Название: Если не можешь сказать
Автор: .rainbow.
Размер: миди, 5215 слов
Категория: слэш
Жанр: повседневность, театр
Рейтинг: PG-13
Статус: закончен
Краткое содержание: Игорь осознал, что вляпался по самые уши — во влюблённость в своего лучшего друга, безнадёжную и совершенно безответную.
Примечания: 1) В тексте использованы слова песен из Mozart L’Opera Rock: Le Bien Qui Fait Mal (её русский вариант — «Сладкая боль») и L'Assasymphonie (в русском переводе)
2) И снова – если вам кажется, что вы что-то/кого-то узнали, вам не кажется ;D
читать дальшеВсё началось с Моцарта и Сальери. Нет, началось, пожалуй, намного раньше, но именно на репетициях рок-оперы Игорь осознал, что вляпался по самые уши. Вляпался в то, о чём каждый парень и подумать-то боится: во влюблённость в своего лучшего друга, безнадёжную и совершенно безответную.
Правда, в сериалах и фильмах парни влюблялись в своих подружек, не в друзей, но это, как говорится, детали, меркнущие на фоне ситуации в целом. А ситуация была — и в самом страшном кошмаре не приснится...
Игорь был знаком с Максом вот уже семь лет. Иногда не верилось — неужто он терпел этого взбалмошного мальчишку ТАК долго? И ещё больше не верилось, что один-единственный случай, стечение обстоятельств сделали их чем-то большим, чем коллеги-приятели по театру. Игорь уже играл в спектаклях — небольших, правда, — и пару-тройку раз выходил на сцену обеих российских столиц, когда Евгений Алексеевич Воронцов решил, что в своём мюзикле (адаптации зарубежной постановки) хочет видеть именно Игоря Колосова, талантливого, но почти никому не известного парнишку. От таких предложений, конечно, не отказываются. Их принимают с восторженным криком, хватают удачу за хвост и сломя голову летят навстречу перспективам и деньгам. Игорь полетел. В его голове теснились мысли, полные предвкушения, и надежды на будущее: вот сыграет он под началом Воронцова, вот покажет себя наконец на мюзикловой сцене, вот прогремит слава о нём, разнесётся среди театральных критиков и журналистов, зрителей и режиссёров... и всё изменится. Всё.
Да, репетиции того мюзикла изменили его жизнь. Перевернули с ног на голову. И не только потому, что действительно сделали Игоря Колосова популярным и всеми любимым актёром, открыли ему двери в бесконечный и непредсказуемый мир мюзиклов и больших театров. Там Игорь встретил Макса — такого же мальчишку, как он, неопытного, почти незнакомого с профессией, но переполненного дерзостью и весёлым задором до краёв. Игорь в ту пору был замкнут, застенчив и тревожен куда сильнее, чем сейчас, и уж точно не собирался дружить с парнем, который представлял из себя его полную противоположность. Шумный, наглый, вертлявый, без стыда и совести Макс Виленский. Кошмар всей труппы и угроза репетиционного процесса. Головная боль Евгения Алексеевича. Вечный повод для шуток среди коллег-артистов. Игорь посматривал на него искоса, немного даже свысока, с чувством собственного превосходства — он-то серьёзный актёр, он-то не лазает по декорациям, как обезьяна, не доводит режиссёра до инфаркта и не суёт нос во все театральные углы — и не заметил, как вляпался в катастрофу по имени Макс с головой. Безнадёжно. Безвыходно. На целых семь лет. Макс, кажется, просто выбрал его, как выбирают молоко в магазине, и сам для себя решил: «Ага, вот этот странный парень, жмущийся по углам сцены, будет моим лучшим другом» — решил и воплотил в жизнь.
С Максом было нелегко дружить. Хотя бы потому, что его самопровозглашённым девизом по жизни являлась фраза «ни дня без приключений».
— Макс, мы опаздываем.
— Да знаю я, знаю, вон часы висят — не слепой...
— Макс, нам правда уже пора — Семён Павлович рассердится...
— Да и пускай сердится, ему полезно — хоть какие-то эмоции, а то на селёдку дохлую похож.
— Твою мать, Виленский, брось ты уже свои комиксы, мы на репетицию опаздываем!
— Сам ты комиксы, Колосов! Это же манга!
— Манга! У тебя тридцатник почти на носу, Виленский, хватит читать книжки с картинками!
