль, искренне наслаждавшийся происходящим.
Девочка поднялась по ступенькам на сцену и попыталась перекричать одичавшие мелодии.
- Что это?
- Как видишь - и слышишь, - музыка. А ещё шаманские танцы. Новое увлечение братишки, гитара оставлена в одиночестве и заброшена в тёмный угол.
В самом деле, гитара, с которой Мики не расставался несколько недель подряд - удивительно долгий срок для этого великовозрастного ребёнка, - сиротливо притулилась возле гигантского монстра-стола. Младший из братьев совершенно не обращал на прежний любимый атрибут внимания - тяжёлая и опасна для слуха непосвящённых музыка, видимо, полностью его захватила.
Появившийся в дверях зрительного зала Ян, судя по всему, совершенно не удивился стремительной смене увлечений Михаэля - привык, - только велел шутливо-приказательным голосом:
- Немедленно выключите это безобразие, последних мышей распугаете.
- У вас есть мыши?!
- Ну, несколько штук вчера под сценой гнездо обустраивали, если мне память не изменяет...
- Правда?
- Нет, разумеется, шутка юмора.
- С вами, ребята, не разберёшь, когда вы шутите, когда говорите серьёзно...
Мики смертельно разобиделся на Яна, угрожающим шёпотом пробурчал, что никто из ограниченных товарищей в этом зале не понимает настоящего искусства, - но музыку, конечно, выключил, прикладывая немыслимые усилия, чтобы не захохотать в голос. Старший брат наблюдал за ним, пряча улыбку, потому что актёрская игра Михаэля была превосходна - он, разумеется, с рождения создан для выступлений на сценических подмостках.
- Лён, - из маленькой дверцы в задние помещения показалась шевелюра Андрея. - Можно тебя на минутку?
- Да, конечно, - кивнула девушка, увлечённо читавшая книжку поблизости, улыбнулась подруге и отправилась следом за Лордом; судя по всему, опять происходит что-то проблематичное, и без помощи Волшебницы в который раз не обойтись.
А Лина, оставшаяся за столом в одиночестве, исподтишка посматривала на Яна. Он перемещается между участниками театрального коллектива, разговаривает о чём-то с каждым из них, посмеивается над шуточками Михаэля, вступает в развёрнутые беседы-споры с Рафаэлем, раздаёт инструкции - ненавязчиво, совсем не приказательным тоном, скорее с юморком и дружественно, и никто, разумеется, не испытывает желания не подчиниться ему. Ян Севастьянов... актёр, которым Лина бесконечно восхищалась, на все спектакли с участием которого ходила... он казался, как всегда бывает с артистами, певцами и вообще знаменитыми людьми, задействованными в искусстве, какой-то нематериальной, таинственной фигурой, загадочным образом, составленным из десятков и десятков персонажей, которых Ян когда-нибудь сыграл, привидением... чем-то, что не может запросто существовать в обычной повседневной жизни, дышать, говорить, смеяться и быть настолько... обыкновенным, близким, похожим на множество других людей, НЕ актёров, каким Лина видела его в подпольном театрике. Такое странноватое ощущение, если честно... находиться рядом с Яном, разговаривать с ним о мышах, наблюдать его не на сценических подмостках, далеко-далеко, воплощающего какой-то удивительный образ, не Яна-актёра... настоящего Яна.
Из размышлений девочку вытряхнули возбуждённые восклицания, приглушённый грохот и топот, в которых безошибочно узнавался взрослый ребёнок Леонид; в самом деле, это был он вместе со старшей сестрой. Диана двигалась спокойно, неторопливо, с привычным мечтательным выражением лица, полностью погружённая в собственные мысли - пожалуй, наравне с Динкой уходить в другую вселенную был способен только Валерий. Лёка, разумеется, тоже старался казаться сосредоточенным, невозмутимым и взрослым, но энергия неукротимыми волнами выплёскивалась из него, мальчишка то и дело срывался на бег, как будто моторчик, заведённый в нём, не предусматривал остановки ни на секунду.
Динка направилась прямо к Лине. Лёка присоединился к Рафаэлю и Михаэлю, готовясь внести обязательную лепту в их разговор.
- Послушай, ты не могла бы последить сегодня за моим братишкой? Мне нужно с родителями встретиться, помочь по магазинам пройтись, а Лёку не хочется одного оставлять... боюсь, как бы с ним что-нибудь не случилось.
И здесь Лина впервые задумалась о привязанности, которая существует между Динкой и Лёкой; с Рафаэлем и Михаэлем, например, это было заметно сразу, но Динка и Лёка практически не проявляли своих родственных чувств, не держались постоянно вместе, как братья Сальваторе, однако... сейчас Динка смотрела на Лину с неподдельной обеспокоенностью, она по-настоящему волновалась, не случится ли что-нибудь с её младшим братишкой, и голос, по обыкновению мечтательный и чуточку отстраненный, был несомненно взволнованным.
- Не беспокойся, - мягко прервала Лина Динку. - Я за ним присмотрю.
Горячо поблагодарив, девушка исчезла за входными дверями зрительного зала, а Лина всерьёз задумалась, какую же ответственность только что взвалила за себя. Она всегда сторонилась детей, особенно маленьких и непоседливых, потому что кричащие, бегающие, совершенно невозможные создания приводили её в состояние напуганной панической беспомощности. Что с ними делать? Чем занять? Как заставить их слушаться, вести себя адекватно и относительно спокойно? А Лёка - бесконечный двигатель, он носится по помещениям театра, норовит всюду пробраться, пролезть, изучить... не дай Бог, с ним произойдет что-нибудь катастрофическое. Лучше бы Динка обратилась со своей просьбой к Лёне, честное слово.
Лина и начала подумывать о том, чтобы попросить подругу о помощи. Правда, с этим замыслом пришлось быстро попрощаться - из задних комнат появились Лёна с Андреем, объявили, что у них дело чрезвычайной важности, и исчезли; кажется, у возлюбленной Лорда - оказывается, он встречался с какой-то девушкой, Ксюшей, - в скорем времени намечался день рождения, а без помощи Лёны, как самого авторитетного в вопросе подарков человека, бедный парень обойтись не мог. Конечно, Лёна согласилась помочь. Она всегда соглашалась, если у ребят возникали проблемы, разногласия или неразрешимые трудности.
Мики, Раф и Ян задумали разыгрывать сценку - ту самую, из сумасшедших приключений братьев Рафаэля и Михаэля - надо сказать, кстати, что маленькие спектаклики, которыми занимался театральный коллектив, брались непонятно откуда, были разнообразными по сюжетным составляющий и никакого отношения к классической драматургии не имели совершенно. Пришлось смириться со своей отчаянной участью и взяться за маленького непоседливого ребёнка. Спустя мгновенье выяснилось, что, пока Лина придавалась философским размышлениям, ребёнок пропал; его не было на прежнем месте, рядом с ребятами, которые вдохновленно занимались игрой и вовсе не замечали отсутствия Леонида.
"Господи, Динка меня убьёт!". Лина приготовилась сорваться с места - не зная, правда, куда бежать, - и совершенно случайным образом посмотрела на балкончик над сценическими подмостками. Лёка был там. Старательно карабкаясь на узкую полосочку перил, он, судя по всему, планировал пройтись по всей длине без помощи рук.
- Спускайся немедленно! - закричала в страшном ужасе Лина и бросилась бы по ступенькам наверх, спасать неразумное дитятко, если бы Михаэль не перехватил её за рукав.
- Спокойно, сестрёнка, с ним всё в порядке.
- Куда вы смотрите? Он же ребёнок! Может упасть!
Леонид, заметив образовавшиеся внизу волнения, спустился с балкона и с серьёзным выражением лица объяснил:
- Там перила шатаются. Я проверял.
- О, спасибо, скажем Лорду, когда вернётся, - улыбнулся Мики. Ни его, ни других ребят, кажется, совершенно не беспокоило, что маленький мальчик мог сорваться с балкончика, пусть и не очень высокого, и нахватать синяков.
Компания вернулась к прерванному кусочку спектакля, а Леонид посмотрел на Лину понимающим, нарочито серьёзным взглядом.
- Это Ди попросила тебя за мной присматривать?
- Да, поэтому...
- Не нужно. Я не ребёнок. Со всем могу справиться сам.
Лёка оставил девочку в смешанных чувствах - она впервые видела ребёнка, который... настолько сильно не казался бы ребёнком. Сколько лет Леониду? Лёна говорила, одиннадцать. Одиннадцатилетние мальчишки, которых в своей жизни приходилось встречать Лине, были заняты исключительно проделками и поиском приключений. Они дрались, забирались в дозволенные и вовсе не дозволенные места, шутливо-серьёзно воевали друг с другом, хвастались машинками, роботами и конструкторами Лего, портили нервы своим несчастным родителям, а Лёка... да, он тоже был непоседливым неугомонным моторчиком, бегал, с ужасающей скоростью перемещался в пространстве, залезал всюду, куда можно было залезть. Но целью этого мальчика было помочь взрослым, принять активное полноценное участие в жизни сумасшедшей компании, и голос, которым он говорил, и глаза, которыми смотрел, и мысли, которые изрекал - всё это совсем, совсем ничего общего не имели со стандартными детскими словами, мыслями, поступками.
За последующий час Леонид успел: сбегать в ближайший магазин за продуктами, отчистить от засыхающей краски Леркины кисточки, вместе с Андреем, который вернулся, приделать отломавшуюся ножку стула, укрепить шаткие перила балкончика. Этот ребёнок был просто невероятным. Он хватался за любое поручение, использовал любую возможность помочь ребятам, и, какой бы пустячной не казалась эта помощь, - Лёка подходил к исполнению со всей возможной ответственностью, обстоятельно и серьёзно; видимо, просьба воспринималась им как жест доверия и важное стратегическое задание.
Оказывается, маленький братишка Динки не просто присутствовал в театральном коллективе - он тоже был актёром, небольших, правда, больше эпизодических ролей; Лина стала свидетельницей его выступления в этот же самый день. Надо сказать, что существовал единственный способ прекратить бешеную деятельность Леонида: когда сумасшедшая компания принималась репетировать, Лёка, побросав всё, чем занимался до этого, устраивался где-нибудь неподалёку и широко распахнутыми, внимательными глазами пристально наблюдал за репетицией. Кажется, он, как губка, впитывал всю возможную информацию об актёрском искусстве, коллекционировал её внутри себя, анализировал и обдумывал своим удивительным, совершенно не детским, заточенным под взрослую серьёзность сознанием. Сейчас ребята взялись разыгрывать какую-то маленькую пьеску, любимую, судя по всему, театральным коллективом давно и прочно, Леонид примостился на краешке сценических подмостков, скрестив ноги, а Лина, как телохранитель, ни на шаг не отходящий от своего подопечного, устроилась напротив. Взгляд мальчика перескакивал от одного актёра к другому - пытливый, лихорадочно поблёскивающий, он улавливал каждый жест, каждое слово, произнесённое кем-нибудь из них, абсолютно все подробности и особенности актёрского искусства.
В конце концов, после продолжительной репетиции, Мики сжалился над маленьким-взрослым Леонидом.
- Ну, мелочь, давай, продемонстрируй нам великолепное актёрское искусство.
Разумеется, Лина испытала справедливое изумление - одиннадцатилетний Лёка будет играть? Девочке казалось, что он присутствует здесь только на правах Динкиного младшего братишки - просто потому, что за маленьким ребёнком попросту некому присматривать, однако... С загоревшимися от воодушевления глазами Леонид порывисто вскочил, бросился к Михаэлю и, сосредоточенный, серьёзный до невозможности, вместе с братьями Сальваторе принялся разыгрывать сценку - опять же, знакомую и наверняка поставленную сумасшедшей компанией не раз.
Не сказать, чтобы роль, которая досталась Леониду, была очень значительной и главной в сюжете пьески. Напротив, мальчик большую часть времени держался позади и говорил немного, уступая первый план другим персонажам и событиям, однако... Лина со всё возрастающим удивлением поймала себя на том, что наблюдает за Лёкой, практически не отрываясь, - маленький мальчик с эпизодической ролью приковывал к себе взгляд, будто гипнотизировал, и этому влиянию оказалось невозможно сопротивляться. Почему? Потому, что Лёка ни на минуту не выходил из выбранного образа. Когда внимание зрителя было сосредоточено на каком-нибудь центральном диалоге или происшествии, на переднем плане, казалось бы, он мог расслабиться и не прилагать особых усилий - всё равно никто не смотрит. Но Леонид, протирал ли он стакан, выметал ли пыль из углов, начищал ли ботинки (его персонажем был мальчик на побегушках, что-то среднее между дворецким, официантом и прислужником)... всегда до последней мелочи придерживался положенного персонажа, добавляя, кажется, некоторые детальки от себя, собирая образ из бесчисленного множества кусочков, словно мозаику - улыбки, взгляды, движения, мимика... За Лёкой действительно хотелось наблюдать. Подмечать мельчайшие изменения в его лице, разгадывать характер по каким-нибудь случайным мимолётным взглядам или словечкам, жестам или дёрнувшимся на мгновение в ухмылке уголкам губ... Пожалуй, на такого незначительного персонажа не любой зритель обратит достаточно внимания, но, если обратит - оторваться будет невозможно.
Когда маленькое представление закончилось, Лина, выступавшая в качестве зрительницы, не смогла отыскать подходящих комментариев - девочка с молчаливым удивлением, чуточку приоткрыв рот и распахнув глаза, таращилась на Леонида, невозмутимого, сосредоточенного и совершенно не по-детски серьёзного.
