тексты c ФБ #4 - все ещё Нарния

[city-of-stars]

Что называется: ДОДАЛИ ВСЁ ОДНИМ ФИКОМ Внезапно и почти даже случайно накуренная ау-шка/кроссовер по Нарнии и Сказке, которую мы с тираном обсуждали в Москве и дописали в самый дедлайн. И что бы там ни говорили на Комбате, по мне шалость весьма и весьма удалась

Название: Однажды в двух мирах
Автор:  .rainbow.  я тиран, не забывайте.
Бета:  commander romanoff
Размер: миди, 9743 слова
Пейринг/Персонажи: Питер Пэн/Питер, Люси/Генри, Сьюзен/Мерида, Эдмунд, Румпельштильцхен
Категория: слэш, фемслэш, гет, джен
Жанр: романс, ангст, флафф
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Устраивайтесь поудобнее, дети, и слушайте сказку. Давным-давно юный король попал в Неверлэнд - страну потерянных мальчиков, страну вечной юности; две лучницы из разных миров случайно столкнулись во время охоты; в учениках у Темного колдуна оказался загадочный юноша; а маленькая королева, верящая в сказки, встретилась с мальчиком-мечтателем в другом мире.
Магическая дверь открывалась из Нарнии не только в Англию XX века. Слушайте внимательно...
Примечание: кроссовер с сериалом "Однажды в сказке"
Размещение: с этой шапкой

1.

Король Питер Великолепный любил охоты и сражения. В равной степени. Если не было врагов, с которыми можно сразиться за Нарнию, он прыгал в седло и отправлялся в самые дальние уголки нарнийских лесов. Порой в такие дальние забредал в поисках дичи, что Сьюзен и Люси, тревожась, ехали его разыскивать. На охоте Питер забывал обо всем. О времени, об усталости, о делах государственных. Он мог часами и днями пропадать в лесу, выслеживая самую крупную и редкую дичь, а домой возвращался с триумфом. Все видели, что их король не зря зовется Великолепным.

... Деревья кругом становились все гуще и гуще, тропки под ногами — все незаметнее. Кажется, в этих местах он прежде не был. Питер огляделся по сторонам и не увидел ни одной знакомой приметы. Наверное, он просто не заметил, куда несет его конь, и сбился с дороги. А впрочем, почему бы и нет? Если места нехоженые — значит и дичь здесь непуганая. Вернется он домой с огромным оленем и покажет своему народу (и Эдмунду, который вечно хмыкал и говорил, что Питер чересчур заносчив и горд собой) по заслугам ли зовется Питером Великолепным.

Питер едва дышал, замер без движения, чутко слушал лес вокруг. Любые шорохи и шепоты, любые признаки присутствия рядом зверя. Звери были тихи и незаметны, но Питер мог обойти их в этом умении. Веточка хрустнула под ногой, и ветки дальнего куста зашумели. Судя по всему — медведь, а то и олень; во всяком случае, зверь крупный и осторожный. Нужно подобраться к нему, так, чтобы он ничего не заметил. Застать его врасплох. Одного меткого удара будет достаточно.

Питер, ничуть не беспокоясь, что конь его выдаст (коня натаскивали специально для охот и битв), сделал шаг в сторону едва различимых звуков. Второй шаг, третий. Надо было слушать, чтобы не потерять верную дорогу. Питер двигался медленно и осторожно, а лес будто шел ему навстречу, помогал — деревья как-то незаметно расступились, стали чуть менее густыми, да и земля под копытами лошади поредела...

Не сразу Питер заметил — здесь что-то не так.

Деревья были не такие. И земля. И даже сам воздух словно бы изменился. Питер слишком хорошо знал нарнийские леса, как и всю Нарнию. И сейчас вокруг него было что-то не так, неправильно, непонятно... А с другой стороны — те же леса, та же земля, тот же воздух, то же голубое небо над головой. Наверное, он устал. Вот и мерещится всякое, странное.

Тень привлекла внимание Питера. Едва заметная тень за ближайшим деревом.

— Эй! — Питер тут же остановил коня и положил руку на меч. — Кто там прячется? Я вижу тебя!

Ответа не было.

— Я вижу тебя, покажись! — теряя терпение, приказал он властным голосом.

Из-за дерева появился не враг опасный, выжидавший удобного момента, чтобы убить короля, а мальчишка. Простая одежда, простое лицо, даже не ровесник Питера. Ничего особенного. Питер выдохнул; тело, в тревоге натянутое, как струна, расслабилось и успокоилось.

Мальчишка стоял и глядел на Питера. То ли с любопытством, то ли вообще без всякого интереса. Стоял и глядел, сунув руки в карманы, не пытаясь держать себя ровно и достойно перед королем, — а так делали все, всегда и всюду в Нарнии. Какое неуважение! Не может же мальчишка не знать, кто такой Питер Великолепный.

— Я не видел тебя раньше, — сказал Питер, бросая на мальчишку взгляд снизу вверх. Но незнакомец, кажется, не замечал ни богатой одежды Питера, ни царской осанки, ни породистого коня... вообще ничего. Когда он заговорил, ни следа уважения, ни следа хотя бы восхищения не было в его голосе.

Странно глубоком и взрослом голосе для ребенка.

— А я не видел тебя. На моем острове не бывает гостей.

— Острове?

С каких пор Нарния — остров?

Мальчишка изящным движением руки указал куда-то за деревья. Питер невольно присмотрелся, сощурив глаза, и увидел... да, если ему не почудилось, увидел он блеск воды и бледное золото песка. Впрочем, ничего удивительно в этом не было, — неподалеку от Кэр-Параваля тоже были и песок, и море.

— Проверь, — хмыкнул тот, заметив изумление Питера. - Убедишься, что ты на острове.

Да, он проверит. А после вернется и покажет этому дерзкому мальчишке, что такое — обманывать короля. Никто не смел обращаться с Питером так. Никто не смел врать ему, дерзить ему, не проявлять ни капли уважения, вести себя с ним как с обычным человеком. Да, конечно, он человек, и все же — король!
___

Это был пляж. Песок и зелено-синие волны с гребешками шипящей пены. Море простиралось до самого горизонта, над головой кричали чайки. Спокойная вода омывала землю со всех четырех сторон. Такого не было в Нарнии, такого просто не могло быть в Нарнии, Кэр-Параваль стоял на полуострове, и, к тому же, леса, где охотился Питер, находились в глубине полуострова, далековато от берега.
И вообще песок был другой. Море было другое. Деревья у Питера за спиной — другие. Всё было не нарнийское, несмотря на внешнее сходство. Питер не мог бы объяснить, почему так думает, он даже не думал, он просто чувствовал. Нечто чужое и странное в теплом воздухе.

И уж точно нечто чужое и странное в улыбке мальчишки; он подкрался незаметно, тихо, словно ступая на кошачьих лапах, и выжидающе смотрел на Питера.

— Убедился?

— Я не понимаю, — только и сумел выдавить Питер. Но тут же взял себя в руки, он, в конце концов, король, бояться ему негоже, страх — неведомое Питеру Великолепному чувство. И все же... было страшно. Лихорадочная мысль металась в голове.

«Я больше не в Нарнии»

Это напомнило Питеру что-то, а он, как ни старался, не мог понять, что же именно. Как будто такое уже было. Не Нарния... другой мир... Он тряхнул головой, прогоняя странные мысли, и спрыгнул с коня на землю.

— Как тебя зовут?