И в двадцать пять, и в тридцать Макс увлекался вещами, которые Игорь совсем не понимал. Японские комиксы и мультики, настольные игры, сериалы... Макс засматривался и зачитывался ими едва ли не до потери сознания, взахлёб обсуждал с Игорем (хотя Игорь в них ничего не смыслил, поэтому обсуждение сводилось к монологу длиной в час-два-три), проводил какие-то стримы для каких-то своих подписчиков, бесконечно делал селфи и выкладывал в Инстаграм (почти силой заставляя Игоря фоткаться с ним), мог завалиться на диван с очередной книжкой в руках и забыть обо всём на свете, даже о репетициях. Семён Павлович, брызжа слюной от негодования, ругал их, врывавшихся в театр с двадцатиминутным опозданием, на виду у всей труппы, а Макс стоял как ни в чём ни бывало, вежливо кивал, покаянно опускал голову и обещал, что никогда, Семён Палыч, больше никогда, мы усвоили урок, мы серьёзные актёры, да-да, конечно, мы обещаем... Игорь неловко переминался с ноги на ногу и краснел — от стыда перед коллегами и режиссёром и от желания разбить Виленскому нос. А Виленский потом, за кулисами, убедившись, что Семён Павлович не видит, мастерски передразнивал его: сводил брови к переносице, оттопыривал нижнюю губу, упирал руки в бока и предрекал кары небесные на головы злостным опоздунам и несмышлёным детям.
— Ещё один такой поступок — ещё один, повторяю вам, — и я смещу ваши кандидатуры... думаете, замены вам нет, так вы ошибаетесь, слышите, любого можно заменить!
Макс таращил глаза, в точности копируя Семёна Паловича, и смеялся. Смеялся настолько заразительно, что Игорь не замечал, как сдавленно хихикает сам.
Вообще-то Макс скорее не смеялся, а хохотал во всё горло, ржал как конь, вставший на дыбы, оповещая о своём веселье всю округу. Максу Виленскому слишком многие вещи казались смешными. Игорь до сих пор с содроганием вспоминал одну из первых репетиций «Графа Монте-Кристо» — костюмы ещё не примеряли, обходились выгородками вместо настоящих декораций; как и все, Игорь надевал на репетиции удобную одежду и вот как-то раз пришёл в своих любимых, очень мягких и не сковывающих движения штанах. Он почти гордился этими штанами. Но Макс, взглянув на него, входящего в гримёрку, две секунды хранил трагическое молчание, а потом расхохотался.
— Игорёк, дружочек мой, ЧТО это такое?
— В смысле? Это штаны, Макс, предмет одежды, изобретённый ещё...
— Я не о том, умник! Что нарисовано у тебя на штанах?
— Ну... это... бананчики нарисованы...
На приступ Максова ржания сбежалась половина труппы. Сгибаясь пополам, смаргивая слёзы, давясь приступами смеха, Макс рассказал всем желающим о «бананчиках», и не было Игорю покоя до самой премьеры мюзикла. Да и после, чуть появлялся повод, «бананчики» припоминались с большим удовольствием; мало того, с тех самых пор Макс завёл привычку ко всем без разбора словам прибавлять уменьшительно-ласкательные суффиксы.
— Подожди, я сейчас, только книжечку дочитаю.
— Не пойти ли нам в кафешечку, как ты думаешь, Колосов?
— Простите меня за опозданьице — честно, я так больше не буду.
Особенно страдали от этой новой — и затянувшейся надолго — привычки Макса не кафе, книги и опоздания, а живые люди, работающие с ним на одной площадке. Руслан Аврелин, совсем мальчишка, всего на свете стеснявшийся, краснел и не знал, куда деваться, когда Макс обращался к нему «Русланчик» и смотрел умилённо, как на любимого, но потерянного давным-давно сына. Сашенька, Яночка, Маргариточка, Яричка... только Станислава Борисовича Казарина Макс, несмотря на хорошие с ним отношения, не рисковал называть Стасечкой или Стасиком. Мэтр Казарин был слишком велик для таких детсадовских шуточек, даже Макс понимал это и не лез на рожон.
Он не только обожал подобные шутки, но и вёл себя соответствующим образом. По-детски. Из всех дурных наклонностей Виленского Игорю, пожалуй, больше всего не нравилась его манера забираться за самые высокие декорации (башни, стены, лестницы) и сидеть там, на верхушке, болтая ножками и ослепительно улыбаясь. По началу, правда, он вовсе не обращал на это внимания — в конце концов, не ему, а Максу получать нагоняй от режиссёра или работников сцены, устанавливавших декорации, — но люто возненавидел идиотскую привычку друга после одного замечательного случая. Случай этот вошёл театральные хроники, стал одной из самых ярких страниц и вспоминался на посиделках с радостью и шутками-прибаутками. Но Игорь не смеялся вместе с остальными. Ему-то весело совершенно не было. «А помните, — начинала, например, Марго с горящими от восторга глазами, — как однажды Макс залез на лестницу, ещё толком не достроенную...»