- Удивлена, сестрёнка? - с довольной улыбкой полюбопытствовал Мики, потрепав по голове раскрасневшегося мальчика. - Наш Лёка умеет шокировать неподготовленную публику - маленький да удаленький, как говорится.
- Я не маленький! - оскорбился Леонид, вывернувшись из-под руки донельзя довольного собой Михаэля. А рядом с Линой матеареализовался из неизвестности Рафаэль - прислонившись плечом к покосившемуся книжному шкафчику, подпиравшему стенку, он с полуулыбкой, практически незаметной, как всегда, наблюдал за шутливой перепалкой младшего братишки и Леонда.
- Талантливый мальчик, - через некоторое время прокомментировал Раф. - Заметила, как мастерски он справляется с незначительными ролями второго плана? Роли, может быть, и незначительные, но настолько продуманные, настолько настоящие... Порой бывает, что актёры, которые играют слуг, прохожих и так далее, попросту отмахиваются, мол, что за роль, никакого таланта не нужно, стараться совсем не обязательно. Они играют кое-как, почти справедливо полагая, что публика сосредоточена на главных персонажах, а про задний план совершенно забыла. Но Лёка умеет привлечь внимание даже к самому маленькому человечку на сцене, слуга он, или прохожий, появляется на несколько минут или на несколько секунд. Это - его особенность. Ему сейчас одиннадцать лет, а он уже определился со своим способом актёрской игры, нигде не обучаясь, просто наблюдая за нами, анализируя, делая выводы... представляешь, какой замечательный актёр получится из него лет через пять-шесть?
Лина ничего не ответила - только кивнула. Маленькое выступление Лёки, свидетельницей которого она стала, и слова Рафаэля заставили её взглянуть на Динкиного младшего братишку под абсолютно другим углом.
Девочка следовала за Леонидом целый день. Внимательно наблюдала, куда бы он ни пошёл и чем бы не занимался, контролировала ситуацию - Динка же просила её об этом, - хотя со временем отчётливо убеждалась, что никакая гувернантка этому мальчику вовсе не требуется. За Лёкой было невозможно угнаться. Он перемещался в пространстве удивительными темпами, сейчас здесь, в следующую секунду - там, он ни минутки не мог сидеть на месте, помогал, хватался за поручения, непременно чем-нибудь занимаясь, обязательно что-нибудь делая. Только оказавшись в театре, Лина думала, что маленький мальчик с серьёзным именем Леонид - просто братишка Динки, и здесь, среди ребят, потому, что сестра должна присматривать за ним. Но теперь становилось понятно - Лёка часть театрального коллектива, колёсико в общем механизме, свой, нужный и незаменимый человек. Ничуть не в меньшей степени, чем взрослые.
- Что же ты такой непоседа? - устав от бесконечной бурной деятельности мальчишки, как-то спросила Лина.
- Движение - жизнь, остановка - смерть, - авторитетно процитировал Леонид, таким серьёзным решительным голосом, что сомнений быть не могло: эту фразу он не просто мимоходом услышал и запомнил, а считает своим непоколебимым жизненным девизом.
Можно было не спрашивать - Лина догадывалась сама, да и, собственно, в самом начале, только задумавшись о расследование среди ребят, девочка не планировала интересоваться, что театр значит для этого мальчика... но, оказывается, он тоже любит актёрское мастерство, и девочка всё-таки спросила:
- Театр для тебя - движение?
- Да.
Ближе к вечеру, чтобы забрать братишку, вернулась Динка. Она разбиралась на полу со своими звёздными картами, Лерка по-прежнему увлечённо-мечтательно рисовал, Мики задремал на излюбленном потрёпанном диванчике, Раф упражнялся в стрельбе, Ян и Лёна о чём-то беседовали за кружками чая, Андрей, счастливый до невозможности, разговаривал по мобильному телефону со своей возлюбленной, Седрик стандартно украшал уголочек стены под балконом - на загадочного иностранца, к слову, Лина практически перестала обращать внимание, слишком молчаливым, неподвижным и застывшим во времени он казался, и одновременно с этим - неотъемлемой, привычной составляющей театрального коллектива.
Лёка, наконец-то на минутку-другую угомонившийся, устроился на ступеньках, ведущих к балкону. Лина присела рядом. Она не рассчитывала, что мальчик захочет пообщаться с ней, - за долгий совместный день они не слишком часто разговаривали друг с другом, - но Лёка, задумчиво посматривая на старшую сестру, сказал:
- Ты не смеёшься над Ди.
- Да, но другие тоже совсем не со зла...
- Знаю. Но ты... понимаешь её.
Помолчав и будто поразмыслив о чём-то, он снова заговорил, теперь гораздо более решительным, даже вызывающим голосом, как будто готовый сражаться насмерть за свою старшую сестру - любимую, теперь Лине не приходилось сомневаться в привязанности Леонида к Диане.
- В школе все смеялись над моей сестрой. Называли сумасшедшей. И надо мной тоже, конечно, - я ведь "братец чокнутой". Чокнутая, странная, ненормальная... А Ди просто была не такой, как они все. Она была особенной. Моя сестра верит в чудо. И я уверен, что оно обязательно когда-нибудь случится с ней.
Глава 10. Настоящий друг - это...Глава 10. Настоящий друг - это...
Как известно, печальные происшествия и жизненные неприятности всегда происходят тогда, когда ты совершенно позабыл о чём-нибудь подобного и никаких гадостей совсем не ожидаешь. Весна подошла к концу, четвертные контрольные работы подкрались и обрушились на Линину голову катастрофической неизбежностью; учитывая не слишком положительную успеваемость и полную неспособность воспринимать школьные премудрости, Лина опустилась в глубины беспросветного отчаяния.
- Знаешь, я, кажется, некоторое время не смогу сюда приходить, - сообщила Лина трагическое известие Лёне. Разумеется, за множество дней, проведённых в маленьком подпольном театрике, она познакомилась со всеми участниками, спокойно разговаривала с каждым и больше не чувствовала себя посторонней новенькой девочкой (ну, практически не чувствовала)... однако Лёна и до сих оставалась единственным человеком, которому Лина могла беспрекословно довериться в любой ситуации. Может быть, потому, что именно Лёна первой заметила Лину в тот случайный день знакомства с полузаброшенным театриком? Может быть, потому, что Лёна проводила девочке обстоятельные ознакомительные рассказы про театральный коллектив в общем, личности участников в частности, всегда находилась рядом с растерянной неуверенной Линой, поддерживала просто своим дружественным присутствием, не оставляла в одиночестве и была готова придти на помощь - объяснить, показать, сказать, сделать, - если в этом появляется необходимость... В классе талантливых Лина училась несколько лет, в сумасшедшей компании была несколько месяцев, но Лёна... Лёна, разительно контрастируя с Маргаритой, Региной, Элеонорой, смогла стать для девочки настоящим другом, правильным другом, вовсе не бесполезной подделкой, которая притворяется любящей, изображает искреннюю привязанность, а на самом деле попросту играет в бессмысленные унизительные игрушки.
- Почему? - удивилась Лёна, откладывая в сторонку очередную объёмистую книжку и безраздельно сосредотачивая внимание на подруге.
- Понимаешь, у нас в школе скоро контрольные четвертные, а я и так не отличаюсь восхитительной успеваемостью... Родители грозились больше не пускать меня сюда, а оставить под домашним арестом заниматься уроками.
- Давай я буду помогать тебе готовиться к контрольным!
Теперь пришла Линина очередь изумлённо таращиться на подругу, потому что, хотя в принципе в подобном предложении не было ничего необыкновенного... Маргарита, которая находилась в дружественных отношениях с Линой (так, по крайней мере, предполагали правила игр в классе талантливых), помимо разнообразных выдающихся способностей, превосходно разбиралась в школьной программе, была одной из лучших признанных учениц; Лина обращалась к ней за помощью; попросила даже не возможности списывать на контрольных и полностью решённых заданий - только объяснений насчёт некоторых моментов, поднатаскать девочку по неподдающимся предметам и разделам. Маргарита сообщила самым уважительным, сочувственным, извиняющимся голосочком, что она помогла бы с величайшим удовольствием, однако... проблемы, столько проблем, которые требуют немедленного решения, да и ей самой, разумеется, нужно готовиться к контрольным, поэтому... может быть, Лина обратится к Регине или Элеоноре? Лина обратилась. От обеих, впрочем, выслушала распространённые, обоснованные отказы, совершенно одинаковые.
А Лёна вызвалась помогать, хотя никто вовсе не просил её об этом; решила посвятить собственное свободное время неприятностям какой-то полузнакомой девочки, просто так, без надежды на какие-либо благодарности и вознаграждения.
- Но... ты вовсе не должна...
- Знаю, не должна. Но мне хочется помочь тебе.
Рядом с подругами матеарелизовался Михаэль, солнечный и счастливый, по своему обыкновению, и весело предложил:
- Мы с ребятами собираемся в кафе неподалёку, хотите пойти?
- Нет, - улыбнулась Лёна. - Мы с Линой будем готовиться к четвертным контрольным работам.
Лёну совершенно не беспокоила перспектива пропущенной увеселительной прогулки, необходимость сидеть в замкнутом душноватом пространстве и заниматься наискучнейшим делом на свете - математикой; нет, она продолжала быть приветливой, весёлой и внимательной, быстренько пододвинула к гигантскому многофункциональному столу на сценических подмостках ещё один стул и велела:
- Доставай тетрадки!
Лина извлекла из школьной сумки внушительную горочку тетрадок, и учебников, и задачников, и бумажных листочков с вопросами, а Лёна окинула хладнокровным взглядом эвересты математик, физик, химий и всего остального, взяла в руки ближайшую книжечку по математике и уверенно сообщила:
- Во-первых, Лин, успокойся, ты всё знаешь. Просто нужно хорошенечко покопаться в голове и структурировать всё, что там обнаружится. Итак, возьмём этот пример...
Только несколько дней понадобилось Лине позаниматься с подругой, чтобы написать четвертные контрольные с неплохими результатами; нет, она не смогла опередить талантливую Маргариту, однако подобными оценками девочка не отличалась никогда, учителя и родители недоумённо, но с удовольствием поздравляли её, и даже подружки со снисходительными улыбками сказали пару-тройку хвалебных слов. Впрочем, кажется, с некоторых пор на мнение Маргариты, Элеоноры и Регины Лине стало наплевать самым глубочайшим образом.
Лёна радовалась Лининым достижениям, как будто своим собственным. Когда Лина пришла в подпольный театрик и продемонстрировала листочки с пятёрками и четвёрками, Волшебница заулыбалась, стиснула девочку в крепких объятиях и решительно отказалась от всяческого участия в оценках, которые заработала подруга.
- Поверь, способности и знания скрывались в тебе давным-давно, просто спали беспробудным сном, а я только слегка расшевелила их.
Пожалуй, с того знаменательного момента Лина стала приглядываться к Лёне с ещё большим любопытством и вниманием; она почти всегда держалась рядом с девушкой, наблюдала, подмечала, анализировала - и приходила к выводу, что Лёна представляет собой человека гораздо отзывчивей, бескорыстней и замечательней, чем казалось по первым дням, проведённым в подпольном театрике. В самом деле, совершенно правильное прозвище подобрала для неё сумасшедшая компания - Волшебница. Командиром театрального коллектива, разумеется, был Ян Севастьянов, но и он периодически испытывал трудности, и ему приходилось впадать в пессимистичное настроение, и Лёна, никто другой, служила несомненной поддержкой для Яна, как, впрочем, и для всех остальных участников сумасшедшей компании. Солнце, таким словом можно было определить сущность этой девушки, солнышко, которое приветливыми неиссякающими лучами освещало маленький театральный мирок, обнадёживало и заставляло улыбаться, несмотря ни на какие неприятности, каждого из ребят без исключений. Да, был оптимистичный счастливый Михаэль, в принципе не поддающийся жизненным препятствиям, всегда беззаботный и смотрящий на окружающий мир с неизменным позитивом, и, всё-таки, даже ему случалось удариться в углублённые, по-детски непосредственные вспышки отрицательных настроений; Лёна не теряла своей удивительной солнечности не при каких обстоятельствах. Проблемы, тяжёлые периоды, неразрешимые (на первый взгляд) трудности - она рядом, всегда рядом и совершенно бескорыстным образом готова помогать, поддерживать, давать полезные советы или попросту обнять и сказать несколько обнадёживающих ободрительных слов. Если у кого-нибудь случались неприятности на жизненном пути, возникал неоднозначный вопрос, какой-то момент требовал разъяснения - все участники театрального коллектива обращались к Лёне, и она, поразительным образом, находила минутку для каждого без исключений, и ей совсем не было жалко времени, потраченного на поддержку другого человека. Кажется, именно в этом для Лёны заключался центральный смысл всей жизни и, в частности, значимость подпольного театра - защищать, оберегать, заботиться и отдавать себя, полностью, без остатка, окружающим людям, которых она бесконечно любит и которыми безмерно дорожит.