Мальчишка словно еще секунду подумал, прежде чем отвечать.

— Питер. Питер Пэн.

— И я тоже Питер.

Не то чтобы совпадение имён удивило Питера. И не то чтобы встреча с человеком казалась невероятной — да, в Нарнии людей не было, но были они в соседних странах. Мальчишка с таким же именем, как у него, Питеру не нравился. Даже не столько потому, что он проявлял неуважение к особе королевских кровей. Он просто... не нравился. Не нравилась его странная, в углах губ спрятанная улыбка, не нравился хитрый блеск глаз, не нравились манеры какие-то кошачьи, изящные, мягкие, словно Пэн был старше, чем казался, или принадлежал к богатому роду. Во всем облике Пэна жило нечто опасное. Хищное. Он не был похож на ребенка.

Питер еще раз поспешил задавить ростки глупого страха. Бояться нечего. Как бы там ни было, а Питер Пэн — просто мальчик. Младше Питера. Безоружный. Безобидный. Бояться нечего.

Что ж, Нарния — волшебная страна. Мало ли что в ней может быть. Проходы в другие миры — наверняка не редкость, а они, Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси, не успели еще исследовать все нарнийские тайны и чудеса; да и возможно ли это? Другой мир — вот уж радовалась бы Люси! Питер не был рад. Он угодил куда-то, где ему совсем не нравилось. Местечко было странным. Просто странным, без всяких причин.

— Здесь так тихо... Где же остальные жители острова?

— Остров только мой.

— Как это? Ты живешь совсем один? А где твои родные?

Пэн снова задумался, прежде чем ответить.

— У меня был сын. Но теперь его нет.

Сын? Чепуха какая-то! Мальчишка выглядит лет на шестнадцать, какие у него вообще могут быть дети? Глупости говорит, обманывает Питера, дурит. И смотрит странно, с той же непонятной улыбкой. Смотрит как бы сверху вниз, скрестив на груди руки и чуть сощурив кошачьи глаза. Что с ним такое?

Кто он такой?

Питер поежился. Ему вдруг стало холодно — несмотря на душный, залитый солнечным светом полдень. Жар разлился по позвоночнику.

— Хм, а как называется твой остров?

— Неверлэнд.

— Неверлэнд? Странное название. И что оно значит?

— Место, из которого нельзя уйти, — с жуткой улыбкой ответил мальчишка. — Место, которое никогда не покинешь.

И только сейчас Питер осознал со всей ясностью — надо убираться с этого острова как можно скорее.

— Что ж, — пробормотал он, отступая к своему коню. — Я забрел на твой остров случайно. И мне пора домой.

— Ты не сможешь вернуться.

— В смысле? Я помню дорогу, если ты об этом. Проход в мой мир должен быть где-то там. Я найду его.

— Не найдешь. Ты не сможешь вернуться.

— Да почему?!

Но Питер Пэн исчез. Бесшумно, незаметно, словно в самом воздухе растворился. Его просто больше не было рядом. А может, его вообще не было?
___

Питер бродил по странному, ненарнийскому лесу, пока сумерки не сгустились над островом, пока сумерки не стали ночью — темной, жуткой.

Он с раннего детства не боялся темноты, но здесь к нему словно вернулись все прежние страхи, все тайные опасения, все, чего он когда-либо боялся в своей жизни, все, что когда-либо видел в страшных снах. Ночь в Нарнии была теплой, мягкой и доброй. Ночь на острове Неверлэнд была темна, как густые чернила, мрачна и наполнена кошмарами.

И пусть даже лес стоял тихий и неподвижный. Пусть никакие ужасы не выпрыгивали из-за деревьев. Питеру казалось — вот-вот выпрыгнут. Призраки, демоны, твари — явятся неожиданно и ухватят его за горло.

Нарнийские леса были знакомы Питеру вдоль и поперек. Он мог бы по ним проехать с закрытыми глазами. Да и вообще нашел бы путь в любом лесу. Он точно помнил, где в первый раз ощутил разницу между Нарнией и этим странным миром. Он вернулся в это место и ничего там не увидел; кажется, это было теперь другое место — и деревья стояли не так, и пеньки появились там, где их не было, и заросли стали гуще...

Питер подумал, что ошибся, и начал искать вокруг. А потом рыскал по всему огромному лесу Неверлэнда, ходил сотни раз по тем же самым тропинкам. Наверное, тем же самым. Они казались другими. И вообще все казалось другим.

Лес будто морочил ему голову. Конечно, быть такого не могло, и все же Питер чувствовал, как тропки убегают из-под ног, ведут совсем не в ту сторону, петляют, виляют и обрываются. Как деревья лезут ветками в лицо и хотят сбить его с лошади. Как пляж возникает то с одной, то с другой стороны. Лес морочил ему голову. Остров морочил ему голову. И диким образом казалось — без мальчишки, без Питера Пэна, тут не обошлось. Хотя его не было поблизости.

Он исчез.

Питер бродил по острову до ночи, но хода в свой мир так и не нашел. Его конь валился с ног. Тело занемело от постоянного движения, голова гудела, щеки были исцарапаны сучьями и ветками. Он не мог сделать больше ни шага. И даже обрадовался, когда вышел снова к пляжу.

Чернильную тьму разбавляло пламя. Веселый, ровно горящий костер прямо у полосы прибоя. Пэн сидел на корточках возле него и наигрывал что-то на деревянной флейте.

Питер продрог до самых костей — холод ночью был таким же сильным, как жара — днем. И ему даже расхотелось задавать мальчишке вопросы, требовать объяснений; все позже, позже, а сейчас — отогреться бы, дать отдых измученному телу.

Кое-как привязав коня к ближайшему дереву, он доплелся до костра и рухнул на теплый песок рядом с ним.

— Кажется, я не звал тебя.

Голос у мальчишки был ленивый и хрипловатый. Он даже не смотрел на Питера, когда говорил, словно Питер его внимания не заслуживал, а флейта была намного важнее короля.

И Питера это взбесило. Никто еще так не относился к нему. Пренебрежительно, заносчиво, как к простолюдину какому, как к пустому месту! Он же король, в конце концов, он принимал у себя самых высоких лордов Нарнии и окружных земель, он сражался, он уважаем и любим в своем народе, а этот мальчишка — кто он вообще такой?

Никто. Не чета Питеру. Он не имеет никакого права так с ним разговаривать.

— Да как ты смеешь так говорить с королем? — прошипел Питер, вскидываясь, сжимая пальцы на рукояти меча. — Такие, как ты, никогда не будут мне ровней!

Он бы кинулся на мальчишку, если бы тот продолжил дерзить и грубить. Он бы просто кинулся на него с мечом, и не подумал бы, сделал бы все, чтобы стереть эту мерзкую ухмылку с его лица. Пусть скажет хоть слово, хоть одно слово...

Но Пэн как-то странно присмирел. Отложил свою флейту и опустил голову, глядя на сложенные на коленях руки. Известие о том, что Питер — король, как будто поразило и смутило его; когда он наконец заговорил, в его голосе уже не было дерзких нот.

— Простите, Ваше Высочество. Я же не знал. Может, позволите сыграть Вам в качестве извинения?

Питер хмыкнул, кивнул — сдержанно, как и полагается королю. Да, так лучше. Пускай он сыграет, а потом расскажет, как выбраться с этого проклятого острова. Пока можно расслабиться, отдохнуть и послушать музыку.
___

Питер не знал, что с ним случилось — а случилось нечто, с первых же звуков странной, тягучей, почти колдовской музыки. Он видел, как Пэн берет в руки флейту, мягко касается ее губами, извлекает первую, тонкую и резкую ноту, а дальше... дальше Питер ничего не помнил.