Да, однажды Макс залез на декорацию-лестницу, ещё толком не достроенную. Её готовили долго, старательно, мучительно, потому что она, лестница, с изящными ступенями, винтом уходящими почти под самый потолок, была важным элементом предстоящего спектакля. Макс решил опробовать её на прочность самостоятельно. «Ну, дело хозяйское» — думал Игорь, наблюдая за Максом, который карабкался по лестнице почему-то не прямо, на ногах, а на четвереньках и ползком; если ступенька под ним сломается — сам же будет виноват, угодит в больницу и не сможет выйти на сцену, да и поделом ему, придурку несчастному». Ступенька действительно сломалась. Деревянная, хлипкая, она, как выяснили позже, была плохо закреплена. Только Макс обладал обострённым инстинктом самосохранения и успел выдернуть ногу из дыры вовремя... правда, при этом наклонился назад и сверзился на сцену, заодно утащив за собой и лестницу.
Лестница всей своей тяжестью обрушилась на Игоря — он просто не успел сообразить, что к чему, и отойти на безопасное расстояние.
— Ну, прости, Игорёк, я же не знал... я просто по ней полз, а она... прости меня, пожалуйста, не злись, я так больше не буду, честно-честно.
Макс говорил эти бессмысленные, какие-то совсем уж ребяческие слова с искренним сожалением на лице. Он пришёл к Игорю в больницу сразу же, как только стало можно, притащил авоську с фруктами и растрёпанный веник цветов, робко присел на краешек кровати и затянул покаянную песню. Игорь переводил взгляд с Макса на свою сломанную, запрятанную в гипс ногу — лишившую его не только репетиций, но и самого спектакля — и думал, что выбирать друзей всё-таки стоит немного более разборчиво.
Макс был склонен к причинению неприятностей другим людям — и причинял он эти неприятности, само собой, без всякого злого умысла. Как-то раз Лида, хорошая приятельница Игоря, явилась на репетицию в красивом платье, с распущенными волосами и весёлой улыбкой. «Поздравляю тебя с моим днём рождения!» — сказала она и вручила Игорю внушительный кусок торта со взбитыми сливками и засахаренными фруктами на пластиковой тарелочке. «Я всех уже поздравила, только тебя не могла найти, — добавила Лида и убежала, бросив через плечо: Угощайся!»
Но перерыв между частями репетиции заканчивался, и Игорь отложил торт — весьма аппетитный на вид — на потом. Аккуратно прикрыл тарелку салфеткой и поставил на стол в своей гримёрке; день выдался сложный, не было времени даже бутерброд перехватить, и всю вторую половину репетиции Игорь предвкушал, как вернётся в гримёрку и наконец-то съест что-нибудь... да не просто что-нибудь, а торт, вкусный, сладкий, с кусочками персика и клубники...
Но торта уже не было, когда Игорь пришёл за ним. Точнее, он был, но совсем не тот большой кусок, который презентовала Игорю Лида несколько часов назад; на тарелке сиротливо лежал крохотный ломтик с половинкой клубничины и каплей взбитых сливок, а рядом, облизывая ложку, сидел Макс. Довольный и уж точно не голодный Макс.
— Виленский, ты что... сожрал МОЙ торт? Торт, который МНЕ принесла Лидка?
— За кого ты меня принимаешь, Игорёк? Я и тебе оставил, видишь, целый кусок!
Кусок, оставленный Максом, был чисто символический. Но Макс считал, что, раз он голоден и первым добрался до брошенного без присмотра или хотя бы пояснительной записки торта, значит, вины за ним нет.
Кроме привычки смеяться над всем, что видит, причинения вреда чужому здоровью и стремлению пожирать чужие торты, Макс любил втягивать всех вокруг в свои сумасшедшие затеи. А его напору, его заразительному воодушевлению, надо сказать, очень трудно было сопротивляться. Почти никому, даже Игорю, столько лет знавшему Макса, сей подвиг не удавался. К примеру, два года назад посетители аэропорта Москвы были шокированы группой людей, разодетых как аристократы семнадцатого века, в цветастых камзолах и завитых париках, которая прошествовала мимо стоек регистрации и табло с расписанием рейсов в сторону зала ожидания. Группа послала одного аристократа, самого младшего, в съехавшем набок парике, красного и хохочущего до слёз, к ближайшему киоску за кофе и чипсами. Лорды и леди, обмениваясь шутками, хихикая в кулачки, посматривая на изумлённую публику, просидели в зале около часа, а после в том же виде пошли к выходу на посадку. На следующий день в интернет-изданиях появились красочные статьи о том, как Маргарита Альтовская, Ярослав Арсеньев, Александр Никитин, Игорь Колосов, Максим Виленский и прочие звёзды мюзикловой сцены начали свой спектакль ещё в аэропорту. Фотографии к статьям прилагались.