Как могло получиться, что именно такой восхитительный, человек привязался к Лине и стал её лучшей - единственной настоящей - подругой? Практически с первого Лининого дня в подпольном театрике они держались вместе - Лина хотела быть вместе с Лёной, а та, кажется, вовсе не возражала против подобного, - разговаривали, комментировали происходящее с ребятами из сумасшедшей компании, участвовали в разнообразных коллективных развлечения, просто сидели рядышком и молча занимались своими делами. А через некоторое время после успешного завершения четвертных контрольных работ обнаружилась удивительная общность между Линой и Лёной - общность интересов, увлечений, мнение и вообще взглядов на окружающую действительность. Это началось ещё давно, с мимолётного незначительного эпизода - общая любовь к творчеству Джорджа Мартина; оказывается, одним фантастическим сериалом дело вовсе не ограничивалось. Изо дня в день, всё больше разговаривая, Лина и Лёна обнаруживали удивительное сходство во всём, что нравилось - книги, фильмы, музыка, персонажи, доходило и до незначительных, но красноречивых, с Лининой точки зрения, мелочей - любимый напиток, любимый запах, любимый производитель шампуня... Никогда у Лёны и Лины не заканчивались темы для разговоров - чтобы обнаружить все ниточки, связывающие их, все похожести и одинаковости, понадобилось много-много счастливых часов; может быть, это и называется - родственная душа?
С каждым днём Лина всё больше новой информации узнавала про Лёну. Однажды, разместившись за чудовищным многофункциональным столом на сценически подмостках, рядом с Лёной, девочка обнаружила, что Лёна что-то записывает на страничках толстой разноцветной тетради; не в первый раз заметила, впрочем. Лёна нередко уединялась где-нибудь с этой тетрадочкой и шариковой ручкой, - на диванчике в общей комнате, за столом, на пушистом коврике, если другого свободного пространства не находилось, - и писала, писала, писала... Лине как-то неловко было полюбопытствовать, что содержится в таинственной тетрадке, а теперь, поздоровавшись с подругой, она всё-таки решила озвучить вопрос.
- Лён, а что ты пишешь?
Девушка, кажется, немного смутилась, стремительно захлопнула тетрадку с исписанными листочками, но, практически за мгновение передумав, раскрыла опять и проговорила с лёгкой неловкостью:
- Ну... я сочиняю в свободное время. Рассказы небольшие, ничего серьёзного... Хочешь посмотреть?
Лина с удовольствием приняла тетрадку, передвинутую к ней по столу, и воодушевлённо углубилась в чтение. Лёна пишет? Разумеется, они познакомились не слишком продолжительное время назад, и всё-таки Лина даже не подозревала в подруге склонностей к писательству.
Конечно, "ничего серьёзного" и многочисленные высказывания о собственной бесталанности, незначительности своих произведений, кривоватости слога, незамысловатости сюжета... всё оказалось только наговорами на себя, увеличенная во много раз и совершенно бессмысленная критичность, как, наверное, у всех талантливых писателей. С первого взгляда Лина определила, что "несерьёзные рассказики" являются очень значительными, драгоценными для Лёны. Язык, которым девушка писала, был удивительным симбиозом воздушности, краткости и в то же время наполненности, образности - в нескольких словах Лёна обрисовывала полноценную, многогранную, осмысленную картинку, в действительность которой невозможно было не поверить. Да, сюжеты не отличались особенной закрученностью, фантастичностью, и к популярным жанрам вроде фэнтези, мистики, ужастика их нельзя было приписать, однако... Зачастую рассказы Лёны представляли собой маленькие зарисовочки про повседневную жизнь персонажей, про отношения между ними, проблемы, ощущения, переживания, а если встречался какой-нибудь мистический или сказочный сюжет - опять же, внимание сосредотачивалось на человеческих чувствах и характерах, центральными были люди, а вовсе не масштабность миров, или динамичность событий, или невообразимые, полные таинственности интриги. Лина прочитала всю тетрадку от начала до конца, от первого рассказа до последнего, незаконченного; оторвалась, только добравшись до оборванной недописанной строчки, подняла на подругу восхищённые глаза и, не сумев подобрать подходящих слов, просто поинтересовалась:
- Никогда не думала о писательской профессии?
Пожалуй, слова оказались действительно правильными. Лёна, которая с внимательной настороженностью наблюдала за Линой, беспорядочно перебирая складки на своей юбке, мгновенно расслабилась, заулыбалась счастливо и ничего не ответила; впрочем, Лина запросто смогла догадаться по смущённому и обрадованному лицу подруги, что она задумывалась о том, чтобы стать писателем, ещё как задумалась.
Оказывается, про писательство Лёны театральный коллектив был прекрасно осведомлён; мало того - ребята отдавали должное способностям девушки, использовали их в деятельности сумасшедшей компании, например, так. Когда наступал момент определиться со сценкой для репетиции, никто не обращался к классическим произведениям, популярным театральным постановкам, нет - они подходили к Лёне и просили выбрать что-нибудь из своих многочисленных "несерьёзных рассказиков". Лёнины персонажи переносились со страничек театрадки на сценические подмостки, воплощались ребятами, а Лёна в такие моменты выглядела, без сомнений, самым счастливым человеком на планете. Впрочем, иногда девушка подбирала сюжетики не по своим рассказам, а по книжкам, которых было натащено в подпольный театрик бесчисленное множество; сумасшедшая компания считала Лёна профессиональным литературным специалистом, поэтому обязанность по работе с книгами приписывалась исключительно ей.
Время шло, Лина практически полностью освоилась в подпольном театрике, и теперь, кроме замечательного театрального коллектива, ощущения, что она является значительной частью чего-то большого и дружественного, в Лининой жизни появилось ещё одна удивительная непредсказуемая вещь - друг; настоящий друг, которого в самом деле возможно назвать БЛИЗКИМ человек, родственной душой, необходимым дополнением к твоей собственной душе, потому что... потому что, Лина только теперь начинала осознавать это, настоящий друг должен быть таким, как Лёна, и не иметь никакого сходства с Региной, Маргаритой, Элеонорой. Нет, друзья не будут навязывать тебе выдуманных бессмысленных правил игры, не будут требовать беспрекословного подчинения и согласования с их жизненными предпочтениями, когда за единственное словечко против и маленький шаг в другую сторону - публичное четвертование; нет, друзьями не являются люди, с которыми тебя вовсе ничего подлинного духовного не связывает, от которых к тебе не тянутся никакие ниточки общности, и родственности, и искренней неподдельной привязанности; между друзьями должно существовать совершенное равноправие, а вовсе не вынужденное послушание, чтобы сохранить никому не нужные отношения; друзьям всегда должно быть о чём побеседовать и, разумеется, тематика разговор не ограничивается у друзей только симпатичным мальчишкой из параллельного класса. Регину, Маргариту, Элеонору связывало с Линой что-то совершенно другое, что угодно, только не настоящие дружеские отношения. Лёна - первая, кто показал девочке, что такое правильная, нефальшивая, искренняя дружба между людьми.
Глава 11. Художник от БогаГлава 11. Художник от Бога
Лина, исключительная любительница поваляться в тёплой постельке, проснулась в тот день удивительно рано, собралась за короткий промежуток времени - и, не представляя, куда возможно себя разместить, решила отправиться в подпольный театр - каникулы, в конце концов, лето, свобода; может быть, среди театрального коллектива найдутся жаворонки, которые давным-давно устроились на сценических подмостках. Жаворонок и вправду обнаружился. Один. Лина, правда, столкнулась с ним совершенно случайно, и вовсе не в подпольном театрике; она неторопливым задумчивым шагам двигалась к месту назначения, через аккуратный зеленеющий парк, где ребята несколько раз прогуливались вместе, смотрела себе под ноги и подсчитывала количество прошлогодних сморщенных листьев, и вдруг заметила за скамейке на берегу непримечательного прудика знакомый силуэт. Девочка подошла поближе и с удивлением убедилась - да, действительно, Валерий, театральный художник собственной персоной.
Вместе с мечтательной Динкой и таинственным Седриком, этот человек вызывал у Лины горячее любопытство. Лерка, разумеется, разговаривал, даже находил приветственные слова для новенькой девочки - однако, на мимолётное мгновение оглянувшись и улыбнувшись, возвращался к прерванному любимому рисованию; и никакими неожиданными потрясениями, критическими ситуациями, удивительными новостями невозможно было заставить Валерия оторваться от своих возлюбленных картин. Иногда Лине представлялось, что происходит катастрофический пожар, или чудовищное наводнение, или какой-нибудь другой образец конца человечества, а Лерка, с мечтательным сосредоточенным лицом, продолжает заниматься своими художествами на фоне колоссального взрыва/гигантской смертельной волны/расходящихся исполинских трещин земной поверхности.
Не слишком уверенная в том, что нужно делать именно это, а не притворяться, будто никого не заметила, Лина поздоровалась с Валерием и присела на краешек деревянной скамейки рядом с ним.
Стандартные отличительные особенности Лерки представляли собой, как всегда, разноцветные акварельные кляксы на рубашке, неаккуратно и свободно закатанные рукава, полурасстёгнутый сбившийся воротничок, оторванные пуговицы, пушистые растрёпанные кисточки, которые выглядывали из маленького нагрудного кармашка. Впрочем, Лерка не рисовал, что само по себе было удивительным явлением; альбом с белоснежным разворотом лежал у него на коленях, а сам мечтательный художник, откинувшись на спинку скамьи, смотрел в шелковистое небо со счастливой улыбкой.
- Привет, - отозвался он, хотя, кажется, и вовсе не заметил приближения посторонних личностей; и сейчас, и в остальные дни, проведённые Линой в театре, у неё создавалось отчётливое ощущение, что Валерий, пускай периодически общается с театральным коллективом, находится где-то совершенно в другом пространстве, увлечённый, как Динка звёздами, только единственным существенным занятием - рисованием. Он был... да, он, пожалуй, был действительно художником от Бога.
Если с остальными ребятами Лине как-то удавалось обнаружить точки соприкосновения, общий язык, хотя бы необходимые слова, чтобы начать какой-нибудь разговор, то с Леркой девочка совершенно растерялась и даже не представляла себе, о чём можно побеседовать, что сказать, чем прервать затянувшееся молчание - не погоду же комментировать, в самом деле?
- Ты любишь рисовать? - спросила Лина. И тут же принялась мысленно давать нелицеприятные определения собственной глупости; ну, разумеется, Лерка любил рисовать, он не может существовать без художества, разве нескольких наблюдательных дней не хватило, чтобы безошибочно это определить?
Валерий, кажется, не посчитал вопрос неуместным или бессмысленным; он медленно поднял голову, оторвавшись от созерцания природного пейзажа, будто выныривал из глубокой воды, положил чистый листочек и карандаш на скамейку рядом с собой. Лерка откинулся назад, скрестив руки на груди, и скользнул по Лине задумчивым, немножко отрешённым взглядом, сопровождающимся полумечтательной, едва заметной улыбкой.
- Да, - через некоторое время ответил Валерий. - Да, я люблю рисовать.
И он рассказал практически незнакомой девчонке свою жизненную историю.
Лерке не посчастливилось с самых ранних лет оказаться в сиротском приюте. Об отце и матери, о других родственниках, о причинах, из-за которых женщина отказалась от собственного ребёнка, он не имел никаких развёрнутых представлений; как, впрочем, и большинство ребятишек детского дома, оставшихся без родительской любви и заботы. Начальство приюта не испытывало к маленьким сироткам ни сострадания, ни дружественного расположения, ни каких-нибудь ощущений вообще; в дальнейшем Лерка задавался справедливым вопросом - с какой целью этим людям понадобилось открывать сиротский приют? Ребёнок здесь не воспринимался как полноценный человек, обладающий свободой выбора, мышлением, чувством, способный не только на отрицательные поступки, просто, в конце концов, живой человек. Нет, к детям относились пренебрежительно, равнодушно, откровенно издевательски, потому что для начальства сиротского приюта ребёнок равняется неодушевлённому предмету; ну, а хозяин располагает неограниченными правами перемещать, портить, перекрашивать, перестраивать и вообще распоряжаться, например, тумбочкой или шкафом по своему усмотрению. Воспитатели, учителя, директриса, все - распоряжались. Ещё как. Наказывали, унижали, притесняли... подробностей не требуется. Детский дом, где воспитывался Валерий, полностью подтверждал все отрицательные стереотипы, которые сложились вокруг заведений подобного рода.
Художественные способности Лерка начал демонстрировать с самого раннего возраста. Другие ребятишки занимались конструкторами, куклами, кубиками, мячиками, гонялись друг за другом во дворике, поколачивали один другого - в сущности, вели себя как и положено маленьким детям; только Валерий, устроившись за письменным столом, круглыми сутками изрисовывал альбомные листочки какими-то неразборчивыми каракулями. Каракули, со временем, превращались в рисунки - детские, неуверенные, но, впрочем, выдающиеся, это было понятно каждому здравомыслящему человеку; с каждым годом Лерка развивался, как мог шлифовал свой безусловный талант, и никогда, практически ни на минутку, не переставал рисовать. Разумеется, будь у мальчика нормальная, полноценная семья и любящие родители, он давным-давно оказался бы в художественной школе, и профессиональные педагоги научили бы его, как пользоваться теми или другими техниками, рисовать с помощью туши и пастели, оттачивать, совершенствовать свой природный талант. Семьи не было. Родителей не было. А рисование как школьный предмет в сиротском приюте отсутствовало напрочь. Рядом с подрастающим Валерием оказались только сотрудники детского дома - бесчувственные, бесконечно отчуждённые от своих маленьких воспитанников; ни способностей, ни дальновидности, ни опыта, ни желания, чтобы разглядеть будущего талантливого художника, ни у кого из них совершенно не обнаружилось.
Пожалуй, поверх убийственного равнодушия и холодной отстраненности воспитателей сиротского приюта угнездилась склонность, одна-единственная, но самая опасная и отвратительная из всех существующих - садизм. Каждый взрослый человек, находящийся в этом приюте, запрятал в глубине собственной души садистские желания - которые, разумеется, периодически неконтролируемо вырывались на свободу. Физические наказания. Нравственное насилие. И, помимо всего прочего, - настойчивое стремление уничтожить, вырвать с корнем всяческую индивидуальность своих подрастающих воспитанников. "Все должны быть одинаковыми". Официальное, но, впрочем, негласное правило сиротского приюта. Хочешь спокойствия - будь посредственностью. Хочешь мирного существования - не высовывай нос.