Он просто вдруг обнаружил себя — безумного, скачущего вокруг костра. Костер горел все ярче, музыка играла все громче, она несла Питера, и нельзя было сопротивляться ей. Музыка лезла под кожу. Музыка бежала по венам с кровью и стучала в сердце. Она подняла Питера на ноги и швырнула вперед, в дикий, лихой, сумасшедший танец.

Кажется, Питер кричал странные слова в небо, махал руками, дергал ногами, изгибался, извивался и не мог замереть даже на секунду. Он и хотел бы. Но музыка не пускала его, не разжимала своих крепких, цепких рук, она держала Питера и вынуждала его плясать и кричать, его, уже почти мужчину, короля Нарнии.

Где-то за музыкой хрипло смеялся Пэн.

Так же внезапно, как началась, издав такую же резкую и жуткую ноту, музыка оборвалась. И словно кукла, у которой обрезали ниточки, Питер рухнул у ног Пэна. Опустошенный. Обессиленный. В нем как будто не было уже ни капли жизни. Музыка забрала всё.

Одним быстрым, кошачьим движением Пэн оказался на Питере, прижимая его запястья к земле и царапая кожу, и близко-близко наклонил к нему лицо.

— Как тебе музыка, мой король?

В руках Пэна была сила не мальчика, а взрослого мужчины, в голосе шептали демоны, а со дна темных глаз смотрел дьявол.

***

Много дней провел Питер в Неверлэнде. Он больше не искал, как выбраться со странного острова. Проход в Нарнию был надежно спрятан — не потому, что мироздание не желало возвращения короля, это Пэн не желал.

Остров жил по законам Пэна. Остров подчинялся каждому движению странной, непонятной, жуткой души Питера Пэна. Бродить по Неверлэнду — как по лабиринту, плутать бесконечно в поисках выхода; а выход исчез, словно и не было его. Порой Питеру казалось — а не вообразил ли он, что Неверлэнд вообще можно покинуть? Не приснилась ли ему Нарния?

Время шло, и Питер забывал Нарнию. Забывал своих сестер и брата. Забывал нарнийские леса, звон меча, приемы в роскошном зале, тяжесть короны на голове, светские беседы с послами из других стран. Сама Нарния, со всем, что было в ней, выцветала, как древние чернила, терялась в туманной дымке — не подлинное место, а далекий и полузабытый сон. Питер прожил в Неверлэнде целую вечность. Он помнил только Неверлэнд. Только Неверлэнд и Пэна.

Пэн поджидал Питера за каждым деревом. Нигде нельзя было укрыться от него — даже самые укромные и тайные уголки острова не были тайной для Пэна. Он их знал, как свои пять пальцев. Может, он их вообще создал. Пэн играл со своим островом, как дети играют с кубиками — менял, путал и переставлял все в нем бесконечное множество раз.

Питеру казалось — остров меняется прямо у него на глазах. Странное место. Страшное место. Место, из которого нельзя уйти, место, которое нельзя покинуть.

Он останется здесь навсегда. Так говорил Пэн, шептал каждую ночь, терзая Питера жадными прикосновениями, жесткими поцелуями, кусая и царапая его, мучая, пока ему самому это не надоедало. Надоесть могло сразу, а могло спустя несколько долгих и жутких часов.

— Ты останешься здесь, — шептал Пэн, прижимая Питера к стволу дерева и шаря холодными руками по его телу. — Останешься навсегда. Со мной. Забудь место, что ты называл домом. У тебя только один дом. Неверлэнд.

Это в самые первые дни Питер сопротивлялся. Выкручивался из чужих объятий, крепко сжимал зубы, отворачивал голову, твердил: «Я не останусь!», искал проход в Нарнию, прятался от Пэна в пещерах и зарослях. Только в самые первые дни.

Пэн быстро доказал ему, что сопротивляться — бесполезно. Искать и прятаться — тоже. Пэн находил его в любом укромном месте, Пэн без малейшего усилия швырял его на землю и делал с ним, что ему хотелось. А хотелось Пэну...

Он мог быть нежен и ласков. А мгновение спустя — жесток и беспощаден. Он мог прижимать к себе Питера и гладить его напряженные плечи, а мог оставлять длинные красные полосы на спине. Он мог быть разным — добрым и жестким, заботливым и равнодушным, понятным и далеким, как звезды, веселым и сердитым, ребенком и взрослым.

И никогда нельзя было угадать — какой Пэн сегодня? Какую маску он нацепит на себя в этот раз? Что ему вздумается делать с Питером?

В Нарнии Питер держал жизнь в руках — не только свою, но и жизнь страны. Питер управлял событиями, Питер устанавливал над всем контроль, Питер знал — его свободе ничто не угрожает. Король Питер Великолепный в Неверлэнде превратился в испуганного, нервного мальчишку, и даже менее того — в игрушку Пэна. Хотя Питеру было уже двадцать четыре года, а Пэну, наверное, лет шестнадцать. Хотя ему могло быть и сто лет. Питер не понимал его. Не знал, о чем Пэн думает, чего Пэн хочет. Казалось, это какой-то бес, старый и злобный, ненасытный и насмешливый, живет в юном теле. И играет с Питером.

Пэн приходил, делал с игрушкой, что ему хотелось, и оставлял ее до следующих игр. И так день за днем, день за днем. Без конца.

— Ты никогда не вернешься, Питер...

В самые первые дни он упрямо мотал головой и не хотел этому верить. Теперь он не просто верил — знал, что не вернется. Неверлэнд поймал его. Пэн поймал его и никогда уже не отпустит.

У короля Питера Великолепного были девушки. Принцессы из соседних земель, с которыми он знакомился на званых ужинах и которых украдкой целовал в коридорах Кэр-Параваля. Дальше поцелуев, конечно, не заходило, но Питеру всегда было интересно — а как это? А что он почувствует, если коснется девушки немного иначе? Если так «иначе» коснутся его самого? Пэн показал ему, как это бывает.

Ни следа нежности, мягкости, теплоты, которые Питер помнил, и уж тем более ни следа любви. Не то чтобы сам Питер любил тех девушек, но они ему хотя бы нравились. И это он был главным, он властно обнимал девушку, прижимал к себе, а девушка подавалась навстречу, была мягкой и покорной в его руках.

Пэн не спрашивал, нравится ли Питеру. Пэн если и был мягок и нежен, то притворно, жутко. Пэн приходил к Питеру не для того, чтобы доставить удовольствие, он хотел только мучить и наслаждаться мучениями. Он приходил и делал с Питером что угодно, делал жестко и жадно, целовал, кусал и царапал, оставляя свои горящие следы — клейма-печати. Словно помечал свою собственность.

— Мой король, — шептал хозяин Неверлэнда на ухо Питеру. И целовал его. Но вряд ли это можно было назвать поцелуем. Пэн терзал губы Питера, больно кусал, слизывал кровь кончиком языка и довольно ухмылялся. Ему нравилось, когда Питер тихо шипел или стонал от боли. Пэн любил чужую боль, кажется, больше всего на свете.

— Ты мне нравишься, Питер, — шептал хозяин Неверлэнда Питеру на ухо. — И я тебя не отпущу. Никогда.