— Макс, ты сошёл с ума!
— А Саше моя идея нравится, правда же, Саша?
— Сашка с Яриком — такие же чокнутые, как ты, их мнение не в счёт!
— Маргарите тоже нравится. Правда, королева Марго?
— Ну, это должно быть... весело?
И это действительно было весело, даже Игорь не смог отрицать. Когда Максу взбрела в голову мысль напялить костюмы задолго до прибытия в Петербург и таким образом, по его собственному выражению, «сделать сенсацию», Игорь долго спорил с ним, потом ругался на него, потом ворчал и говорил, что все они могут заниматься чем хотят, а он, человек приличный, на такие выходки не подписывался. В конце концов Макс — с помощью Ярика и Саши, точно таких же ненормальных, только младше лет на пять — уломал его, и о своих разглагольствованиях (адекватный, мол, человек, выходки детские, глупость несусветная) Игорь вспомнил намного позже, увидев фотографии в интернете. Его, само собой, накрыло стыдом и запоздалыми угрызениями совести, пускай сам по себе поступок ничем не грозил и даже сыграл на руку спектаклю, который они играли в Питере. Но весело всё-таки было... ловить удивлённые взгляды людей, фоткаться в костюмах на фоне взлётно-посадочной полосы, вести себя как всамделишные аристократы, жеманно требуя у Ярика «чашку кофия» и галантно предлагая руку Марго при входе в салон самолёта.
Было весело. Если общаешься с Максом Виленским, да хотя бы просто знаком с ним, о скуке можно забыть навсегда.
Конечно, если бы Макс только веселился, из театра его очень быстро выгнали бы. И не стал бы он одной из самых заметных величин на мюзикловой сцене, наравне со Станиславом Казариным, Маргаритой Альтовской и, что уж, самим Игорем. Макс любил театр крепко и безоглядно, с полной самоотдачей, он мог дурачиться, выкидывать всякие глупости, но никогда не позволял себе легкомысленного и беспечного отношения к работе. Он жил бы на сцене, спал бы за кулисами, играл бы во всех спектаклях с утра до вечера, если бы ему позволили… Игорь нисколько не сомневался – у него хватило бы сил. Макс, кажется, не уставал вовсе. Самому Игорю случалось приползать на репетиции в полуобморочном состоянии – если он хорошо провёл выходные, например, или засиделся допоздна с текстом роли, но Макс неизменно был весел, энергичен и бодр, даже если накануне пьянствовал и учил текст с Игорем на пару.
— Слушай, да не могу я! Не могу – и всё! Это ты родился с феноменальной памятью, а у меня…
— А у тебя просто уверенности и терпения не хватает, глупыш. Не так уж много слов, на самом деле, бывает и больше, ты просто не хочешь…
— Не так много? Сорок страниц, Виленский, я в отчаянии!
— Спокойно, друг мой, вдохни-выдохни и слушай меня. Во-первых, выброси на помойку своё нытье, «я не смогу» и всё в таком духе – сможешь ты, куда денешься. А во-вторых…
Это был один из первых спектаклей, в котором Игорь и Макс играли вместе. Та знаменательная постановка с их участием понравилась публике, и Евгений Воронцов тут же замыслил второй проект, не менее громкий и почти такой же рискованный. Общая читка пьесы, распределение ролей и первое обсуждение остались позади, а каждый актёр получил на руки внушительную стопку листов с текстом: реплики, песни, стихи… Игорь только взглянул на объём того, что нужно было выучить, и сразу решил отказаться от участия в мюзикле. Давным-давно, ещё со времён учёбы в театральном, у него была плохая память. Он справлялся с не такими уж большими текстами для студенческих постановок, в первых своих спектаклях играл второстепенные роли (иногда вообще без слов), но тут… Игорь был действительно в отчаянии.
Неожиданно на помощь поспешил Чип и Дейл в одном флаконе – Макс. Он-то свои слова выучил едва ли не с ходу, бегло пробежавшись по тексту, пока возвращался домой на метро. С Максом всегда было так. Он схватывал на лету, запоминал огромные реплики, и даже стихотворный текст не вызывал у него никаких трудностей. Врождённый талант, как считал Игорь. Но, оказалось, Макс, такой же зелёный юнец в ту пору, сыгравший лишь в одном серьёзном спектакле, имел целый арсенал приёмов, секретов и хитростей, которым щедро поделился с Игорем. Каким-то немыслимым образом среди спектаклей и репетиций он находил время, чтобы каждый вечер заваливаться к Игорю домой и разучивать с ним слова. Однажды они засиделись допоздна, влетели в театр за минуту до начала репетиции… Игорь кряхтел и стонал, изо всех сил моргал, чтобы не заснуть на ходу, и даже задремал в кресле партера под звуки чужой и весьма похожей на колыбельную арии. Макс же прыгал, как горный козёл, пару раз навлекал на себя гнев Евгения Алексеевича, блистательно исполнил одну из своих сцен и не выказывал ни малейших признаков усталости.