Воспитатели набросились на Лерку, как голодные рассвирепевшие стервятники. Рисовать ему было категорически запрещено. Карандаши, краски, альбомные листочки - всё, что связано с рисованием, отправилось в кладовку под несколько надёжных запоров. Нарушение приказа каралось постоянными наказаниями, жестокость которых, кажется, со временем возрастала в геометрической прогрессии. Задавшись целью пресекать даже крохотные попытки маленьких человечков развивать свои природные способности и просто быть самими собой, воспитатели настойчиво твердили Валерию: ты бездарность; ты ничего не умеешь; из тебя не получится ни малейшего толка. Впрочем... Лина совершенно не удивилась, когда ей удалось угадать, пускай Лерка даже не начинал рассказывать дальше - он не подчинился; нет, Валерий был бы совсем не Валерием, если бы добровольно отказался заниматься любимым - единственным - делом, к которому у него лежала душа. Оставалось только догадываться, каким образом мальчик умудрялся раздобыть карандаши и бумагу, в каких таинственных уголках прятался от разгневанных воспитателей - однако Лерка продолжал рисовать; рисовать, рисовать, рисовать всегда, везде и всюду, только бы под рукой обнаружился обрывок газетной странички и старый, списанный до минимального огрызка карандашик. Лерка рисовал. Ночью, при свете крохотного карманного фонарика. Во время школьных занятий, на коленках под партой. Ранним утром, когда все остальные ребятишки досматривают сны в кроватях. Что бы не придумывали изворотливые воспитатели, к какому бы карательному воздействию не прибегали - всё было напрасным; неистребимая, острая жажда Лерки заниматься рисованием оказывалась сильней.
Когда Валерий достиг одиннадцатилетнего возраста, ему, выражаясь словами одной из воспитательниц, "до странности повезло". Его решили усыновить. Симпатичная на первый взгляд супружеская пара, домохозяйка-мать и механик-отец, они приветливо улыбнулись мальчику, совершили традиционный обмен любезностями с начальством сиротского приюта и, с двух сторон ухватившись ладонями за плечи приобретённого сына, сопроводили его к сверкающему роскошному автомобилю. "Приобретённый". Этим словом, лучше, чем каким-нибудь другим, можно было охарактеризовать отношение семейства Селивановых к Лерке. Как и сотрудники детского дома, муж и жена рассматривали ребёнка как неодушевлённый предмет, купленный ими, то есть перешедший в безраздельную, абсолютную собственность; Селивановы не нуждались в сыне, для удовлетворения их потребностей нужен был работник. Раб, если говорить поточней. Приземлённые, насквозь рациональные и рассудительные обыватели, они видели ценность Валерия в том, что он будет вторыми рабочими руками семейства, помощником Селиванова-старшего в нелёгкой профессии механика. Гайки, болтики, гвозди, ключи, отвёртки - перспектива Лерки стать профессиональным художником даже приблизительно не рассматривалась.
История пошла по замкнутому кругу. Обнаружив, что их приобретённый ребёнок занимается совершенно бессмысленным, нерациональный, не приносящим практической пользы рисованием, родители развернули ожесточённую борьбу - и запрещали, и наказывали, и ругались, и выбрасывали художественные приспособления, и вообще потворяли с точностью до словечка стратегию воспитателей сиротского приюта. Разумеется, к тому моменту Лерка достиг сознательного возраста, когда мог бы - и, в принципе, должен был, - решительно постоять за себя, добиться радикальными способами возможности делать то, что он посчитает необходимым; он мог бы устроить громкий бунт и скандал, хлопнуть дверью, уйти из ненавистного дома, как поступил Андрей Морозов, и всё-таки... Всё-таки Лина, пускай и недостаточное количество времени была знакома с Валерием, прекрасно понимала - такая тактика поведения совсем не для него; нельзя, наверное, представить человека более далёкого от бунтов и скандалов, чем Лерка. Он оказывал молчаливое сопротивление. Молчаливое - но настойчивое, непоколебимое, которое доводило нетерпеливых родителей до срывающегося голоса и масштабных истерик. Валерий просто уходил подальше от семейства Селивановых, забивался в какой-нибудь укромный уголок окрестных парков и сквериков - рисовал; рисовал, рисовал, рисовал, не останавливаясь практически ни на минутку. Однажды, тёплым октябрьским днём, когда Лерка занимался карандашными набросками на скамейке, похожей на эту, возле уединённого прудика, с ним случайно столкнулись участники театрального коллектива - Ян, Раф, Мики, Андрей, Лёна; заинтересовавшись пареньком, который в одиночестве изображал природные пейзажи, ребята подошли к нему со спины, понаблюдали некоторое время, как он рисует, расспросили обо всём - и предложили отправиться с ними в маленький подпольный театрик. Один раз, два раза, три раза - со временем Лерка, как и Лина, почувствовал театр неотъемлемой частичкой себя самого, почувствовал необходимость приходить сюда, разговаривать с сумасшедшей компанией... здесь он имел восхитительную возможность заниматься рисованием, и никто не начинал устраивать скандал, отбирать карандаши и сажать в комнату под домашний арест, никто не твердил, что рисование - глупость, от которой не будет никакой существенной практической пользы. Наоборот, ребята с уважением отнеслись к привычке Валерия уходить в рисование с головой, не замечая, что происходит в окружающей вселенной, подшучивали миролюбиво и придумали для Лерки прозвище - Безумный Художник; так он стал признанным участником театрального коллектива, своим среди маленькой сумасшедшей компании. А когда ему исполнилось восемнадцать лет, он ушёл из квартиры приёмных родителей и, при поддержке Яна Севастьянова, устроился в собственном маленьком жилье, поступил в институт по своей художественной специальности.
Валерий только-только закончил рассказывать - неподалёку, за деревьями парковой аллейки, послышались знакомые сумасшедшие голоса, и театральный коллектив появился перед Линой и Леркой практически в полноценном составе.
- Ага, не только нам нравится этот парк, братишка, - весело подмигнул Михаэль, державшийся, по обыкновению, рядом с невозмутимым Рафаэлем, который только кивнул и спокойно поздоровался с присутствующими.
- А Лерка снова рисует, - насмешливым, но, разумеется, совершенно дружественным голосом прокомментировал Андрей.
- Маньяк-рисовач! - подтвердили одновременно Ян и Лёна.
Впрочем, Лерка не отвечал участникам сумасшедшей компании - он, кажется, и вовсе не слышал, о чём они разговаривали, улыбнулся мечтательной мимолётной улыбкой и вернулся к своим возлюбленным рисункам; ребята, немного прогулявшись вдоль рядочков бурноветущей зелени, засобирались в театр, исчезли за раскидистыми кленовыми деревьями, а Валерий... Валерий, погружённый в особенное пространство, понятное только ему, захваченный волнами восхитительного, неподвластного словам или определениям творчества, не поднял головы, не посмотрел вслед театральному коллективу - только, нагнувшись низко-низко к альбомному листочку, заправив непослушные прядки растрёпанных волос за уши, сосредоточенно водил карандашом по белоснежной бумаге, и улыбался каким-то таинственным, сокровенным творческим мыслям, и полностью исчезал из окружающего мира.
Лина не пошла вместе с ребятами в полузаброшенный театрик; она по-прежнему сидела рядом с Валерием на деревянной скамейке, старалась посторонними движениями не отвлекать его - что, разумеется, не имело никакого значения, Лерка даже под звуки разрывающихся снарядов и бушующих цунами никогда не оторвался бы своего рисования. Лина осталась, потому что ей хотелось понаблюдать за этим восхитительным человеком вблизи, особенно теперь, когда она услышала его удивительную историю, - и девочка заворожённо смотрела, практически неподвижно, как тонкие искусные пальцы художника скользят по поверхности бумажного листочка, преображая его.
Чистая бумага превращалась в карандашный набросок очаровательного пейзажа, который простирался перед глазами Валерия. Неподвижное, будто бы замороженное зеркальце пруда, по которому, невесомо, едва-едва ощутимо, прокатилось прикосновение приветливого ветерка; прокатилось - и исчезло, погаснув, а водяная поверхность подёрнулась колеблющейся рябью. Запутанные, переплетённые руки прибрежных деревьев склонились так низко, будто им хочется окунуться в восхитительную прохладу чернильно-чёрной воды; улыбчивое солнышко, которое царствует в шелковистых безоблачных небесах, отражается тысячью маленьких переливчатых солнц в загадочной глубине паркового пруда.
Разумеется, Лине приходилось видеть картины и профессиональных художников, и художников-любителей. В классе талантливых художественной способностью отличалась Людмила, выставки её произведений устраивались на обеих стенках коридора третьего этажа, Лина рассматривала, восхищалась и рассыпалась в комплиментах художнице вместе со всеми талантливыми детишками, однако... Она сравнивала сейчас, вспоминала работы Людмилы, мысленно накладывала их на простой карандашный рисунок Валерия - и понимала, что они отличаются исключительным образом, как чёрное от белого, как утро от вечера. Людмила занималась рисованием без души; ей не было никакой разницы, что рисовать, как рисовать, с какой вообще целью и чем именно она хочет поделиться посредством своего рисунка; талантливая девочка, назубок выучившая приёмы художественной техники, в совершенстве владеющая кисточками и карандашами, но... Валерий рисовал жизнь; природу, людей, весь мир, который его окружает... свою душу. Его рисунки, если можно так выразиться, были художественной исповедью, откровенным рассказом о собственных ощущениях и переживаниях, радостях и горестях. Нынешний набросок был обыкновенным, кажется, наброском, карандашные линии, чёрно-белая расцветка, стандартный природный пейзаж, однако... чувствовалось, попросту чувствовалось, насколько драгоценным, возлюбленным является каждый штришок, каждая чёрточка на этом рисунке для художника. Взгляд Лерки задержался на восхитительном уголке природы, вызывал восхищение, и радость, и, может быть, лёгкую меланхолическую грусть, заставил о чём-то задуматься, углубиться в созерцание... всё это, одними только карандашными тенями и линиями, Валерию удалось передать на маленьком листочке обыкновенной бумаге. Рисунок дышал. Рисунок жил. Рисунок был настоящим, а вовсе не фальшивой бессмысленной возможностью похвастаться своим исключительным талантом.
Лерке было всего девятнадцать лет. Однако, с абсолютнейшими основаниями, Лина могла бы назвать его профессиональным художником; впрочем, что обозначает это пустозвучное слово - профессиональный? Лерка не следовал каким-то определённым правилам рисования, не придерживался каких-либо границ, не использовал отточенные приёмы художественной техники; он просто... рисовал, просто выплёскивал свою душу на бумагу, и это было гораздо лучше любых талантливых подростков без души и холодных прославленных мастеров.
Разумеется, многие люди занимаются какими-то любимыми делами, увлекаются чем-нибудь, посвящают свободное время определённому хобби; Лина давным-давно начинала коллекционировать стеклянные заснеженные шарики, но успокоилась за несколько месяцев, переключилась на что-то другое и забросила коллекцию, лишённую теперь всяческой привлекательности; Мики, например, постоянно чем-то увлекался, погружался с головой в разнообразные занятия, но, впрочем, быстро находил равноценную замену, перескакивал с музыки на танцы, с танцев на вышивание крестиком... Для Валерия художественная деятельность была не просто любимым занятием, не просто хобби, к которому обращаешься время от времени. Нет, Лерка ЖИЛ своими рисунками, эти рисунки и были Валерием Селивановым, он настолько глубоко погрузился в художественный мирок, что для всего остального в Леркиной душе не осталось места. Он не мог не рисовать. Да, большинство людей, с которыми Лерка сталкивался в жизни, с самых ранних лет стремились отобрать у него рисование, уничтожить признаки какой-либо индивидуальности, превратить в скучное, бледное, в сущности такое же, как они сами, создание, простого обывателя; воспитатели детского дома, приёмные родители - они запрещали Лерке заниматься рисованием, выбрасывали карандаши, наказывали, контролировали каждый шаг, и всё-таки... всё-таки Валерий остался верен своему таланту, своему призванию до конца, всей душой. Он продолжал рисовать. Всегда, везде, что бы не предпринимали окружающие люди. Без акварельных красок, или простых карандашей, или чистых листочков бумаги он чувствовал себя неполноценным, незаконченным, нормальное состояние Лерки - рисование, и, вернувшись, в подпольный театрик вместе с ним, Лина услышала от Михаэля удивительно точную характеристику:
- Да уж, Лерка будет рисовать везде, всегда и при любых обстоятельствах.
Действительно. Везде, всегда и при любых.
Автор: Rainbow
Жанр: джен, чуть-чуть гета
Рейтинг: G
Размер: макси!
Статус: закончен
Посвящение: Нанатян., с днём рождения, дорогая моя :* Ты подарила мне своих ребят, теперь я хочу подарить тебе своих. Надеюсь, они смогут хоть немножко поддержать тебя и рассеять всяческие депрессивные настроения ^^
От автора: я просто люблю театр, но совершенно ничего не понимаю в актёрском искусстве - наверняка здесь будет достаточно неточностей и упущений. Впрочем, моя цель - поделиться любовью к театру, а не продемонстрировать, какой я профессионал в этом деле.