Ему не нужно было напоминать об этом. Питер и так потерял всякую надежду вернуться домой.

***

Словно выныривая из глубокого и тяжелого сна, Питер дернулся и хотел встать, но ноги тут же подломились — они его не держали.

— Эй, братец, да что с тобой такое? Обопрись на меня. Не делай резких движений. Ты что, упал с коня и ударился головой?

Это был Эдмунд. Его невыносимый младший братишка. Он обнимал Питера за плечи, не давая рухнуть на землю. Сьюзен и Люси, встревоженные, с ужасом на лицах стояли тут же и смотрели на Питера, как на какое-то привидение. А вокруг шумел зелеными кронами лес. Нарнийский лес. Точно нарнийский, никаких сомнений в этом не было, за дни — недели, годы? — в Неверлэнде Питер физически чувствовал свинцовую тяжесть острова, душный воздух, мрачные тени в углах, глаза Пэна, следящие за всем, от которых не спрячешься, не скроешься. Пэн...

Холодной дрожью это имя пробрало Питера. И он, повинуясь под кожу въевшейся привычке, оглянулся, ожидая, что мальчик с глазами дьявола вот-вот выступит из-за ближайшего куста.

Но Пэна не было здесь. Его и не могло быть в Нарнии. Только Эдмунд, Сьюзен и Люси — самые близкие на свете люди, которых Питер не ждал больше увидеть, в реальности которых Питер вообще начал сомневаться. Существовали ли они? Существовала ли Нарния? И что происходит сейчас — сон во сне? Зыбкое видение? Еще одно жестокое наваждение Пэна?

— Что с тобой, Питер? — повторил Эдмунд, трогая рукой его горячий лоб. — Может, у тебя лихорадка? Ты такой бледный... словно призрака увидел.

— Как... — хрипло выдавил Питер и тут же закашлялся, не сразу найдя в себе силы продолжить. — Как долго меня не было?

— Почти весь день, — ответила испуганная Люси. — Мы подумали, ты просто уехал далеко, и лишь на закате отправились тебя искать. Что случилось, Питер? Ты заблудился? Упал с лошади? Тебе больно?

— Нет, — слабым шепотом отозвался Питер. — Мне не больно. Мне уже совсем не больно.

Его тело не болело, но холодная боль пробиралась в сердце — и никакие мази, никакие настойки, даже целебное зелье Люси, подарок Аслана, не могли бы ничего сделать с ней. Питер тихо радовался возвращению домой — но совершенно не помнил, как и почему покинул Неверлэнд. Пэн не отпустил бы его так просто. Пэн не расстался бы со своей игрушкой. Только если...

Только если игрушка ему надоела.

***
Чем старше становился король Питер Великолепный — красивее, стройнее, мужественнее, — тем больше всех нарнийцев, и особенно его родных, удивляло, почему он не женится. Не только не женится, но даже близко не подпускает к себе девушку. Девушек было много. Они улыбались Питеру, подносили ему кубок вина за ужином, смотрели на него влюбленными глазами, но ко всем без исключения он был холоден и равнодушен.

— Чем тебя не устроила принцесса Роза? — спрашивала Сьюзен. — Она красивая, добрая, даже умная, и ты, помнится, в первый ее приезд выказывал ей особое расположение, а, Питер?

Питер молчал и уходил от любых разговоров о своей личной жизни. Он не отвечал ни на какие вопросы и так же не мог смотреть на девушек. Он вообще не мог смотреть на них. Красивые, добрые, умные — с любой из них у Питера могла бы сложиться хорошая жизнь, любая из них могла бы подарить ему счастье. Да только вот, глядя на девушек, Питер видел не их, а Пэна, слышал не их веселые, музыкальные голоса, а его хриплый и обволакивающий голос.

Я тебя не отпущу. Никогда. Слышишь? Ты навсегда останешься со мной.

Питер так и не вспомнил, как вернулся в Нарнию. Так и не понял, почему Пэн после стольких дней (недель, месяцев, лет, целой вечности?) вышвырнул его обратно в родной мир. Но только в одном он был уверен точно. Даже не в Неверлэнде, даже без Пэна — Питер остался личной игрушкой Пэна. Он так и не сбежал от него. Он всегда будет слышать недетский голос странного мальчика, видеть его сощуренные, как у кошки перед прыжком, глаза, и чувствовать его жадные прикосновения на своем теле.

Избавится ли он от Питера Пэна хоть когда-нибудь?

2.

— Не шевелись.

Голос был резок и по-мальчишески звонок. Таким тоном не обращались к королевам, так юные королевы, едва познавшие вкус истинной власти, обращались к слугам.

Поначалу Сьюзен решила, что шаги ей послышались. С самой первой охоты, на которую их с Люси взяли братья, ей пришлось привыкать к тому, что лес был живым. Живым, движущимся, меняющимся. Шумным. То, что она приняла за шаги, могло в действительности оказаться шорохом белки в листве или пробежавшей лисицы, а потому разумнее всего было не придавать тому значение.

Лишь когда раздался голос, Сьюзен поняла, что ошиблась. Помимо того, что он раздался внезапно, преследователь еще и спугнул оленя, которого короли и королевы выслеживали все утро. Если бестактность Сьюзен еще могла простить (после жизни-то с двумя братьями!), то испорченную охоту — никогда. И однозначно не собиралась это терпеть. Кем бы ни был нахал, у королевы Нарнии был лук, и метко стрелять она научилась еще много лет тому назад.

Позади снова послышался шорох: к Сьюзен подбирались со спины, опасливо, подобно пугливому хищному зверю.

Сьюзен сжала пальцы на опущенном вниз луке.

Раз...

Два...


...три дня назад.

Именно три дня назад Питер впервые заговорил о ее замужестве. Он появился в покоях королевы рано утром и начал издалека, чтобы сестра ни о чем не догадалась, с красивых нарядов, постепенно подводя к значению семьи в жизни каждого человека. Он расхаживал взад и вперед, старательно делая вид, что абсолютно спокоен, а на самом деле лишь пытался успокоиться. Да унять нервную дрожь в костяшках. Привыкшая вставать рано, Сьюзен наблюдала за ним в отражении зеркала, молча примеряя различные ожерелья в поисках того, которое подойдет к платью.

Красивые наряды интересовали ее не более, чем любую другую молодую девушку ее возраста.

Истинную ценность семьи она познала гораздо раньше братьев и сестры, заменив им мать в этом чужом поначалу и таком родном после мире.

И настоящую тему беседы разгадала быстро.

— Питер, нет, — мягко, но непреклонно прервала брата Сьюзен.

— Но почему? — опешил тот. — Ты умна, привлекательна, у тебя столько поклонников! Все они более чем достойные молодые люди, кроме того, знатного происхождения. Ты могла бы обрести счастье с одним из них.

— Нет, — повторила Сьюзен. — Я не выйду замуж в надежде на то, что брак окажется не столь ужасен, ради государства. Я люблю Нарнию. Но должна любить и своего будущего супруга тоже.

— И ты полюбишь, обещаю! Например, принц по имени...

— Нет.

— И тот играющий на флейте?

— Нет.

— И даже тот, что вечно привозит тебе букеты пионов?

— Нет.

Питер остановился поодаль от сестры, впервые за утро взглянув на нее. Сьюзен мельком отметила это и отвела взгляд. Она наконец выбрала ожерелье — серебряное, в форме витиевато переплетенных между собой листьев. Когда Сьюзен надевала его в прошлый раз, принцы, что приезжали в Кэр-Параваль просить ее руки, наперебой принялись рассказывать, как изумруды на ожерелье подчеркивают зеленые глаза королевы. Наверное, она даже была бы польщена, не будь ее глаза голубыми.