— Скажи мне честно, Виленский, ты вообще когда-нибудь устаёшь?
— Нет. Я раскрою тебе свою страшную тайну, Игорь. Я – андроид.
— Чего?!
— Андроид. Модели M-404. Называется «актёр вечный, в сне и отдыхе не нуждается».
Игорь подавился смехом и получил заслуженный упрёк от режиссёра. Зато, когда пришла его очередь выходить на сцену, не забыл ни одной реплики и с тех пор больше не пугался кошмарных объёмов текста. А Макс… Макса, мирно спящего, Игорь обнаружил за кулисами на диванчике; получается, даже андроиды модели М-404 устают, если столько ночей не спят, а помогают неумехе-другу, ободряют и поддерживают его.
Такой человек, как Макс Виленский, не мог не пользоваться бешеной популярностью у девушек. Он и пользовался. С кем-то ходил в кафе пару раз и расставался без сожаления, с кем-то встречался подолгу — несколько месяцев, год, два... Однажды отношения с девушкой, Мариной, были такими продолжительными и такими серьёзными, что Макс чуть было не женился.
— Серьёзно? Ты сделал ей предложение? ТЫ сделал предложение Марине?!
— А что, позволь спросить, тебя так изумляет, Колосов?
— Да просто Макс Виленский и семейная жизнь – вещи несовместимые…
— А это уж позволь самому Виленскому решать, окей?
Почему жених и невеста разбежались буквально накануне свадьбы, Игорь не знал, да и не хотел знать, если по-честному. Он, конечно, сочувствовал другу, отпаивал его любимым яблочным соком, водил по кафе и кино, чтоб забыл эту дурацкую историю и не вешал нос, но тихо, сам с собой, сознавался: на самом деле он рад, что Макс и Марина разошлись. Нет, ничего против славной хохотушки Марины он не имел. Да и Макс, похоже, действительно любил её. Но если бы Макс женился... было бы у него столько же времени, как раньше, на кафе, кино, дурацкие выходки, походы на концерты и фестивали (куда он затаскивал Игоря силой), общие стримы (которыми он в конце концов Игоря заразил), болтовню после спектаклей, спонтанные путешествия то в музей, то в соседний город; стал бы он так же делать тысячи идиотских селфи с Игорем для инстаграма, часами просиживать у него дома на диване, помогать с длинными текстами ролей, смеяться бы до слёз над его штанами в бананчик? У женатого Макса наверняка появились бы совсем иные заботы и приоритеты. С возникновением личной жизни дружба всегда, что уж поделать, отходит на задний план.
Но Игорь не хотел быть для Макса на заднем плане. За семь лет он так привык к этому дурному, совершенно невыносимому человеку, к его постоянному присутствию в своей жизни, что не понимал, а как без Макса можно вообще.
Нельзя. Без Макса — нельзя.
Это было странное чувство – слишком странное и куда более сильное, чем положено быть дружбе. Но чувствами и какими-то смутными, до конца не обдуманными мыслями дело и кончилось бы, если б не мюзикл про Моцарта и Сальери. Начали репетировать, и с каждым днём Игорь понимал всё яснее и безнадёжнее: да, он вляпался, по самые уши вляпался, караул.
*
— Слушай, — задумчиво протянул Макс, облокачиваясь на заготовку декорации, хотя Евгений Алексеевич сто раз просил этого не делать. Труппа только-только закончила репетиции в выгородках и перешла на сцену, внешний вид спектакля был ещё толком не готов – костюмы лежали недошитыми, декорации недокрашенными и несобранными, поэтому с ними, декорациями, следовало обращаться очень аккуратно. Но Макса такие вещи не волновали. Он чуть ли не обнимался с троном епископа Коллоредо и смотрел на Игоря так, словно хотел прожечь глазами насквозь. Как Циклоп из его любимых фильмов и комиксов.
— Слушай, а тебе подходит эта роль.
— Да?..
— Да. Очень. И Евгений Алексеевич так тоже считает, и все… И нет, дело не в том, что с твоей аристократичной рожей и голосом только таких играть. Ты как-то слишком похож на Сальери, Игорёк. Что-то здесь, по-моему, нечисто.