Тысяча благодарностей [J]Dita_von_Lanz[/J] за помощь с театральными вопросами
Глава 9. Остановка - смертьГлава 9. Остановка - смерть
Первым, что мгновенно привлекло внимание Лины, когда она появилась в зрительном зале, был сумасшедший, дико пританцовывающий вокруг дивана силуэт; в силуэте безошибочно угадывался Михаэль, который исполнял совершенно нечеловеческие пляски под страшный гром барабанной установки из проигрывателя. На диване удобно устроился Раф. Невозмутимым образом, совершенно спокойный, он устанавливал тонкую стрелу в тетиве лука - готовясь, видимо, заниматься стрельбой по единственной мишени, установленной в общей многофункциональной комнате, - и периодически поглядывал на Мики с лёгкой, по-доброму насмешливой улыбкой.
Немая сцена в Линином исполнении получилась впечатляющей.
- Привыкай, мой брат умеет шокировать, - предупредил Рафаэль, искренне наслаждавшийся происходящим.
Девочка поднялась по ступенькам на сцену и попыталась перекричать одичавшие мелодии.
- Что это?
- Как видишь - и слышишь, - музыка. А ещё шаманские танцы. Новое увлечение братишки, гитара оставлена в одиночестве и заброшена в тёмный угол.
В самом деле, гитара, с которой Мики не расставался несколько недель подряд - удивительно долгий срок для этого великовозрастного ребёнка, - сиротливо притулилась возле гигантского монстра-стола. Младший из братьев совершенно не обращал на прежний любимый атрибут внимания - тяжёлая и опасна для слуха непосвящённых музыка, видимо, полностью его захватила.
Появившийся в дверях зрительного зала Ян, судя по всему, совершенно не удивился стремительной смене увлечений Михаэля - привык, - только велел шутливо-приказательным голосом:
- Немедленно выключите это безобразие, последних мышей распугаете.
- У вас есть мыши?!
- Ну, несколько штук вчера под сценой гнездо обустраивали, если мне память не изменяет...
- Правда?
- Нет, разумеется, шутка юмора.
- С вами, ребята, не разберёшь, когда вы шутите, когда говорите серьёзно...
Мики смертельно разобиделся на Яна, угрожающим шёпотом пробурчал, что никто из ограниченных товарищей в этом зале не понимает настоящего искусства, - но музыку, конечно, выключил, прикладывая немыслимые усилия, чтобы не захохотать в голос. Старший брат наблюдал за ним, пряча улыбку, потому что актёрская игра Михаэля была превосходна - он, разумеется, с рождения создан для выступлений на сценических подмостках.
- Лён, - из маленькой дверцы в задние помещения показалась шевелюра Андрея. - Можно тебя на минутку?
- Да, конечно, - кивнула девушка, увлечённо читавшая книжку поблизости, улыбнулась подруге и отправилась следом за Лордом; судя по всему, опять происходит что-то проблематичное, и без помощи Волшебницы в который раз не обойтись.
А Лина, оставшаяся за столом в одиночестве, исподтишка посматривала на Яна. Он перемещается между участниками театрального коллектива, разговаривает о чём-то с каждым из них, посмеивается над шуточками Михаэля, вступает в развёрнутые беседы-споры с Рафаэлем, раздаёт инструкции - ненавязчиво, совсем не приказательным тоном, скорее с юморком и дружественно, и никто, разумеется, не испытывает желания не подчиниться ему. Ян Севастьянов... актёр, которым Лина бесконечно восхищалась, на все спектакли с участием которого ходила... он казался, как всегда бывает с артистами, певцами и вообще знаменитыми людьми, задействованными в искусстве, какой-то нематериальной, таинственной фигурой, загадочным образом, составленным из десятков и десятков персонажей, которых Ян когда-нибудь сыграл, привидением... чем-то, что не может запросто существовать в обычной повседневной жизни, дышать, говорить, смеяться и быть настолько... обыкновенным, близким, похожим на множество других людей, НЕ актёров, каким Лина видела его в подпольном театрике. Такое странноватое ощущение, если честно... находиться рядом с Яном, разговаривать с ним о мышах, наблюдать его не на сценических подмостках, далеко-далеко, воплощающего какой-то удивительный образ, не Яна-актёра... настоящего Яна.
Из размышлений девочку вытряхнули возбуждённые восклицания, приглушённый грохот и топот, в которых безошибочно узнавался взрослый ребёнок Леонид; в самом деле, это был он вместе со старшей сестрой. Диана двигалась спокойно, неторопливо, с привычным мечтательным выражением лица, полностью погружённая в собственные мысли - пожалуй, наравне с Динкой уходить в другую вселенную был способен только Валерий. Лёка, разумеется, тоже старался казаться сосредоточенным, невозмутимым и взрослым, но энергия неукротимыми волнами выплёскивалась из него, мальчишка то и дело срывался на бег, как будто моторчик, заведённый в нём, не предусматривал остановки ни на секунду.
Динка направилась прямо к Лине. Лёка присоединился к Рафаэлю и Михаэлю, готовясь внести обязательную лепту в их разговор.
- Послушай, ты не могла бы последить сегодня за моим братишкой? Мне нужно с родителями встретиться, помочь по магазинам пройтись, а Лёку не хочется одного оставлять... боюсь, как бы с ним что-нибудь не случилось.
И здесь Лина впервые задумалась о привязанности, которая существует между Динкой и Лёкой; с Рафаэлем и Михаэлем, например, это было заметно сразу, но Динка и Лёка практически не проявляли своих родственных чувств, не держались постоянно вместе, как братья Сальваторе, однако... сейчас Динка смотрела на Лину с неподдельной обеспокоенностью, она по-настоящему волновалась, не случится ли что-нибудь с её младшим братишкой, и голос, по обыкновению мечтательный и чуточку отстраненный, был несомненно взволнованным.
- Не беспокойся, - мягко прервала Лина Динку. - Я за ним присмотрю.
Горячо поблагодарив, девушка исчезла за входными дверями зрительного зала, а Лина всерьёз задумалась, какую же ответственность только что взвалила за себя. Она всегда сторонилась детей, особенно маленьких и непоседливых, потому что кричащие, бегающие, совершенно невозможные создания приводили её в состояние напуганной панической беспомощности. Что с ними делать? Чем занять? Как заставить их слушаться, вести себя адекватно и относительно спокойно? А Лёка - бесконечный двигатель, он носится по помещениям театра, норовит всюду пробраться, пролезть, изучить... не дай Бог, с ним произойдет что-нибудь катастрофическое. Лучше бы Динка обратилась со своей просьбой к Лёне, честное слово.
Лина и начала подумывать о том, чтобы попросить подругу о помощи. Правда, с этим замыслом пришлось быстро попрощаться - из задних комнат появились Лёна с Андреем, объявили, что у них дело чрезвычайной важности, и исчезли; кажется, у возлюбленной Лорда - оказывается, он встречался с какой-то девушкой, Ксюшей, - в скорем времени намечался день рождения, а без помощи Лёны, как самого авторитетного в вопросе подарков человека, бедный парень обойтись не мог. Конечно, Лёна согласилась помочь. Она всегда соглашалась, если у ребят возникали проблемы, разногласия или неразрешимые трудности.
Мики, Раф и Ян задумали разыгрывать сценку - ту самую, из сумасшедших приключений братьев Рафаэля и Михаэля - надо сказать, кстати, что маленькие спектаклики, которыми занимался театральный коллектив, брались непонятно откуда, были разнообразными по сюжетным составляющий и никакого отношения к классической драматургии не имели совершенно. Пришлось смириться со своей отчаянной участью и взяться за маленького непоседливого ребёнка. Спустя мгновенье выяснилось, что, пока Лина придавалась философским размышлениям, ребёнок пропал; его не было на прежнем месте, рядом с ребятами, которые вдохновленно занимались игрой и вовсе не замечали отсутствия Леонида.
"Господи, Динка меня убьёт!". Лина приготовилась сорваться с места - не зная, правда, куда бежать, - и совершенно случайным образом посмотрела на балкончик над сценическими подмостками. Лёка был там. Старательно карабкаясь на узкую полосочку перил, он, судя по всему, планировал пройтись по всей длине без помощи рук.
- Спускайся немедленно! - закричала в страшном ужасе Лина и бросилась бы по ступенькам наверх, спасать неразумное дитятко, если бы Михаэль не перехватил её за рукав.
- Спокойно, сестрёнка, с ним всё в порядке.
- Куда вы смотрите? Он же ребёнок! Может упасть!
Леонид, заметив образовавшиеся внизу волнения, спустился с балкона и с серьёзным выражением лица объяснил:
- Там перила шатаются. Я проверял.
- О, спасибо, скажем Лорду, когда вернётся, - улыбнулся Мики. Ни его, ни других ребят, кажется, совершенно не беспокоило, что маленький мальчик мог сорваться с балкончика, пусть и не очень высокого, и нахватать синяков.
Компания вернулась к прерванному кусочку спектакля, а Леонид посмотрел на Лину понимающим, нарочито серьёзным взглядом.
- Это Ди попросила тебя за мной присматривать?
- Да, поэтому...
- Не нужно. Я не ребёнок. Со всем могу справиться сам.
Лёка оставил девочку в смешанных чувствах - она впервые видела ребёнка, который... настолько сильно не казался бы ребёнком. Сколько лет Леониду? Лёна говорила, одиннадцать. Одиннадцатилетние мальчишки, которых в своей жизни приходилось встречать Лине, были заняты исключительно проделками и поиском приключений. Они дрались, забирались в дозволенные и вовсе не дозволенные места, шутливо-серьёзно воевали друг с другом, хвастались машинками, роботами и конструкторами Лего, портили нервы своим несчастным родителям, а Лёка... да, он тоже был непоседливым неугомонным моторчиком, бегал, с ужасающей скоростью перемещался в пространстве, залезал всюду, куда можно было залезть. Но целью этого мальчика было помочь взрослым, принять активное полноценное участие в жизни сумасшедшей компании, и голос, которым он говорил, и глаза, которыми смотрел, и мысли, которые изрекал - всё это совсем, совсем ничего общего не имели со стандартными детскими словами, мыслями, поступками.
За последующий час Леонид успел: сбегать в ближайший магазин за продуктами, отчистить от засыхающей краски Леркины кисточки, вместе с Андреем, который вернулся, приделать отломавшуюся ножку стула, укрепить шаткие перила балкончика. Этот ребёнок был просто невероятным. Он хватался за любое поручение, использовал любую возможность помочь ребятам, и, какой бы пустячной не казалась эта помощь, - Лёка подходил к исполнению со всей возможной ответственностью, обстоятельно и серьёзно; видимо, просьба воспринималась им как жест доверия и важное стратегическое задание.
Оказывается, маленький братишка Динки не просто присутствовал в театральном коллективе - он тоже был актёром, небольших, правда, больше эпизодических ролей; Лина стала свидетельницей его выступления в этот же самый день. Надо сказать, что существовал единственный способ прекратить бешеную деятельность Леонида: когда сумасшедшая компания принималась репетировать, Лёка, побросав всё, чем занимался до этого, устраивался где-нибудь неподалёку и широко распахнутыми, внимательными глазами пристально наблюдал за репетицией. Кажется, он, как губка, впитывал всю возможную информацию об актёрском искусстве, коллекционировал её внутри себя, анализировал и обдумывал своим удивительным, совершенно не детским, заточенным под взрослую серьёзность сознанием. Сейчас ребята взялись разыгрывать какую-то маленькую пьеску, любимую, судя по всему, театральным коллективом давно и прочно, Леонид примостился на краешке сценических подмостков, скрестив ноги, а Лина, как телохранитель, ни на шаг не отходящий от своего подопечного, устроилась напротив. Взгляд мальчика перескакивал от одного актёра к другому - пытливый, лихорадочно поблёскивающий, он улавливал каждый жест, каждое слово, произнесённое кем-нибудь из них, абсолютно все подробности и особенности актёрского искусства.
В конце концов, после продолжительной репетиции, Мики сжалился над маленьким-взрослым Леонидом.
- Ну, мелочь, давай, продемонстрируй нам великолепное актёрское искусство.
Разумеется, Лина испытала справедливое изумление - одиннадцатилетний Лёка будет играть? Девочке казалось, что он присутствует здесь только на правах Динкиного младшего братишки - просто потому, что за маленьким ребёнком попросту некому присматривать, однако... С загоревшимися от воодушевления глазами Леонид порывисто вскочил, бросился к Михаэлю и, сосредоточенный, серьёзный до невозможности, вместе с братьями Сальваторе принялся разыгрывать сценку - опять же, знакомую и наверняка поставленную сумасшедшей компанией не раз.
Не сказать, чтобы роль, которая досталась Леониду, была очень значительной и главной в сюжете пьески. Напротив, мальчик большую часть времени держался позади и говорил немного, уступая первый план другим персонажам и событиям, однако... Лина со всё возрастающим удивлением поймала себя на том, что наблюдает за Лёкой, практически не отрываясь, - маленький мальчик с эпизодической ролью приковывал к себе взгляд, будто гипнотизировал, и этому влиянию оказалось невозможно сопротивляться. Почему? Потому, что Лёка ни на минуту не выходил из выбранного образа. Когда внимание зрителя было сосредоточено на каком-нибудь центральном диалоге или происшествии, на переднем плане, казалось бы, он мог расслабиться и не прилагать особых усилий - всё равно никто не смотрит. Но Леонид, протирал ли он стакан, выметал ли пыль из углов, начищал ли ботинки (его персонажем был мальчик на побегушках, что-то среднее между дворецким, официантом и прислужником)... всегда до последней мелочи придерживался положенного персонажа, добавляя, кажется, некоторые детальки от себя, собирая образ из бесчисленного множества кусочков, словно мозаику - улыбки, взгляды, движения, мимика... За Лёкой действительно хотелось наблюдать. Подмечать мельчайшие изменения в его лице, разгадывать характер по каким-нибудь случайным мимолётным взглядам или словечкам, жестам или дёрнувшимся на мгновение в ухмылке уголкам губ... Пожалуй, на такого незначительного персонажа не любой зритель обратит достаточно внимания, но, если обратит - оторваться будет невозможно.