И пускай Питер удалился из покоев Сьюзен разочарованным, она знала — брат был достаточно уперт, чтобы продолжать свои попытки найти ей мужа.


— ...три, — едва слышно произнесла Сьюзен и обернулась.

Во дворце ее обучали не люди. В том были свои недостатки: как бы ни старался, человек не будет столь же зорок, что и орел, столь быстр, что гепард или кентавр, столь ловок, что фавн. Достоинство заключалось в том, что он никогда не переставал стремиться к этому идеалу.

И в сравнении с другими людьми Сьюзен действительно была более зоркой, более быстрой, более ловкой. Преследователь этого явно не ожидал.

Первым, что отметила в ней Сьюзен, были волосы.

— Ты девушка! — пораженно ахнула Сьюзен.

— Надо же, какая проницательность, — съязвила незнакомка, в свою очередь с любопытством оглядывая королеву.

В пробивающихся сквозь листву солнечных лучах волосы незнакомой девушки полыхали подобно настоящему пламени — густые, кудрявые, длинные, настойчиво лезущие в глаза. Девушка держала перед собой лук, и Сьюзен невольно подумала, что сделан он был превосходно — отличался в деталях от нарнийских, но ничуть им не уступал.

— Что ты здесь делаешь? — отогнав от себя эти мысли, спросила она.

— У меня тот же вопрос к тебе. Потому я тебя и преследую.

Она была или слишком наглой, или чрезвычайно глупой, но Сьюзен отчего-то поняла, что больше всего на свете хотела бы опустить лук.

— Я охочусь здесь... в свите короля, — замявшись, ответила Сьюзен. — Короля Питера.

— Я тоже... в свите короля. Короля Фергюссона.

Луки они опустили одновременно.

Молчание длилось долго. Сьюзен показалось, будто целую вечность она простояла, не решаясь заговорить вновь, с интересом рассматривая немного по-мальчишески сложенную, не очень складную, но определенно красивую в будущем девушку.

Она первой подала голос:

— По всей видимости, я случайно пересекла границу.

— Или я, — поспешно добавила Сьюзен, радуясь, что напряженное, начавшее тяготить ее молчание завершилось.

— Меня зовут Мерид... Мэри! — преследовательница широко улыбнулась и вовсе убрала лук, чтобы протянуть Сьюзен руку.

— А меня — Сью... Сюзи. Приятно познакомиться.

— Прости, что напугала, в последний раз меня брали на охоту, когда я была еще совсем маленькой девочкой, а теперь я боюсь что-то испортить или сделать не так, впрочем, я уже спугнула оленя, которого ты преследовала, — мгновенно позабыв недавние обиды, защебетала Мэри. Говорила она так беззаботно-весело, что Сьюзен поневоле заулыбалась тоже, напрочь позабыв и об олене, и о самой охоте.

В чаще послышался голос Питера.

— Давай встретимся на этом же месте завтра? — предложила Сьюзен, сама не зная, для чего.

А Мэри согласилась, сама не зная, зачем, но уверены они обе были в одном: им нужна эта встреча. Всего одна встреча... или две... или три...


...три дня спустя Питер предложил устроить прием. И пускай он утверждал, что прием необходим для того, чтобы закрыть охотничий сезон, Сьюзен знала, что является истинной причиной. Она и все знатные кавалеры, сватавшиеся к ней. Тем не менее, она не стала возражать и даже вызвалась помочь с подготовкой, не смирившись, но зная, что после приема брат более-менее успокоится. И смирится сам. Сьюзен не хотела замуж.

Сьюзен хотела взять свой лук и колчан со стрелами и отправиться в лес.

С Мэри они виделись несколько раз. Сьюзен не представляла, как найдет дорогу к месту их знакомства, и все же отыскала удивительно быстро, будто туда привело ее некое шестое чувство. Будто шелестящие листвой на ветру деревья нашептывали ей верную дорогу.

В тот раз Мэри опоздала: прибежала, запыхавшись, тяжело дыша и откидывая с лица взъерошенные рыжие волосы. Сьюзен ловила себя на мысли, что хотела бы откинуть их сама.

Мэри назвалась дочерью королевского лесничего; Сьюзен не придумала ничего лучше, чем положение дочери управляющего конюшней. Они пожали друг другу руки, и кожа Мэри, пусть и испещренная царапинами, была столь же нежна, сколь кожа королевы Нарнии.

Они всегда назначали друг другу разное время, встречаясь то на рассвете, когда подол платья мгновенно становился влажным от росы, то на закате, когда появлялись первые звезды — Сьюзен показывала их новой подруге, по памяти перечисляя созвездия. Тогда Мэри клала голову ей на плечо, и ее теплое дыхание согревало шею. И Сьюзен думала, что из всех подруг (немногочисленных, впрочем, ведь обычно их заменяла Люси), что были у нее в Нарнии, самой чудесной была дочь лесничего.

Сьюзен показывала Мэри ночное небо, а Мэри знакомила ее с самыми поразительными тропами и уголками леса, самыми неизведанными и прекрасными. Памятуя об ее отце, Сьюзен уговаривала себя, что удивляться здесь нечему, и все равно удивлялась каждый раз все больше и больше. Не похожая ни на кого из королевской свиты, Мэри была естественна и прямодушна, и эта естественность подкупала. Она рассказывала об отце, о строгом нраве матери (которую, разумеется, любила и подчеркивала эту любовь всякий раз, упоминая ее; но между ними точно существовала какая-то преграда, которую сломать могли только время и опыт). О том, что ее должны выдать замуж по расчету. Слушая об этом, Сьюзен брала ее ладонь в свои и понимающе сжимала.

А потом Сьюзен проболталась ей про бал. Вскользь, мельком, тотчас же забыв, но проболталась — и Мэри взяла на заметку, запомнила, прижимаясь ближе к своей подруге с густыми каштановыми волосами, мягкими на ощупь, которые так хорошо наматывать на ладонь.

А потом Сьюзен познакомилась с Меридой.

Короли и королевы Нарнии не нуждались в представлении: их знал каждый житель Нарнии от мала до велика, их помнили еще те, кто воевал с ними против Белой Колдуньи, о них уже слышали множество легенд маленькие дети. Кроме принцессы Мериды, что пробралась в замок без приглашения в надежде найти одну-единственную дочь управляющего конюшнями. Ту самую, которая снилась в последнее время по ночам, ту самую, которая подарила ей все звезды на небосклоне. Ту самую, которая была похожа на королеву Сьюзен Великодушную. Слишком похожа.

Когда королева заметила в толпе девушку, идущую к ней, ей не стоило труда узнать Мэри. Такие огненные волосы были только у одного человека в целом мире. Сейчас на них, растрепанных, как обычно, красовалась королевская диадема.

— Сюзи, дочь управляющего конюшней, — с едва заметной улыбкой прошептала Мерида, делая вид, что склоняется в реверансе перед королевой.

— Мэри, дочь лесничего, — откликнулась Сьюзен, поклонившись.

— Я прискакала сюда издалека, лишь бы увидеть вас, Ваше Величество.

— Знаю, знаю, знаю. — Впервые в жизни голос предал королеву и задрожал. — Мэри... как тебя зовут на самом деле?