Макс, само собой, шутил – Макс всегда шутил, — но Игорь почувствовал странный холодок внутри от этих слов. Слишком похож на Сальери… Да уж, Макс и сам не знал, сколько в его дурацкой шуточке правды. А Игорь предпочитал вовсе об этом не думать, со сдержанной улыбкой принимая похвалы от режиссёра и коллег-артистов: как хорошо ты играешь, как вживаешься в роль, ничего себе, Колосов, мы от тебя такого не ожидали… Нет, Игорю было не в новинку жить своим образом на сцене. Он, в конце концов, уже семь лет играл, жил, залезал в шкуру людей, бесконечно от него далёких и чуждых. Но так было в первый раз. Он говорил не слова Сальери, а свои собственные, не его, давным-давно умершего, а вообще-то выдуманного господами из Франции музыканта чувства испытывал на себе, а свои. Это пугало и сбивало с толку. Да в чём дело? Почему так происходит? Почему именно сейчас, именно в этом мюзикле?..
В мысли Игоря вторгся сердитый, недовольный голос режиссёра. Евгений Алексеевич вышел на сцену – с мрачным, расстроенным лицом, словно спектакль уже провалился и всё пропало.
— Максим, прекрати ломать мои декорации, я же тебя просил! Игорь, следи за ним, ты ведь старше, умнее и… Уважаемые артисты, нечего прохлаждаться, у нас премьера на носу, давайте уже наконец репетировать!
Никто не сказал Евгению Алексеевичу, что до премьеры ещё целый месяц, а «прохлаждаться» он оставил труппу сам, внезапно решив устроить нагоняй работникам сцены за какие-то никому больше неизвестные прегрешения. Актёры встали с пола, выбрались из уютных кресел партера, вышли из-за кулис и собрались тесной кучкой вокруг режиссёра; они были готовы терпеть и упрёки, и крики, и что угодно вообще, ведь рок-опера «Моцарт» нравилась всем без исключения, возможности поставить её на русской сцене ждали очень долго и теперь наслаждались процессом. Игорь тоже любил «Моцарта». Пять раз посмотрел французскую постановку, многие песни ещё тогда выучил наизусть. Они с Максом были счастливы, когда их пригласили играть Моцарта и Сальери, но… с каких-то пор всё изменилось, и тревоги у Игоря стало куда больше, чем радости и любви к творчеству.
«Ты слишком похож на Сальери».
— Мальчики, я верю, что всё у вас получится как надо, но помните – нам нужно…
Режиссёр согнал со сцены всех, кроме Игоря и Макса, и давал им длинные, эмоциональные наставления; у Воронцова за плечами была большая часть иностранных мюзиклов, поставленных на русском, и за каждый он болел всей душой. Игорь, конечно, слушал, кивал, соглашался с Евгением Алексеевичем, но мысли его бродили далеко. Он и так знал, что всё получится. Хорошо, идеально, как надо. Ведь он, Игорь, так похож на Сальери… слишком похож.
— Мне она не нужна! – надменно сказал Макс, небрежно сунул в руки Игорю нотные листы и отошёл к оркестру, взмахнув полами своего блестящего камзольчика. Истинный Моцарт. Голос Лиды, оперной дивы, сильно и мощно раскатился по залу и взлетел к потолку, а затем на сцену ворвались демоны — вместе с тревожными, нервными звуками арии Сальери. Той самой арии, с которой началась одержимость Сальери музыкой Моцарта – и самим Моцартом тоже. Эта сцена – одна из самых важных в раскрытии образа, в ней нужно показать раскол, потрясение, изумление Сальери, то, как душа его рвётся на части в муках, смешанных с наслаждением. Да, Евгений Алексеевич всё говорил правильно, но Игорь мог бы сыграть эту сцену и без его советов и подсказок.
Словно нож в сердце мне вогнал,
И навеки мой покой отнял.
А талант - дар или проклятье,
Так пусть он за все заплатит.
Каждым звуком очарован,
Хочу я услышать снова…
Жизнь мою разрушил разом,
И я теряю разум.
Демоны в чёрной коже мучили Сальери на сцене, и точно такие же демоны раздирали Игоря изнутри. А каждое слово песни стучало и звенело в голове. Теряет разум… да, он действительно теряет разум, ему в сердце вогнали нож, он близок к помешательству — и как в сумасшествии Сальери виноват Моцарт, так в сумасшествии Игоря виноват Макс. Чёртов Макс Виленский, который этого даже не понимает.
Словно огонь душу пожирает,
Как отрава убивает
Эта сладкая боль, этот страх.
И пускай лицо в слезах,
Пусть всем видна боль мученья.
Мне без пытки нет прощенья.
Смолкла последняя нота арии, и несколько секунд все молчали, пока Соня, игравшая сестру Моцарта, не подпрыгнула в кресле, захлопав в ладоши, а Евгений Алексеевич выдохнул:
— Это было великолепно, Игорь. Ты тоже всё сделал как надо, Максим, но Игорь просто…
— Да, он сам себя превзошёл, Евгений Алексеевич, полностью с вами согласен.