Когда маленькое представление закончилось, Лина, выступавшая в качестве зрительницы, не смогла отыскать подходящих комментариев - девочка с молчаливым удивлением, чуточку приоткрыв рот и распахнув глаза, таращилась на Леонида, невозмутимого, сосредоточенного и совершенно не по-детски серьёзного.
- Удивлена, сестрёнка? - с довольной улыбкой полюбопытствовал Мики, потрепав по голове раскрасневшегося мальчика. - Наш Лёка умеет шокировать неподготовленную публику - маленький да удаленький, как говорится.
- Я не маленький! - оскорбился Леонид, вывернувшись из-под руки донельзя довольного собой Михаэля. А рядом с Линой матеареализовался из неизвестности Рафаэль - прислонившись плечом к покосившемуся книжному шкафчику, подпиравшему стенку, он с полуулыбкой, практически незаметной, как всегда, наблюдал за шутливой перепалкой младшего братишки и Леонда.
- Талантливый мальчик, - через некоторое время прокомментировал Раф. - Заметила, как мастерски он справляется с незначительными ролями второго плана? Роли, может быть, и незначительные, но настолько продуманные, настолько настоящие... Порой бывает, что актёры, которые играют слуг, прохожих и так далее, попросту отмахиваются, мол, что за роль, никакого таланта не нужно, стараться совсем не обязательно. Они играют кое-как, почти справедливо полагая, что публика сосредоточена на главных персонажах, а про задний план совершенно забыла. Но Лёка умеет привлечь внимание даже к самому маленькому человечку на сцене, слуга он, или прохожий, появляется на несколько минут или на несколько секунд. Это - его особенность. Ему сейчас одиннадцать лет, а он уже определился со своим способом актёрской игры, нигде не обучаясь, просто наблюдая за нами, анализируя, делая выводы... представляешь, какой замечательный актёр получится из него лет через пять-шесть?
Лина ничего не ответила - только кивнула. Маленькое выступление Лёки, свидетельницей которого она стала, и слова Рафаэля заставили её взглянуть на Динкиного младшего братишку под абсолютно другим углом.
Девочка следовала за Леонидом целый день. Внимательно наблюдала, куда бы он ни пошёл и чем бы не занимался, контролировала ситуацию - Динка же просила её об этом, - хотя со временем отчётливо убеждалась, что никакая гувернантка этому мальчику вовсе не требуется. За Лёкой было невозможно угнаться. Он перемещался в пространстве удивительными темпами, сейчас здесь, в следующую секунду - там, он ни минутки не мог сидеть на месте, помогал, хватался за поручения, непременно чем-нибудь занимаясь, обязательно что-нибудь делая. Только оказавшись в театре, Лина думала, что маленький мальчик с серьёзным именем Леонид - просто братишка Динки, и здесь, среди ребят, потому, что сестра должна присматривать за ним. Но теперь становилось понятно - Лёка часть театрального коллектива, колёсико в общем механизме, свой, нужный и незаменимый человек. Ничуть не в меньшей степени, чем взрослые.
- Что же ты такой непоседа? - устав от бесконечной бурной деятельности мальчишки, как-то спросила Лина.
- Движение - жизнь, остановка - смерть, - авторитетно процитировал Леонид, таким серьёзным решительным голосом, что сомнений быть не могло: эту фразу он не просто мимоходом услышал и запомнил, а считает своим непоколебимым жизненным девизом.
Можно было не спрашивать - Лина догадывалась сама, да и, собственно, в самом начале, только задумавшись о расследование среди ребят, девочка не планировала интересоваться, что театр значит для этого мальчика... но, оказывается, он тоже любит актёрское мастерство, и девочка всё-таки спросила:
- Театр для тебя - движение?
- Да.
Ближе к вечеру, чтобы забрать братишку, вернулась Динка. Она разбиралась на полу со своими звёздными картами, Лерка по-прежнему увлечённо-мечтательно рисовал, Мики задремал на излюбленном потрёпанном диванчике, Раф упражнялся в стрельбе, Ян и Лёна о чём-то беседовали за кружками чая, Андрей, счастливый до невозможности, разговаривал по мобильному телефону со своей возлюбленной, Седрик стандартно украшал уголочек стены под балконом - на загадочного иностранца, к слову, Лина практически перестала обращать внимание, слишком молчаливым, неподвижным и застывшим во времени он казался, и одновременно с этим - неотъемлемой, привычной составляющей театрального коллектива.
Лёка, наконец-то на минутку-другую угомонившийся, устроился на ступеньках, ведущих к балкону. Лина присела рядом. Она не рассчитывала, что мальчик захочет пообщаться с ней, - за долгий совместный день они не слишком часто разговаривали друг с другом, - но Лёка, задумчиво посматривая на старшую сестру, сказал:
- Ты не смеёшься над Ди.
- Да, но другие тоже совсем не со зла...
- Знаю. Но ты... понимаешь её.
Помолчав и будто поразмыслив о чём-то, он снова заговорил, теперь гораздо более решительным, даже вызывающим голосом, как будто готовый сражаться насмерть за свою старшую сестру - любимую, теперь Лине не приходилось сомневаться в привязанности Леонида к Диане.
- В школе все смеялись над моей сестрой. Называли сумасшедшей. И надо мной тоже, конечно, - я ведь "братец чокнутой". Чокнутая, странная, ненормальная... А Ди просто была не такой, как они все. Она была особенной. Моя сестра верит в чудо. И я уверен, что оно обязательно когда-нибудь случится с ней.
Глава 10. Настоящий друг - это...Глава 10. Настоящий друг - это...
Как известно, печальные происшествия и жизненные неприятности всегда происходят тогда, когда ты совершенно позабыл о чём-нибудь подобного и никаких гадостей совсем не ожидаешь. Весна подошла к концу, четвертные контрольные работы подкрались и обрушились на Линину голову катастрофической неизбежностью; учитывая не слишком положительную успеваемость и полную неспособность воспринимать школьные премудрости, Лина опустилась в глубины беспросветного отчаяния.
- Знаешь, я, кажется, некоторое время не смогу сюда приходить, - сообщила Лина трагическое известие Лёне. Разумеется, за множество дней, проведённых в маленьком подпольном театрике, она познакомилась со всеми участниками, спокойно разговаривала с каждым и больше не чувствовала себя посторонней новенькой девочкой (ну, практически не чувствовала)... однако Лёна и до сих оставалась единственным человеком, которому Лина могла беспрекословно довериться в любой ситуации. Может быть, потому, что именно Лёна первой заметила Лину в тот случайный день знакомства с полузаброшенным театриком? Может быть, потому, что Лёна проводила девочке обстоятельные ознакомительные рассказы про театральный коллектив в общем, личности участников в частности, всегда находилась рядом с растерянной неуверенной Линой, поддерживала просто своим дружественным присутствием, не оставляла в одиночестве и была готова придти на помощь - объяснить, показать, сказать, сделать, - если в этом появляется необходимость... В классе талантливых Лина училась несколько лет, в сумасшедшей компании была несколько месяцев, но Лёна... Лёна, разительно контрастируя с Маргаритой, Региной, Элеонорой, смогла стать для девочки настоящим другом, правильным другом, вовсе не бесполезной подделкой, которая притворяется любящей, изображает искреннюю привязанность, а на самом деле попросту играет в бессмысленные унизительные игрушки.
- Почему? - удивилась Лёна, откладывая в сторонку очередную объёмистую книжку и безраздельно сосредотачивая внимание на подруге.
- Понимаешь, у нас в школе скоро контрольные четвертные, а я и так не отличаюсь восхитительной успеваемостью... Родители грозились больше не пускать меня сюда, а оставить под домашним арестом заниматься уроками.
- Давай я буду помогать тебе готовиться к контрольным!
Теперь пришла Линина очередь изумлённо таращиться на подругу, потому что, хотя в принципе в подобном предложении не было ничего необыкновенного... Маргарита, которая находилась в дружественных отношениях с Линой (так, по крайней мере, предполагали правила игр в классе талантливых), помимо разнообразных выдающихся способностей, превосходно разбиралась в школьной программе, была одной из лучших признанных учениц; Лина обращалась к ней за помощью; попросила даже не возможности списывать на контрольных и полностью решённых заданий - только объяснений насчёт некоторых моментов, поднатаскать девочку по неподдающимся предметам и разделам. Маргарита сообщила самым уважительным, сочувственным, извиняющимся голосочком, что она помогла бы с величайшим удовольствием, однако... проблемы, столько проблем, которые требуют немедленного решения, да и ей самой, разумеется, нужно готовиться к контрольным, поэтому... может быть, Лина обратится к Регине или Элеоноре? Лина обратилась. От обеих, впрочем, выслушала распространённые, обоснованные отказы, совершенно одинаковые.
А Лёна вызвалась помогать, хотя никто вовсе не просил её об этом; решила посвятить собственное свободное время неприятностям какой-то полузнакомой девочки, просто так, без надежды на какие-либо благодарности и вознаграждения.
- Но... ты вовсе не должна...
- Знаю, не должна. Но мне хочется помочь тебе.
Рядом с подругами матеарелизовался Михаэль, солнечный и счастливый, по своему обыкновению, и весело предложил:
- Мы с ребятами собираемся в кафе неподалёку, хотите пойти?
- Нет, - улыбнулась Лёна. - Мы с Линой будем готовиться к четвертным контрольным работам.
Лёну совершенно не беспокоила перспектива пропущенной увеселительной прогулки, необходимость сидеть в замкнутом душноватом пространстве и заниматься наискучнейшим делом на свете - математикой; нет, она продолжала быть приветливой, весёлой и внимательной, быстренько пододвинула к гигантскому многофункциональному столу на сценических подмостках ещё один стул и велела:
- Доставай тетрадки!
Лина извлекла из школьной сумки внушительную горочку тетрадок, и учебников, и задачников, и бумажных листочков с вопросами, а Лёна окинула хладнокровным взглядом эвересты математик, физик, химий и всего остального, взяла в руки ближайшую книжечку по математике и уверенно сообщила:
- Во-первых, Лин, успокойся, ты всё знаешь. Просто нужно хорошенечко покопаться в голове и структурировать всё, что там обнаружится. Итак, возьмём этот пример...
Только несколько дней понадобилось Лине позаниматься с подругой, чтобы написать четвертные контрольные с неплохими результатами; нет, она не смогла опередить талантливую Маргариту, однако подобными оценками девочка не отличалась никогда, учителя и родители недоумённо, но с удовольствием поздравляли её, и даже подружки со снисходительными улыбками сказали пару-тройку хвалебных слов. Впрочем, кажется, с некоторых пор на мнение Маргариты, Элеоноры и Регины Лине стало наплевать самым глубочайшим образом.
Лёна радовалась Лининым достижениям, как будто своим собственным. Когда Лина пришла в подпольный театрик и продемонстрировала листочки с пятёрками и четвёрками, Волшебница заулыбалась, стиснула девочку в крепких объятиях и решительно отказалась от всяческого участия в оценках, которые заработала подруга.
- Поверь, способности и знания скрывались в тебе давным-давно, просто спали беспробудным сном, а я только слегка расшевелила их.
Пожалуй, с того знаменательного момента Лина стала приглядываться к Лёне с ещё большим любопытством и вниманием; она почти всегда держалась рядом с девушкой, наблюдала, подмечала, анализировала - и приходила к выводу, что Лёна представляет собой человека гораздо отзывчивей, бескорыстней и замечательней, чем казалось по первым дням, проведённым в подпольном театрике. В самом деле, совершенно правильное прозвище подобрала для неё сумасшедшая компания - Волшебница. Командиром театрального коллектива, разумеется, был Ян Севастьянов, но и он периодически испытывал трудности, и ему приходилось впадать в пессимистичное настроение, и Лёна, никто другой, служила несомненной поддержкой для Яна, как, впрочем, и для всех остальных участников сумасшедшей компании. Солнце, таким словом можно было определить сущность этой девушки, солнышко, которое приветливыми неиссякающими лучами освещало маленький театральный мирок, обнадёживало и заставляло улыбаться, несмотря ни на какие неприятности, каждого из ребят без исключений. Да, был оптимистичный счастливый Михаэль, в принципе не поддающийся жизненным препятствиям, всегда беззаботный и смотрящий на окружающий мир с неизменным позитивом, и, всё-таки, даже ему случалось удариться в углублённые, по-детски непосредственные вспышки отрицательных настроений; Лёна не теряла своей удивительной солнечности не при каких обстоятельствах. Проблемы, тяжёлые периоды, неразрешимые (на первый взгляд) трудности - она рядом, всегда рядом и совершенно бескорыстным образом готова помогать, поддерживать, давать полезные советы или попросту обнять и сказать несколько обнадёживающих ободрительных слов. Если у кого-нибудь случались неприятности на жизненном пути, возникал неоднозначный вопрос, какой-то момент требовал разъяснения - все участники театрального коллектива обращались к Лёне, и она, поразительным образом, находила минутку для каждого без исключений, и ей совсем не было жалко времени, потраченного на поддержку другого человека. Кажется, именно в этом для Лёны заключался центральный смысл всей жизни и, в частности, значимость подпольного театра - защищать, оберегать, заботиться и отдавать себя, полностью, без остатка, окружающим людям, которых она бесконечно любит и которыми безмерно дорожит.