— Мерида. Но вы можете продолжать называть Мэри, конечно же, если вам так удоб...

— Мерида, — прервала ее Сьюзен, глядя на принцессу с неведомой ранее нежностью. — Не хочешь потанцевать?

В ту ночь ни один из предполагаемых женихов не был удостоен танцем.


Мерида больше не надевала свою диадему, равно как и Сьюзен — свою. Обе продолжали являться на встречи в платьях, чересчур скромных для королевы и принцессы, но называли друг друга настоящими именами — так они чувствовали себя роднее. В дождь они скрывались под раскидистыми ветвями деревьев, и Сьюзен накрывала Мериду своим плащом. В ясную погоду — стелила его посреди цветочной поляны и с улыбкой тянула Мериду на себя, и та ложилась рядом с королевой, чувствуя, как растет где-то внизу живота чувство безопасности и защищенности. И нежности. И огромное чувство нежности.

— У тебя красивые глаза, — говорила Мерида, запрокидывая голову и провожая взглядом облака. И, чуть замявшись, добавляла: — Как небо.

И этого было достаточно.


3.

Мальчик был молод — пятнадцать-шестнадцать лет на вид. Нескладный, как жеребенок, долговязый, темноволосый. Румпельштильцхен знал таких — видел не раз. Таким был сам в свое время. Когда-то очень, очень давно, еще до того, как Мила... Впрочем, какая разница. Важнее всего было то, что в таком возрасте пробуждается магия. Румпельштильцхен почувствовал эту магию еще до того, как мальчишка пересек порог замка.

Мальчишка был силен — настолько же, насколько юн, безрассуден и уверен в себе.

Мальчишка назвался королем и взглянул на Румпельштильцхена не так, как смотрят обыкновенно короли — со страхом и презрительным высокомерием. В его глазах читались уважение и почтение. Что-то новое. Румпельштильцхену это нравилось.

— Я хочу научиться колдовству, — сказал он.

— Мне обещали, что Темный, живущий здесь, сумеет помочь, — сказал он.

И посмотрел по-королевски бесстрашно.

Румпельштильцхен не знал, откуда пришел мальчишка. Не в его привычках было навязываться с расспросами — Темный выше этого, Темный сам узнает все, что его интересует. Мальчик высыпал перед чародеем горсть монет с незнакомым гербом, но золото имело вес в любом виде, на них можно было безбедно жить еще много лет. Румпельштильцхен ответил снисходительным смешком:

— Мне не нужны деньги, дорогуша. Я пряду золото из обыкновенной соломы, а все необходимое получаю путем сделки, не покупки.

— Я заключу с вами сделку! — порывисто воскликнул мальчик. Румпельштильцхен внезапно подумал, что у него есть старший брат — так он жаждал доказать, что чего-то стоит. Что может взять на себя последствия любой сделки.

— Пока что мне ничего от тебя не нужно, дорогуша. Но потом... ты останешься у меня в долгу, пока я не решу, что пришло время платить.

И мальчик согласился и подписал контракт, и Румпельштильцхен отвел ему небольшую каморку в дальней части замка. Увидев, как невольно поморщился мальчик, он усмехнулся:

— В твоем распоряжении будут все комнаты — моя библиотека, мои лаборатории... какая разница, где ты будешь спать?

Румпельштильцхен не знал, зачем пришел мальчишка. Его имя — Эдмунд, — его королевский титул, сила, заключенная в нем, — вот и все, что Румпельштильцхен знал о своем новоявленном ученике. И холод. Еще был холод, пронизывающий до костей, будто зима наступила раньше срока. Магия Эдмунда не была ледяной и только-только разгоралась в нем: обладая огромным потенциалом, он еще не успел научиться подчинять ее себе. Но странный ореол холода всегда окутывал мальчика, плотно, точно вторая кожа.

В последний раз нечто подобное Румпельштильцхену встречалось давно. Слишком давно.

Кажется, ее звали Джадис.


Эдмунд не помнил, когда это началось. Впрочем, он не был уверен и в том, что магия не появилась у него с рождения, — слишком естественным стало ощущать ту силу, что, казалось, разливалась теплой волной по всему его телу, не имея ни конца, ни начала, просто временами нарастая настолько, что тяжело было ее сдерживать. Порой — совсем невозможно.

Эдмунд не понимал этого. Только знал, что, если постараться направить эту волну и все свои мысли на определенный предмет, он может воспарить над полом в королевских покоях Кэр-Параваля. Или разлететься вдребезги, как это случилось с фарфоровым сервизом ручной работы, которым так гордилась Сьюзен. Пришлось спешно убирать с пола мелкие осколки, которые, как ни странно, не ранили и не царапали острыми краями. Знал, что порой ветер слушался его приказов, вопреки предсказаниям ученых меняя направление, что некоторые лошади в королевской конюшне стали сторониться его, испуганно уходя в дальний угол денника и не показываясь, пока Эдмунд не уходил в сопровождении своего верного Филиппа.

Эдмунд боялся этого. Из всех королей и королев ему единственному продолжали сниться кошмары. Ужасы войны. Каменные статуи. Ледяная темница. Лицо Джадис. Она обернула могущественную магию против Нарнии и нарнийцев, чтобы захватить власть, но что, если это именно магия превратила Джадис в злую колдунью?

Обладая магией, которую не умел укротить, Эдмунд больше всего боялся самого себя.

Глубоко внутри короля Эдмунда Справедливого еще жив был маленький мальчик, который утирал замерзшие слезы с щек в тюрьме Белой Колдуньи.


Он уехал, предупредив лишь брата и сестер: Питер и Сьюзен удивились внезапному решению отдалиться от двора, Люси — повисла на шее, едва не задушив в объятиях, и потребовала, чтобы Эдмунд возвращался целым и невредимым, иначе ей придется позвать Аслана, чтобы тот лично вернул брата. Эдмунд рассмеялся, но смех вышел печальным. Он покинул Кэр-Параваль на рассвете, намереваясь разыскать кого-то, кто смог бы ему помочь. И ему было все равно, в какие далекие земли заведет его тропа.

В Зачарованном Лесу о Темном колдуне говорили с опаской, оглядываясь через плечо и понижая голос, будто он постоянно присутствовал рядом и мог слышать все, что о нем рассказывали. Будто мог становиться невидимым, будто знал все и про всех. Кого-то он спас, заключив удачную сделку, кого-то — свел в могилу, но все сходились в одном — дело с ним иметь не стоит, если только оно не касается жизни и смерти (а некоторые особенно осторожные добавляли, что и в этом случае тоже следует воздержаться). Эдмунд знал, что все намного серьезнее.

В деревнях ему поведали, как вызвать Темного для заключения сделки, но Эдмунду нужно было не это. На сей раз Эдмунд шел в замок колдуна не как мальчик с подношением, надеющийся на милость, он шел как равный, и остро заточенный клинок, с которым он обращался так же умело, как Питер, служил ему главным помощником и главной защитой.

И колдун согласился, хотя Эдмунд ждал, что придется пойти на уговоры, и составил договор, который Эдмунд прочитал бегло и подписал, недолго раздумывая.

Замок Румпельштильцхена оказался едва ли не больше Кэр-Параваля, на вопросы же, зачем одному человеку столько места, колдун отвечал уклончиво да с присущей ему язвительностью. Решившись исследовать покои самостоятельно, Эдмунд наткнулся лишь на множество комнат, приведенных в полное запустение, с паутиной, погрызенной мышами мебелью, зашторенными наглухо окнами. Там не жили уже давным-давно — или вовсе не должны были жить. Больше Эдмунд не возвращался в ту часть замка.

