[city-of-stars]

Пути моей творческой мысли неисповедимы. Вообще. Думала над фанфиком про мародеров, который мы задумали с Ирой, а придумала это.
Пейринг просто чудесный и трогательный до невероятности. Почему-то только сейчас это поняла.

Название: «Бродяга»
Автор: rainbow
Фэндом: «Гарри Поттер», Дж. Роулинг
Пейринг: Джеймс/Сириус
Рейтинг: G
Жанр: слэш
Размер: мини
Статус: закончен

Сириус всегда был холоден с другими людьми. Другие — это не Джеймс, Ремус, Питер, не крепкая команда мародеров. Другие — это весь мир, кроме них. Не первый год Сириус учился на Гриффиндоре, почти привык к тому, что какое-то место вообще можно назвать своим домом, что какое-то место и каких-то людей можно любить. Но даже гриффиндорцы, в разной степени, в зависимости от настроения Сириуса, были чужаками. А чужак — тот, с кем надо держать себя холодно и заносчиво.
Этот холод пришел к Сириусу от Блэков. Конечно, от Блэков. По холодной, подчеркнуто безразличной ко всем, кроме себя, манере безошибочно узнавался Блэк. Джеймс порой видел в коридорах Хогвартса представителей этого славного семейства. Разных представителей. И думал с удивлением, до чего они все похожи, как будто из одного материала выточены. Ледяная Нарцисса с осанкой королевы и бесконечным презрением в глазах. Хищная Беллатрисса с опасной и немного безумной улыбкой. Серьезный, вечно собранный и замкнутый в себе Регулус. И другие ученики школы, имевшие пусть дальнее, но все-таки родство с Блэками, а значит, несущие в себе этот фамильный холод Блэков. Они все были нарочито холодны с людьми, окружавшими их. Чуть меньше с теми, в ком текла чистая, не порченая примесью магглов кровь, гораздо больше с грязнокровками, но никогда, ни при каких обстоятельствах Блэк не ставил другого человека на одну ступень с собой. Такой чести мог быть удостоен лишь другой Блэк. Благороднейшее и древнейшее семейство... оно считало, что стоит в самом центре мироздания. Школа существует вокруг него. Другие ученики школы существуют вокруг него. Ни один Блэк еще не упал так низко, чтобы полагать иначе.
Ни один Блэк. Потому что они все, в своем привычном общем решении, не сговариваясь заранее, исключили Сириуса из Блэков. Такой, как он, не может быть назван благородной фамилией. Ведь он умудрился не только попасть на Гриффиндор, сломав вековую семейную традицию, но и, вместо того, чтобы активно возражать такой страшной ошибке, общается с грязнокровками, а на своих родных даже смотреть брезгует. Праведному гневу Блэков не было границ. Конечно, они не сразу оставили Сириуса в покое. Попытки Нарциссы с холодной вежливостью вразумить глупого кузена, ядовитые насмешки Беллатриссы, нравоучительные речи Регулуса... Каждый Блэк считал своим долгом остановить Сириуса в коридоре и сказать ему что-то презрительное, сердитое, порой доходя до явных угроз и насилия. Последние, правда, кончились, когда Сириус ответил одному из особо дерзких Блэков, который посмел ударить его. Но мрачные взгляды, колкие насмешки и нарочитое презрение никогда не оставляли Сириуса — что, впрочем, и не сильно беспокоило его.
Из благороднейшего и древнейшего семейства он сам вычеркнул себя давным-давно. Но манеры Блэков, слишком глубоко войдя ему под кожу, порой скользили в его движениях и словах, когда он говорил с чужаками. Он, Блэк по крови, так и не научился доверять людям. И никогда не научится, Джеймс это знал. К Сириусу нельзя было подойти и завести с ним беседу, получив в ответ хотя бы простое дружелюбие. Нет, на любую попытку пересечь невидимую линию, что ограждала Блэка от мира и людей, он скалил зубы, как самый настоящий пес. Злой и сердитый пес. Пес, попавший в окружение чужих и незнакомых ему зверей. Сириус был подозрителен и недоверчив. Слишком подозрителен и недоверчив. Он окатывал чужаков своим блэковским холодом, отбивая охоту вообще подходить к этому странному мальчишке близко. Только Джеймса, Ремуса и Питера он впустил в свой мир. И нельзя сказать, что это случилось сразу и без каких-либо усилий с их стороны.