Как могло получиться, что именно такой восхитительный, человек привязался к Лине и стал её лучшей - единственной настоящей - подругой? Практически с первого Лининого дня в подпольном театрике они держались вместе - Лина хотела быть вместе с Лёной, а та, кажется, вовсе не возражала против подобного, - разговаривали, комментировали происходящее с ребятами из сумасшедшей компании, участвовали в разнообразных коллективных развлечения, просто сидели рядышком и молча занимались своими делами. А через некоторое время после успешного завершения четвертных контрольных работ обнаружилась удивительная общность между Линой и Лёной - общность интересов, увлечений, мнение и вообще взглядов на окружающую действительность. Это началось ещё давно, с мимолётного незначительного эпизода - общая любовь к творчеству Джорджа Мартина; оказывается, одним фантастическим сериалом дело вовсе не ограничивалось. Изо дня в день, всё больше разговаривая, Лина и Лёна обнаруживали удивительное сходство во всём, что нравилось - книги, фильмы, музыка, персонажи, доходило и до незначительных, но красноречивых, с Лининой точки зрения, мелочей - любимый напиток, любимый запах, любимый производитель шампуня... Никогда у Лёны и Лины не заканчивались темы для разговоров - чтобы обнаружить все ниточки, связывающие их, все похожести и одинаковости, понадобилось много-много счастливых часов; может быть, это и называется - родственная душа?
С каждым днём Лина всё больше новой информации узнавала про Лёну. Однажды, разместившись за чудовищным многофункциональным столом на сценически подмостках, рядом с Лёной, девочка обнаружила, что Лёна что-то записывает на страничках толстой разноцветной тетради; не в первый раз заметила, впрочем. Лёна нередко уединялась где-нибудь с этой тетрадочкой и шариковой ручкой, - на диванчике в общей комнате, за столом, на пушистом коврике, если другого свободного пространства не находилось, - и писала, писала, писала... Лине как-то неловко было полюбопытствовать, что содержится в таинственной тетрадке, а теперь, поздоровавшись с подругой, она всё-таки решила озвучить вопрос.
- Лён, а что ты пишешь?
Девушка, кажется, немного смутилась, стремительно захлопнула тетрадку с исписанными листочками, но, практически за мгновение передумав, раскрыла опять и проговорила с лёгкой неловкостью:
- Ну... я сочиняю в свободное время. Рассказы небольшие, ничего серьёзного... Хочешь посмотреть?
Лина с удовольствием приняла тетрадку, передвинутую к ней по столу, и воодушевлённо углубилась в чтение. Лёна пишет? Разумеется, они познакомились не слишком продолжительное время назад, и всё-таки Лина даже не подозревала в подруге склонностей к писательству.
Конечно, "ничего серьёзного" и многочисленные высказывания о собственной бесталанности, незначительности своих произведений, кривоватости слога, незамысловатости сюжета... всё оказалось только наговорами на себя, увеличенная во много раз и совершенно бессмысленная критичность, как, наверное, у всех талантливых писателей. С первого взгляда Лина определила, что "несерьёзные рассказики" являются очень значительными, драгоценными для Лёны. Язык, которым девушка писала, был удивительным симбиозом воздушности, краткости и в то же время наполненности, образности - в нескольких словах Лёна обрисовывала полноценную, многогранную, осмысленную картинку, в действительность которой невозможно было не поверить. Да, сюжеты не отличались особенной закрученностью, фантастичностью, и к популярным жанрам вроде фэнтези, мистики, ужастика их нельзя было приписать, однако... Зачастую рассказы Лёны представляли собой маленькие зарисовочки про повседневную жизнь персонажей, про отношения между ними, проблемы, ощущения, переживания, а если встречался какой-нибудь мистический или сказочный сюжет - опять же, внимание сосредотачивалось на человеческих чувствах и характерах, центральными были люди, а вовсе не масштабность миров, или динамичность событий, или невообразимые, полные таинственности интриги. Лина прочитала всю тетрадку от начала до конца, от первого рассказа до последнего, незаконченного; оторвалась, только добравшись до оборванной недописанной строчки, подняла на подругу восхищённые глаза и, не сумев подобрать подходящих слов, просто поинтересовалась:
- Никогда не думала о писательской профессии?
Пожалуй, слова оказались действительно правильными. Лёна, которая с внимательной настороженностью наблюдала за Линой, беспорядочно перебирая складки на своей юбке, мгновенно расслабилась, заулыбалась счастливо и ничего не ответила; впрочем, Лина запросто смогла догадаться по смущённому и обрадованному лицу подруги, что она задумывалась о том, чтобы стать писателем, ещё как задумалась.
Оказывается, про писательство Лёны театральный коллектив был прекрасно осведомлён; мало того - ребята отдавали должное способностям девушки, использовали их в деятельности сумасшедшей компании, например, так. Когда наступал момент определиться со сценкой для репетиции, никто не обращался к классическим произведениям, популярным театральным постановкам, нет - они подходили к Лёне и просили выбрать что-нибудь из своих многочисленных "несерьёзных рассказиков". Лёнины персонажи переносились со страничек театрадки на сценические подмостки, воплощались ребятами, а Лёна в такие моменты выглядела, без сомнений, самым счастливым человеком на планете. Впрочем, иногда девушка подбирала сюжетики не по своим рассказам, а по книжкам, которых было натащено в подпольный театрик бесчисленное множество; сумасшедшая компания считала Лёна профессиональным литературным специалистом, поэтому обязанность по работе с книгами приписывалась исключительно ей.
Время шло, Лина практически полностью освоилась в подпольном театрике, и теперь, кроме замечательного театрального коллектива, ощущения, что она является значительной частью чего-то большого и дружественного, в Лининой жизни появилось ещё одна удивительная непредсказуемая вещь - друг; настоящий друг, которого в самом деле возможно назвать БЛИЗКИМ человек, родственной душой, необходимым дополнением к твоей собственной душе, потому что... потому что, Лина только теперь начинала осознавать это, настоящий друг должен быть таким, как Лёна, и не иметь никакого сходства с Региной, Маргаритой, Элеонорой. Нет, друзья не будут навязывать тебе выдуманных бессмысленных правил игры, не будут требовать беспрекословного подчинения и согласования с их жизненными предпочтениями, когда за единственное словечко против и маленький шаг в другую сторону - публичное четвертование; нет, друзьями не являются люди, с которыми тебя вовсе ничего подлинного духовного не связывает, от которых к тебе не тянутся никакие ниточки общности, и родственности, и искренней неподдельной привязанности; между друзьями должно существовать совершенное равноправие, а вовсе не вынужденное послушание, чтобы сохранить никому не нужные отношения; друзьям всегда должно быть о чём побеседовать и, разумеется, тематика разговор не ограничивается у друзей только симпатичным мальчишкой из параллельного класса. Регину, Маргариту, Элеонору связывало с Линой что-то совершенно другое, что угодно, только не настоящие дружеские отношения. Лёна - первая, кто показал девочке, что такое правильная, нефальшивая, искренняя дружба между людьми.
Глава 11. Художник от БогаГлава 11. Художник от Бога
Лина, исключительная любительница поваляться в тёплой постельке, проснулась в тот день удивительно рано, собралась за короткий промежуток времени - и, не представляя, куда возможно себя разместить, решила отправиться в подпольный театр - каникулы, в конце концов, лето, свобода; может быть, среди театрального коллектива найдутся жаворонки, которые давным-давно устроились на сценических подмостках. Жаворонок и вправду обнаружился. Один. Лина, правда, столкнулась с ним совершенно случайно, и вовсе не в подпольном театрике; она неторопливым задумчивым шагам двигалась к месту назначения, через аккуратный зеленеющий парк, где ребята несколько раз прогуливались вместе, смотрела себе под ноги и подсчитывала количество прошлогодних сморщенных листьев, и вдруг заметила за скамейке на берегу непримечательного прудика знакомый силуэт. Девочка подошла поближе и с удивлением убедилась - да, действительно, Валерий, театральный художник собственной персоной.
Вместе с мечтательной Динкой и таинственным Седриком, этот человек вызывал у Лины горячее любопытство. Лерка, разумеется, разговаривал, даже находил приветственные слова для новенькой девочки - однако, на мимолётное мгновение оглянувшись и улыбнувшись, возвращался к прерванному любимому рисованию; и никакими неожиданными потрясениями, критическими ситуациями, удивительными новостями невозможно было заставить Валерия оторваться от своих возлюбленных картин. Иногда Лине представлялось, что происходит катастрофический пожар, или чудовищное наводнение, или какой-нибудь другой образец конца человечества, а Лерка, с мечтательным сосредоточенным лицом, продолжает заниматься своими художествами на фоне колоссального взрыва/гигантской смертельной волны/расходящихся исполинских трещин земной поверхности.
Не слишком уверенная в том, что нужно делать именно это, а не притворяться, будто никого не заметила, Лина поздоровалась с Валерием и присела на краешек деревянной скамейки рядом с ним.
Стандартные отличительные особенности Лерки представляли собой, как всегда, разноцветные акварельные кляксы на рубашке, неаккуратно и свободно закатанные рукава, полурасстёгнутый сбившийся воротничок, оторванные пуговицы, пушистые растрёпанные кисточки, которые выглядывали из маленького нагрудного кармашка. Впрочем, Лерка не рисовал, что само по себе было удивительным явлением; альбом с белоснежным разворотом лежал у него на коленях, а сам мечтательный художник, откинувшись на спинку скамьи, смотрел в шелковистое небо со счастливой улыбкой.
- Привет, - отозвался он, хотя, кажется, и вовсе не заметил приближения посторонних личностей; и сейчас, и в остальные дни, проведённые Линой в театре, у неё создавалось отчётливое ощущение, что Валерий, пускай периодически общается с театральным коллективом, находится где-то совершенно в другом пространстве, увлечённый, как Динка звёздами, только единственным существенным занятием - рисованием. Он был... да, он, пожалуй, был действительно художником от Бога.
Если с остальными ребятами Лине как-то удавалось обнаружить точки соприкосновения, общий язык, хотя бы необходимые слова, чтобы начать какой-нибудь разговор, то с Леркой девочка совершенно растерялась и даже не представляла себе, о чём можно побеседовать, что сказать, чем прервать затянувшееся молчание - не погоду же комментировать, в самом деле?
- Ты любишь рисовать? - спросила Лина. И тут же принялась мысленно давать нелицеприятные определения собственной глупости; ну, разумеется, Лерка любил рисовать, он не может существовать без художества, разве нескольких наблюдательных дней не хватило, чтобы безошибочно это определить?
Валерий, кажется, не посчитал вопрос неуместным или бессмысленным; он медленно поднял голову, оторвавшись от созерцания природного пейзажа, будто выныривал из глубокой воды, положил чистый листочек и карандаш на скамейку рядом с собой. Лерка откинулся назад, скрестив руки на груди, и скользнул по Лине задумчивым, немножко отрешённым взглядом, сопровождающимся полумечтательной, едва заметной улыбкой.
- Да, - через некоторое время ответил Валерий. - Да, я люблю рисовать.
И он рассказал практически незнакомой девчонке свою жизненную историю.
Лерке не посчастливилось с самых ранних лет оказаться в сиротском приюте. Об отце и матери, о других родственниках, о причинах, из-за которых женщина отказалась от собственного ребёнка, он не имел никаких развёрнутых представлений; как, впрочем, и большинство ребятишек детского дома, оставшихся без родительской любви и заботы. Начальство приюта не испытывало к маленьким сироткам ни сострадания, ни дружественного расположения, ни каких-нибудь ощущений вообще; в дальнейшем Лерка задавался справедливым вопросом - с какой целью этим людям понадобилось открывать сиротский приют? Ребёнок здесь не воспринимался как полноценный человек, обладающий свободой выбора, мышлением, чувством, способный не только на отрицательные поступки, просто, в конце концов, живой человек. Нет, к детям относились пренебрежительно, равнодушно, откровенно издевательски, потому что для начальства сиротского приюта ребёнок равняется неодушевлённому предмету; ну, а хозяин располагает неограниченными правами перемещать, портить, перекрашивать, перестраивать и вообще распоряжаться, например, тумбочкой или шкафом по своему усмотрению. Воспитатели, учителя, директриса, все - распоряжались. Ещё как. Наказывали, унижали, притесняли... подробностей не требуется. Детский дом, где воспитывался Валерий, полностью подтверждал все отрицательные стереотипы, которые сложились вокруг заведений подобного рода.
Художественные способности Лерка начал демонстрировать с самого раннего возраста. Другие ребятишки занимались конструкторами, куклами, кубиками, мячиками, гонялись друг за другом во дворике, поколачивали один другого - в сущности, вели себя как и положено маленьким детям; только Валерий, устроившись за письменным столом, круглыми сутками изрисовывал альбомные листочки какими-то неразборчивыми каракулями. Каракули, со временем, превращались в рисунки - детские, неуверенные, но, впрочем, выдающиеся, это было понятно каждому здравомыслящему человеку; с каждым годом Лерка развивался, как мог шлифовал свой безусловный талант, и никогда, практически ни на минутку, не переставал рисовать. Разумеется, будь у мальчика нормальная, полноценная семья и любящие родители, он давным-давно оказался бы в художественной школе, и профессиональные педагоги научили бы его, как пользоваться теми или другими техниками, рисовать с помощью туши и пастели, оттачивать, совершенствовать свой природный талант. Семьи не было. Родителей не было. А рисование как школьный предмет в сиротском приюте отсутствовало напрочь. Рядом с подрастающим Валерием оказались только сотрудники детского дома - бесчувственные, бесконечно отчуждённые от своих маленьких воспитанников; ни способностей, ни дальновидности, ни опыта, ни желания, чтобы разглядеть будущего талантливого художника, ни у кого из них совершенно не обнаружилось.