Румпельштильцхен не советовал ему книг, но и не запрещал читать любые, какие только встречались Эдмунду в библиотеке, — по его мнению, теории мог научиться каждый, а овладеть практической магией — нет. Всегда язвительный и молчаливый, во время занятий колдун становился воодушевленным и эмоциональным. Чем больше он скупился на похвалы, тем сильнее Эдмунд ими дорожил, тем более что со временем Румпельштильцхен все реже указывал на его ошибки и чаще одобрительно кивал, когда мальчик делал что-то правильно.

Бытовая магия давалась Эдмунду легче, чем зелья и эликсиры, которые, как он полагал, мог приготовить каждый.

— Приготовить-то каждый приготовит, но лишь созданные искусным колдуном зелья возымеют наибольший эффект, дорогуша, — поучал Румпельштильцхен. И отправлял ученика на рассвете собирать редкие травы для эликсиров, будь за окном солнце или дождь или снег.

Когда Эдмунд срезал перочинным ножом нужные лепестки и бутоны, он почти не думал о брате и сестрах.

Когда по воле Эдмунда вся комната покрывалась льдом, он вовсе забывал о них.

Когда вторая осень в замке сменилась зимой, а вторая зима — весной, одежда, в которой Эдмунд прибыл в замок Темного, полностью истрепалась, и тот отдал ученику черный колдовской костюм. Наблюдая, как сгорают в камине старые брюки и камзол, Эдмунд пытался вспомнить, откуда они у него, но так и не сумел воскресить в памяти ничего, кроме условных образов — фавны, фонарь, оскалившийся лев, белый цвет. И воспоминания о холоде. Холод всегда был с ним. Он решил, что так действуют чары замка, ведь не зря столько лет в его стенах творится волшебство, и пообещал себе вспомнить на следующее утро.

Следующим утром, застегивая все заклепки на черном дублете, Эдмунд решил, что это и не так важно.

Тогда Румпельштильцхен начал брать его с собой на заключение сделок.

Всем нужна была помощь Темного. Разорившемуся крестьянину, чтобы вовремя выплатить деньги землевладельцу. Юной принцессе, которая хотела сохранить свою красоту навеки вечные. Бездарному магу-шарлатану, жаждущему признания. Королевскому пекарю, замыслившему отравить гостей на балу. Эдмунд не принимал участия в сделках — лишь наблюдал со стороны, как Румпельштильцхен мысленно прощупывает каждого, безошибочно определяя его слабое место и ударяя именно туда. Темный всегда выходил победителем из любой сделки, даже, казалось бы, равноценной, и потому был самым могущественным колдуном во многих королевствах. Главным его оружием был ум, а не магия.

Когда-то не магией — сладкими речами и рассуждениями — Эдмунда заманили в ледяную темницу. И, возможно, на самом деле он до сих пор ее не покинул. Эдмунд не был уверен, что это произошло с ним не в какой-то другой, прошлой жизни.


Принцесса спала вечным сном.

— Она когда-нибудь проснется? — безразлично спросил Эдмунд, отдергивая в сторону балдахин, который укрывал ее от посторонних взоров.

— Если найдется идиот, который проникнется чистой искренней любовью к спящей красивой куколке, — пожал плечами Темный. — При жизни таких не нашлось. Вряд ли найдутся и... теперь. Она сама хотела сохранить свою красоту. Я всего лишь выполнил свою часть сделки.

Эдмунд ничего не ответил, лишь провел, едва касаясь, пальцами по ее губам.

Ее волосы были белыми, как снег, ее кожа была холодной, как лед. Она еще дышала — спокойно и размеренно, но ей было суждено спать во веки веков. Она была прекрасна, но Эдмунд помнил лицо, которое было еще прекраснее.

— А теперь последний урок, — прошелестел Темный, внезапно оказываясь позади Эдмунда. — Вырви ей сердце. Давай же, смелее.

Ученик не обернулся, но замер в нерешительности. Ему смутно казалось, что, если вырвать у принцессы сердце, он пересечет некий рубеж и никогда не сможет вернуться обратно.

— Смелее, — уже жестче повторил Темный.

Эдмунд обещал себе не сомневаться.

Сердце поддалось не сразу, точно и оно хотело защитить ученика от чего-то непоправимого, но стоило сжать пальцы крепче — и оно повиновалось, и засияло алеющим светом в ладони Эдмунда. Все это заняло не больше минуты, и Эдмунд сам удивился, отчего сомневался. Еще быстрее свет погас, когда он раздавил сердце.

Холода не было.

Ничего больше не было.

4.

Сьюзен уже несколько лет мечтала выйти замуж. И не просто, а по любви. Она кружила вальсы на балах с заезжими принцами, вела непринужденные разговоры. Сьюзен была старше и красивее. Принцы смотрели только на нее.

Впрочем, Люси всякие там мальчишки не интересовали. Они только мешали — гулять, играть и бегать там, где ей хочется, надевать такую одежду, как ей хочется. Люси была королевой, как и Сьюзен, но старшая сестра, а так же оба брата, завели привычку указывать ей. «Нет, Люси, на бал нельзя являться в таком виде!». «Нет, Люси, мы не возьмем тебя с собой, ты же девочка». «Люси, завтра бал, наденешь то красивое розовее платье?».

Ей вообще не нравился розовый цвет. И платья не всегда нравились. Они мешали, в них было тесно и неудобно.

Балы и приемы, кажется, занимали все время королев. Охота и сражения — все время королей. Но охотиться и сражаться в тысячу раз интереснее! А братья почти никогда не брали Люси с собой. То она «девочка», то «еще маленькая», а то и вовсе «не твое это дело, Люси».

Люси полагала — ей решать, что ее дело, а что не ее. И, улучив минутку, отправлялась в маленькие путешествия сама.

Конечно, мистер Тумнус помогал. Пожалуй, только он один и понимал, чего ей хочется на самом деле. Не танцевать и улыбаться «женихам», а бродить по лесам, отыскивать тайные тропки, заглядывать в пещеры, кружиться босиком на лесной поляне, собирать цветы на холмах, лететь на быстрой лошади. Мистер Тумнус понимал и помогал. Говорил Сьюзен, что Люси «вышла, но вот-вот вернется» или что она «заглянула к нему на чашечку травяного чая». Люси весело целовала мистера Тумнуса в щеку и убегала. Больше всего маленькая королева Нарнии любила приключения и сказки, а лучше, если все сразу.

Не только леса и холмы привлекали ее. Не только в них спрятаны были волшебные тайны. Кэр-Параваль казался Сьюзен, Питеру и Эдмунду обычным замком — таким же, как любой другой, они думали, что, раз живут в нем так долго, значит, уже знают его как свои пять пальцев. Но Люси-то знала — в Кэр-Паравале много таких комнат, коридоров и лестниц, которые не сразу обнаружишь, таких тайных проходов, которые не сразу найдешь. Ей нравилось, наверное, даже больше, чем бродить по лесам и холмам, — гулять по замку. Сдвигать в сторону картины, раздвигать шторы, шевелить камни в стенах и смотреть — а что из этого получится? Получалось невероятное.