Макс посмотрел на Игоря почти с таким же восхищением, как Соня, изо всех сил хлопнул по плечу и стащил со сцены, чтобы уступить место Маргарите-Алоизии и Полине-Констанции. Макс болтал что-то восторженное, спрашивал о чём-то и сам отвечал на свои вопросы... а Игорь почти не слушал его. Он чувствовал себя так, словно пробежал километров пять по песку – с большим трудом спустился в партер и рухнул в кресло, красный и взмокший. Репетиции никогда не были простым делом, они всегда выматывали, причиняя боль горлу, мышцам рук и ног и таким частям тела, о существовании которых ты даже не подозревал. Но с репетициями этого мюзикла было как-то совсем иначе… Игорь уходил после них опустошённым. Выжатым. Вывернутым наизнанку.
Может быть, потому, что ему казалось – он прямо там, на сцене, откровенно признаётся Максу в своих чувствах, на виду и самого Макса, и всей труппы.
Он уже не понимал, где чувства Сальери, персонажа из мюзикла, а где – его собственные. Не путает ли он вымышленный образ с реальностью, не заигрался ли в странную любовь-ненависть Сальери к Моцарту так, что не видит разницы между ним и собой? Но, кажется, всё было проще – именно Сальери со своим бешеным восторгом, тёмной завистью, неожиданно поразившей его страстью и сладкой болью открыл Игорю глаза. Да, чёрт возьми, он чувствует к Максу то же самое. К этому невыносимому, взбалмошному, легкомысленному мальчишке – точно такому же, как Моцарт. Игорь восхищается им как актёром. Немного завидует – а порой завидует очень сильно, ведь ему, конечно, никогда не сыграть так. Хочет стать ближе Максу, чем все его друзья, девушки, потенциальные жёны… ближе, чем кто-либо другой. Из последних сил держится на грани между дружбой – и другими, куда более сильными и странными чувствами. Держится, но демоны лезут к нему в голову, а грань всё более ненадёжна и зыбка. Ещё немного, казалось Игорю, и он не выдержит, сорвётся, сделает что-нибудь глупое, нелепое и совершенно ненужное.
Да, он слишком похож на Сальери. Макс об этом шутит и правды не видит – к счастью, не видит. Скорей бы прошла премьера этого несчастного мюзикла, а потом… потом, наверное, будет легче.
*
В эту ночь
Невыносимая бессонница
Меня подстерегает,
Я убегаю сам от себя.
Я подчиняюсь
Этой какофонии,
Которая разрывает мне голову
Бессмысленной гармонией.
Ещё одна песня, в которой были слишком правдивые слова, ещё одна сцена, в которой Игорь обнажал себя до предела – перед Максом, перед коллегами-артистами, перед публикой. Сальери, сжимая в пальцах нож, безумец-Сальери с горящими глазами, исчез за кулисами, и публика в зале разразилась долгими и шумными аплодисментами. А после весь зал затаил дыхание, наблюдая, как прощались Моцарт и Сальери, глядя друг в другу глаза, не размыкая рук, со словами о том, что они высмеяли смерть и время.
Ещё более громким рукоплесканием, а также свистом и криками «браво!» встретили актёров, когда они, после торжественного вознесения Моцарта на небеса, вышли на поклон. Зрители вскакивали с мест, спешили к ступенькам на сцену с букетами, улыбались и смеялись, обменивались комментариями… премьера, судя по всему, удалась. Игорь сам не смог сдержать улыбки, пускай и вымученной, взял протянутую руку Полины и поклонился зрителям. А потом ещё раз, и ещё, и ещё. Принял вместе с остальными не меньше трёх букетов, плюшевого мишку и коробочку с чем-то таинственным внутри. Евгений Алексеевич, как виновник торжества – появления «Моцарта» на русской сцене – выбежал из-за кулис и поблагодарил лично каждого актёра, обнялся с мужчинами и расцеловался с женщинами.
— Из тебя вышел самый лучший Сальери, — сказала ему на ухо Маргарита. – Даже лучше, чем у французов.
— Мы всё-таки сделали это, верно? – шепнула с другой стороны Полина.
Да, они сделали это. Все лучились улыбками и были по-настоящему счастливы. У Сони блестели глаза – кажется, от слёз, Станислав Борисович обводил всех тёплым взглядом и был почти похож на обычного человека, а не короля мюзикловой сцены, Лида приняла охапку цветов из рук смущённого паренька и обняла его тут же, как родного. Все были счастливы. Только Макс как-то странно посматривал на Игоря – и, даже после того, как занавес закрылся и актёры с весёлой болтовнёй стали расходиться по гримёркам, Игорь чувствовал на себе его взгляд. Тяжёлый, пристальный, какой-то совсем неправильный. Почему-то Макс не подходил к Игорю, чтобы поздравить с премьерой или сморозить идиотскую шуточку, не тащил скорее в гримёрку, чтобы там взгромоздиться на его, Игоря, стол и без умолку трещать о спектакле, реакции публики, глупых ошибках и запинках, неожиданных импровизациях – о театре, который они оба любят больше всего на свете. Нет, Макс говорил со всеми, кроме лучшего друга, держался в стороне — и смотрел, смотрел так, что хотелось бежать из театра без оглядки.