Пожалуй, поверх убийственного равнодушия и холодной отстраненности воспитателей сиротского приюта угнездилась склонность, одна-единственная, но самая опасная и отвратительная из всех существующих - садизм. Каждый взрослый человек, находящийся в этом приюте, запрятал в глубине собственной души садистские желания - которые, разумеется, периодически неконтролируемо вырывались на свободу. Физические наказания. Нравственное насилие. И, помимо всего прочего, - настойчивое стремление уничтожить, вырвать с корнем всяческую индивидуальность своих подрастающих воспитанников. "Все должны быть одинаковыми". Официальное, но, впрочем, негласное правило сиротского приюта. Хочешь спокойствия - будь посредственностью. Хочешь мирного существования - не высовывай нос.
Воспитатели набросились на Лерку, как голодные рассвирепевшие стервятники. Рисовать ему было категорически запрещено. Карандаши, краски, альбомные листочки - всё, что связано с рисованием, отправилось в кладовку под несколько надёжных запоров. Нарушение приказа каралось постоянными наказаниями, жестокость которых, кажется, со временем возрастала в геометрической прогрессии. Задавшись целью пресекать даже крохотные попытки маленьких человечков развивать свои природные способности и просто быть самими собой, воспитатели настойчиво твердили Валерию: ты бездарность; ты ничего не умеешь; из тебя не получится ни малейшего толка. Впрочем... Лина совершенно не удивилась, когда ей удалось угадать, пускай Лерка даже не начинал рассказывать дальше - он не подчинился; нет, Валерий был бы совсем не Валерием, если бы добровольно отказался заниматься любимым - единственным - делом, к которому у него лежала душа. Оставалось только догадываться, каким образом мальчик умудрялся раздобыть карандаши и бумагу, в каких таинственных уголках прятался от разгневанных воспитателей - однако Лерка продолжал рисовать; рисовать, рисовать, рисовать всегда, везде и всюду, только бы под рукой обнаружился обрывок газетной странички и старый, списанный до минимального огрызка карандашик. Лерка рисовал. Ночью, при свете крохотного карманного фонарика. Во время школьных занятий, на коленках под партой. Ранним утром, когда все остальные ребятишки досматривают сны в кроватях. Что бы не придумывали изворотливые воспитатели, к какому бы карательному воздействию не прибегали - всё было напрасным; неистребимая, острая жажда Лерки заниматься рисованием оказывалась сильней.
Когда Валерий достиг одиннадцатилетнего возраста, ему, выражаясь словами одной из воспитательниц, "до странности повезло". Его решили усыновить. Симпатичная на первый взгляд супружеская пара, домохозяйка-мать и механик-отец, они приветливо улыбнулись мальчику, совершили традиционный обмен любезностями с начальством сиротского приюта и, с двух сторон ухватившись ладонями за плечи приобретённого сына, сопроводили его к сверкающему роскошному автомобилю. "Приобретённый". Этим словом, лучше, чем каким-нибудь другим, можно было охарактеризовать отношение семейства Селивановых к Лерке. Как и сотрудники детского дома, муж и жена рассматривали ребёнка как неодушевлённый предмет, купленный ими, то есть перешедший в безраздельную, абсолютную собственность; Селивановы не нуждались в сыне, для удовлетворения их потребностей нужен был работник. Раб, если говорить поточней. Приземлённые, насквозь рациональные и рассудительные обыватели, они видели ценность Валерия в том, что он будет вторыми рабочими руками семейства, помощником Селиванова-старшего в нелёгкой профессии механика. Гайки, болтики, гвозди, ключи, отвёртки - перспектива Лерки стать профессиональным художником даже приблизительно не рассматривалась.
История пошла по замкнутому кругу. Обнаружив, что их приобретённый ребёнок занимается совершенно бессмысленным, нерациональный, не приносящим практической пользы рисованием, родители развернули ожесточённую борьбу - и запрещали, и наказывали, и ругались, и выбрасывали художественные приспособления, и вообще потворяли с точностью до словечка стратегию воспитателей сиротского приюта. Разумеется, к тому моменту Лерка достиг сознательного возраста, когда мог бы - и, в принципе, должен был, - решительно постоять за себя, добиться радикальными способами возможности делать то, что он посчитает необходимым; он мог бы устроить громкий бунт и скандал, хлопнуть дверью, уйти из ненавистного дома, как поступил Андрей Морозов, и всё-таки... Всё-таки Лина, пускай и недостаточное количество времени была знакома с Валерием, прекрасно понимала - такая тактика поведения совсем не для него; нельзя, наверное, представить человека более далёкого от бунтов и скандалов, чем Лерка. Он оказывал молчаливое сопротивление. Молчаливое - но настойчивое, непоколебимое, которое доводило нетерпеливых родителей до срывающегося голоса и масштабных истерик. Валерий просто уходил подальше от семейства Селивановых, забивался в какой-нибудь укромный уголок окрестных парков и сквериков - рисовал; рисовал, рисовал, рисовал, не останавливаясь практически ни на минутку. Однажды, тёплым октябрьским днём, когда Лерка занимался карандашными набросками на скамейке, похожей на эту, возле уединённого прудика, с ним случайно столкнулись участники театрального коллектива - Ян, Раф, Мики, Андрей, Лёна; заинтересовавшись пареньком, который в одиночестве изображал природные пейзажи, ребята подошли к нему со спины, понаблюдали некоторое время, как он рисует, расспросили обо всём - и предложили отправиться с ними в маленький подпольный театрик. Один раз, два раза, три раза - со временем Лерка, как и Лина, почувствовал театр неотъемлемой частичкой себя самого, почувствовал необходимость приходить сюда, разговаривать с сумасшедшей компанией... здесь он имел восхитительную возможность заниматься рисованием, и никто не начинал устраивать скандал, отбирать карандаши и сажать в комнату под домашний арест, никто не твердил, что рисование - глупость, от которой не будет никакой существенной практической пользы. Наоборот, ребята с уважением отнеслись к привычке Валерия уходить в рисование с головой, не замечая, что происходит в окружающей вселенной, подшучивали миролюбиво и придумали для Лерки прозвище - Безумный Художник; так он стал признанным участником театрального коллектива, своим среди маленькой сумасшедшей компании. А когда ему исполнилось восемнадцать лет, он ушёл из квартиры приёмных родителей и, при поддержке Яна Севастьянова, устроился в собственном маленьком жилье, поступил в институт по своей художественной специальности.
Валерий только-только закончил рассказывать - неподалёку, за деревьями парковой аллейки, послышались знакомые сумасшедшие голоса, и театральный коллектив появился перед Линой и Леркой практически в полноценном составе.
- Ага, не только нам нравится этот парк, братишка, - весело подмигнул Михаэль, державшийся, по обыкновению, рядом с невозмутимым Рафаэлем, который только кивнул и спокойно поздоровался с присутствующими.
- А Лерка снова рисует, - насмешливым, но, разумеется, совершенно дружественным голосом прокомментировал Андрей.
- Маньяк-рисовач! - подтвердили одновременно Ян и Лёна.
Впрочем, Лерка не отвечал участникам сумасшедшей компании - он, кажется, и вовсе не слышал, о чём они разговаривали, улыбнулся мечтательной мимолётной улыбкой и вернулся к своим возлюбленным рисункам; ребята, немного прогулявшись вдоль рядочков бурноветущей зелени, засобирались в театр, исчезли за раскидистыми кленовыми деревьями, а Валерий... Валерий, погружённый в особенное пространство, понятное только ему, захваченный волнами восхитительного, неподвластного словам или определениям творчества, не поднял головы, не посмотрел вслед театральному коллективу - только, нагнувшись низко-низко к альбомному листочку, заправив непослушные прядки растрёпанных волос за уши, сосредоточенно водил карандашом по белоснежной бумаге, и улыбался каким-то таинственным, сокровенным творческим мыслям, и полностью исчезал из окружающего мира.
Лина не пошла вместе с ребятами в полузаброшенный театрик; она по-прежнему сидела рядом с Валерием на деревянной скамейке, старалась посторонними движениями не отвлекать его - что, разумеется, не имело никакого значения, Лерка даже под звуки разрывающихся снарядов и бушующих цунами никогда не оторвался бы своего рисования. Лина осталась, потому что ей хотелось понаблюдать за этим восхитительным человеком вблизи, особенно теперь, когда она услышала его удивительную историю, - и девочка заворожённо смотрела, практически неподвижно, как тонкие искусные пальцы художника скользят по поверхности бумажного листочка, преображая его.
Чистая бумага превращалась в карандашный набросок очаровательного пейзажа, который простирался перед глазами Валерия. Неподвижное, будто бы замороженное зеркальце пруда, по которому, невесомо, едва-едва ощутимо, прокатилось прикосновение приветливого ветерка; прокатилось - и исчезло, погаснув, а водяная поверхность подёрнулась колеблющейся рябью. Запутанные, переплетённые руки прибрежных деревьев склонились так низко, будто им хочется окунуться в восхитительную прохладу чернильно-чёрной воды; улыбчивое солнышко, которое царствует в шелковистых безоблачных небесах, отражается тысячью маленьких переливчатых солнц в загадочной глубине паркового пруда.
Разумеется, Лине приходилось видеть картины и профессиональных художников, и художников-любителей. В классе талантливых художественной способностью отличалась Людмила, выставки её произведений устраивались на обеих стенках коридора третьего этажа, Лина рассматривала, восхищалась и рассыпалась в комплиментах художнице вместе со всеми талантливыми детишками, однако... Она сравнивала сейчас, вспоминала работы Людмилы, мысленно накладывала их на простой карандашный рисунок Валерия - и понимала, что они отличаются исключительным образом, как чёрное от белого, как утро от вечера. Людмила занималась рисованием без души; ей не было никакой разницы, что рисовать, как рисовать, с какой вообще целью и чем именно она хочет поделиться посредством своего рисунка; талантливая девочка, назубок выучившая приёмы художественной техники, в совершенстве владеющая кисточками и карандашами, но... Валерий рисовал жизнь; природу, людей, весь мир, который его окружает... свою душу. Его рисунки, если можно так выразиться, были художественной исповедью, откровенным рассказом о собственных ощущениях и переживаниях, радостях и горестях. Нынешний набросок был обыкновенным, кажется, наброском, карандашные линии, чёрно-белая расцветка, стандартный природный пейзаж, однако... чувствовалось, попросту чувствовалось, насколько драгоценным, возлюбленным является каждый штришок, каждая чёрточка на этом рисунке для художника. Взгляд Лерки задержался на восхитительном уголке природы, вызывал восхищение, и радость, и, может быть, лёгкую меланхолическую грусть, заставил о чём-то задуматься, углубиться в созерцание... всё это, одними только карандашными тенями и линиями, Валерию удалось передать на маленьком листочке обыкновенной бумаге. Рисунок дышал. Рисунок жил. Рисунок был настоящим, а вовсе не фальшивой бессмысленной возможностью похвастаться своим исключительным талантом.
Лерке было всего девятнадцать лет. Однако, с абсолютнейшими основаниями, Лина могла бы назвать его профессиональным художником; впрочем, что обозначает это пустозвучное слово - профессиональный? Лерка не следовал каким-то определённым правилам рисования, не придерживался каких-либо границ, не использовал отточенные приёмы художественной техники; он просто... рисовал, просто выплёскивал свою душу на бумагу, и это было гораздо лучше любых талантливых подростков без души и холодных прославленных мастеров.
Разумеется, многие люди занимаются какими-то любимыми делами, увлекаются чем-нибудь, посвящают свободное время определённому хобби; Лина давным-давно начинала коллекционировать стеклянные заснеженные шарики, но успокоилась за несколько месяцев, переключилась на что-то другое и забросила коллекцию, лишённую теперь всяческой привлекательности; Мики, например, постоянно чем-то увлекался, погружался с головой в разнообразные занятия, но, впрочем, быстро находил равноценную замену, перескакивал с музыки на танцы, с танцев на вышивание крестиком... Для Валерия художественная деятельность была не просто любимым занятием, не просто хобби, к которому обращаешься время от времени. Нет, Лерка ЖИЛ своими рисунками, эти рисунки и были Валерием Селивановым, он настолько глубоко погрузился в художественный мирок, что для всего остального в Леркиной душе не осталось места. Он не мог не рисовать. Да, большинство людей, с которыми Лерка сталкивался в жизни, с самых ранних лет стремились отобрать у него рисование, уничтожить признаки какой-либо индивидуальности, превратить в скучное, бледное, в сущности такое же, как они сами, создание, простого обывателя; воспитатели детского дома, приёмные родители - они запрещали Лерке заниматься рисованием, выбрасывали карандаши, наказывали, контролировали каждый шаг, и всё-таки... всё-таки Валерий остался верен своему таланту, своему призванию до конца, всей душой. Он продолжал рисовать. Всегда, везде, что бы не предпринимали окружающие люди. Без акварельных красок, или простых карандашей, или чистых листочков бумаги он чувствовал себя неполноценным, незаконченным, нормальное состояние Лерки - рисование, и, вернувшись, в подпольный театрик вместе с ним, Лина услышала от Михаэля удивительно точную характеристику:
- Да уж, Лерка будет рисовать везде, всегда и при любых обстоятельствах.
Действительно. Везде, всегда и при любых.
@темы: творчество, театр, мечтатели