За несколько лет Люси нашла там десятки странных комнат, десятки тайников за картинами, двери, которые открывались, только если постучать в них определенным образом, вещи, неизвестно кому принадлежавшие, и многое, многое другое. Кэр-Параваль был полон сокровищ и тайн. И любой, кто проявил бы каплю любопытства, нашел бы их. Но проявляла одна лишь Люси. Сьюзен хотела любви, а Питер и Эдмунд — мальчишки, что с них взять.

Все они привыкли к замку, считая его чем-то обычным и точно не волшебным. Люси знала — в Кэр-Паравале живет волшебство. Любая старинная вещь в нем, а их было много, таких вещей, могла оказаться носителем чуда.


Люси увидела эту дверь только сейчас. Не похожую на прочие двери в замке — с витиеватыми узорами, потертыми досками, резной блестящей ручкой. Люси полагалось быть со Сьюзен, примерять платья к вечернему балу, но пускай сначала ее найдут и заставят! А пока не нашли — Люси разглядывала дверь и гадала, что может быть за ней; кажется, раньше ее здесь вообще не было. Сколько раз они все проходили по этому коридору и никогда не замечали.

А впрочем, Кэр-Параваль не переставал удивлять. Каждый день обнаруживал в себе новую тайну. Может, он и приберег странную дверь, чтобы именно сегодня Люси ее нашла и заглянула внутрь — наверняка там что-нибудь интересное, и в любом случае куда интересней, чем бал, наряды и принцы.

Недолго думая, Люси толкнула тяжелые створки и вошла.

Странным воздухом повеяло на нее. Как будто... незнакомым. И комната была явно больше, чем полагалось быть комнате. Стены и пол совсем исчезли за полками, коробками и сундуками, а солнечный свет озарял помещение куда лучше, чем могли бы свечи и факелы. Странно, с этой стороны замка окон не должно быть. Но Люси забыла о странностях, присмотревшись. Она видела в Кэр-Паравеле много чудных вещиц, но столько в одном месте — еще ни разу.

Их были десятки, сотни, они занимали каждый дюйм и громоздились друг на друга. Большие, маленькие, новые, старые, чистые и покрытые слоем пыли. Чего только здесь не было! Люси разглядела изящный подсвечник с резными узорами; книгу с пожелтевшими страницами и золотым тиснением на обложке; стеклянный шар на бархатной подушке; баночки с серебристым песком; чернила и тонкое перо на подставке; и много разных других вещей, порой совершенно непонятных и странных.

Здесь можно бродить без конца и выдумывать красивые истории о каждой вещи. Люси любила сказки не только слушать, но и сочинять сама.

Как завороженная, она оглядывалась по сторонам, уже хотела взять в руки вазу из цветного стекла — и вдруг услышала странный звук. Голос. Несколько голосов из-за стены, но не той, где была дверь. Они звучали совсем рядом, мужской и женский. Незнакомые. А Люси знала всех обитателей своего замка. Может, Сьюзен пригласила гостей, и они оказались... но как они могли оказаться там, где вовсе не должно быть других комнат?!

Происходило нечто странное и не вполне объяснимое, но Люси не испугалась. Наоборот, ей стало еще более любопытно.

Впрочем, она дождалась, пока голоса стихнут, и пошла между рядами странных вещиц туда, откуда их слышала. Там была комната, хотя по законам логики быть ее там просто не могло. Комната, заставленная полками и шкафами ничуть не меньше первой, да еще с прилавком. С дверью и с большими окнами на улицу.

А за окнами была не Нарния.

Люси толкнула дверь — над ней тихо звякнул колокольчик — и ступила за порог раньше, чем успела задать себе вопрос: а что это, если не Нарния?

Резкий шум ударил ей в уши, какой-то большой силуэт мелькнул мимо, а ее саму схватили за руку и потащили прочь. Люси не успела понять, что происходит. Она даже зажмурила глаза. Не потому, что испугалась, а просто от неожиданности.

Открыв их снова, Люси увидела странную повозку, скрывшуюся за поворотом; она показалась смутно знакомой, хотя в Нарнии таких точно не было. И дорога под ногами была странная — слишком твердая, и здания вокруг были странные — из непонятного материала, и вообще все было... странное. Непонятное. Незнакомое. Это не могла быть какая-то провинция Нарнии, это вообще не могла быть Нарния.

И тот, кто держал сейчас Люси за руку, не мог быть нарнийцем.

Это был человек, как она сама.

Мальчик, если точнее. С нее ростом, с темными волосами и серыми глазами, в очень странной одежде. Мальчик, судя по сему, спас ее из-под колес повозки — он все еще держал Люси за руку, но, заметив это, тут же отпустил и даже сделал шаг назад.

Несколько мгновений они разглядывали друг друга. Незнакомец был удивлен так же, как Люси, и тоже не понимал, откуда она здесь взялась. А Люси не испугалась его, хотя могла бы, нет, она не чувствовала ни капли страха. Ей было любопытно. Куда она попала? Может ли быть, что за дверью одной из комнат нарнийского замка скрывался другой мир?

Как давным-давно, хотя прошло лишь четыре года, в платяном шкафу дома в Лондоне скрывалась Нарния.

— Ты в порядке? — нарушил неловкое молчание незнакомец.

— А что сейчас произошло?

— Тебя чуть не сбила машина.

— Машина?

— Ну да. Машина.

Мальчик смотрел на Люси с удивлением, как будто слово «машина» не может быть кому-то не известно. Наверное, он имел в виду ту странную повозку (странную и странно знакомую), что едва не сбила Люси с ног. И он спас ее; кто знает, что было бы, если бы он не успел вовремя.

— Спасибо! — горячо поблагодарила она его. — А как тебя зовут?

— Генри, а тебя?

— Люси.

Они немного помолчали, уже не глядя друг на друга. Люси ощутила непривычное смущение, хотя Генри был почти таким же, как ее брат Эдмунд, и вообще она, королева, знала очень много разных людей — и не-людей тоже. У нее не было причин смущаться. Кроме разве что одной — здесь было не ее королевство, а странный, незнакомый мир.

Все в нем казалось странным и непонятным. Не Нарния. Не Лондон, которого Люси уже почти не помнила. Дома, дороги, деревья. Табличка со словами «Мистер Голд» над дверью, из которой Люси вышла минуту назад. Люси оглядывалась по сторонам, гадая, что же это за мир и что за существа в нем живут. Или в нем только люди, такие, как она и Генри? На что он похож — на Лондон или на Нарнию? А может, это и есть Лондон, но много-много лет спустя?

Не так уж часто Люси доводилось общаться с людьми. Только с родными да с заезжими принцами, а те, надо сказать, было очень скучны. Говорили только о своих землях и богатствах, да еще о сражениях. Интересно, а Генри такой же?

— Ты не знаешь, что такое машина, — наконец нарушил тишину он. — И я не видел тебя раньше в Сторибруке.

— Сторибруке?

— Да. Это мой город. Откуда же ты взялась?

Люси не знала, как ему ответить. Наверное, если она скажет, что пришла из другого мира, — он не поверит ей и посмеется, а еще наверняка уйдет и не захочет больше говорить со странной девочкой. А Люси очень хотелось, чтобы их разговор не прерывался. Она заглянула в лицо Генри и почему-то испытала непреодолимое желание рассказать ему правду. У него были добрые глаза и светлая улыбка, странным образом казалось, что Генри не посмеется, а все поймет.

— Я не совсем отсюда. Я... из другого мира.

Генри посмотрел на нее не с удивлением даже, а с искренним восхищением и восторгом.

— Здорово! — выдохнул он.