Может быть, он понял? Услышал именно то, что хотел сказать ему Игорь?
Эта страсть так необъяснима,
Сила власти столь неумолима.
Нежных нот чувствовать дыханье
Чтоб вмиг отключить сознанье.
Всё теперь не будет прежним.
Прощай, свет моей надежды.
Это же Игорь говорил Максу, а не Сальери — Моцарту. В мюзиклах герои всегда поют о своих чувствах, признаются в любви с помощью песен… если не можешь сказать – спой, как шутили они с Максом, но сейчас Игорю было совсем не смешно.
— Ты чего застыл? – Витька помахал рукой перед лицом Игоря и для верности щёлкнул пальцами. – Ау, Колосов, вернись на грешную землю! Нас там у служебки целая армия фанатов ждёт, не хочешь осчастливить людей своим присутствием?
Игорь сам не заметил, что вот уже несколько минут сидит и тупо таращится в пространство. Он встряхнул головой и собрался ответить, но Витьки и след простыл – как все нормальные актёры, тот полетел к служебному выходу, в объятия восхищённых зрителей, фоткаться с ними, выслушивать от них комплименты и получать подарки. В коридорах театра слышался гул голосов и всплески весёлого смеха, но шаги стихали, двери хлопали, голоса удалялись в сторону улицы, и скоро, кажется, ни единой живой души не осталось. Тишина. Она больно ударила по ушам и швырнула Игорю в лицо все его мысли, страхи и сомнения.
Понял Макс или нет? Не спалился ли я на той последней песне, слишком крепко держа его за руку и пялясь слишком влюблёнными глазами? Дурак ты, Игорь, у тебя ж все чувства на лице написаны, ты вовсе не Сальери, ты не умеешь их скрывать. И что теперь, мать твою, делать? Как объясняться с Максом? Он уже тебя избегает, ни слова после спектакля не сказал… да придумай что-нибудь, идиот, или ты хочешь, чтобы лучший друг хорошенько тебе врезал? Он-то не влюбляется в парней, как ты, он-то нормальный… А может, всё-таки Макс ничего не понял? Это же Макс Виленский. Он туго соображает и порой не понимает даже очевидных намёков — зря, что ли, у него отношения с девушками не ладились…
Чем дольше Игорь сидел и думал, тем больше укреплялся в этой мысли. Да. Макс ничего не понял. Его странное поведение объясняется чем-то другим, совершенно безобидным. Макс не понял, для него случившееся было спектаклем, диалогом двух персонажей, не более того. И это замечательно. Теперь и самому Игорю стоит забыть о своих глупых чувствах, запихать их как можно глубже и контролировать себя, чтобы синдром Сальери никогда не повторился. Переживёт как-нибудь, справится… подумаешь, безответная любовь, и не такое случалось за тридцать пять лет жизни… он справится, только бы не…
— Словно нож в сердце мне вогнал…
Макс возник в дверях так неожиданно и бесшумно, что Игорь, повернувшись к нему, своротил со столика почти всё там лежавшее. Хотя бы зеркало не разбил от избытка эмоций, и то хорошо. Он был уверен, что Макс ушёл на служебку вместе с остальными – нужно было ещё поискать второго такого же любителя раздавать автографы и купаться во всеобщем обожании. Но Макс – вот он, стоит на пороге, смотрит на Игоря тем самым пристальным взглядом и напевает как будто себе под нос:
— И навеки мой покой отнял…
Внутри всё похолодело. Игорь привстал со стула, но так и замер, не зная, что ему делать, что сказать, что вообще происходит. Он неуверенно шагнул к Максу, чувствуя бешеный стук крови в висках, но Макс его опередил – одним неуловимым шагом оказался совсем близко, схватил за рукав, резко притянул к себе и выдохнул почти в самые губы:
— И я теряю разум…
А потом он прижался губами к губам Игоря, так крепко и жадно, что далеко не сразу Игорь сумел оторваться от него и сорвавшимся голосом проговорить:
— А ты… оказывается… не такой уж тупой, Виленский.
— Ну спасибо, Колосов, — хмыкнул Макс, наваливаясь на Игоря и почти опрокидывая его на жалобно скрипнувший столик. – А ты — мастер оригинальных признаний в любви.
Если не можешь сказать – спой, верно?