Джеймс смотрел на Сириуса, когда тот не мог заметить его взгляда, и ловил себя на том, что все еще бесконечно удивляется переменам. Он помнил Сириуса, который быстро и нервно подошел к столу Гриффиндора и сразу обвел всех своим звериным взглядом, как будто говоря: не подходите, убью. К нему и не подходили. Блэк, очутившийся вдруг на Гриффиндоре, покинувший вечную территорию Блэков, не вызывал добрых чувств ни у кого. Гриффиндорцы очень долго его в чем-то подозревали. И вряд ли они сами могли сказать, в чем именно. А Сириус только подкреплял их мутные подозрения, огрызаясь по-собачьи на каждое слово, не важно, с какой интонацией оно было сказано, огрызаясь на каждого человека, не важно, с каким намерением тот подошел. Только Джеймс, с любопытством изучая вихрастого мальчишку с другого конца стола, сумел разглядеть в нем что-то. За его изящными манерами, за дерзкой улыбкой и злым блеском в глазах, за холодом и нарочной развязностью. Он разглядел, хоть никогда не был особо тонким психологом, что этот чужой на Гриффиндоре мальчишка не просто так оказался здесь, не по странной ошибке Шляпы — нет, он намеренно хотел попасть на другой факультет, не туда, где были все его родные, все благороднейшее и древнейшее семейство Блэк. Он бежал от Блэков. И он отчаянно нуждался в дружбе, хотя вцепился бы в горло любому, что посмел бы озвучить такую мысль. Джеймс разглядел это в нем — и, обойдя гриффиндорский стол, сел рядом с ним и предложил ему эту дружбу.
Конечно, Сириус не сразу подпустил его к себе. Блэки, даже такие неправильные Блэки, как он, никого не подпускают к себе, не пройдя через долгий путь подозрений, недоверия и твердого заявления, что никто на свете им не нужен. Но и сейчас Джеймс, глядя на Сириуса, не мог не удивляться, до чего быстро и просто они вошли друг в друга, став одним существом. Когда это случилось? Когда учителя с улыбкой стали говорить, что, если Блэк пришел на урок без Поттера, значит, скоро на землю упадет большой метеорит? Когда он, Джеймс, начал ощущать себя живым и целым, только зная, что где-то рядом находится Сириус? Когда у них вообще не осталось в жизни минут, которые они проводили по отдельности?
Даже гриффиндорцы до сих пор видели в Сириусе Блэка. А с мародерами он был совсем другой. Ничего от холодных и надменных Блэков в нем не оставалось, когда он шел на поиски приключений со своими друзьями. Этот мальчик, который и перо в руках держал с изящной и ленивой грацией, во все горло хохотал, согнувшись и хватая себя за колени, если Джеймс выкидывал одну из своих вечных проделок; он с жадным блеском в глазах, оглядываясь, как самый заправский вор, лез вслед за ним в тайный коридор, где еще не ступала нога студента Хогвартса; он с детской улыбкой смотрел в небо, закинув руки за голову, и считал плывущие над головой облака. Когда Сириус был рядом с мародерами, его нельзя было и сравнить с тем Сириусом, что бросил вызов всем и вся на свете, только сев за стол Гриффиндора. Когда Сириус был с мародерами, любой чужак, видевший в нем Блэка, просто отказался бы признать, что эти два разных человека — один и тот же Сириус-не-Блэк. Царские манеры Блэков никогда не исчезали из него до конца, да и не исчезнут, они все же были его сутью, его кровью, но это не мешало ему открывать себя друзьям-мародерам до конца. И только им. Больше никому.
Никто не знал о жизни Сириуса у Блэков. Никто не знал, что он чувствует, возвращаясь на каникулы домой. Даже мародеры не знали об этом. А Джеймс знал всё. Только один раз со стороны Сириуса была попытка скрыть причину, по которой он приехал в Хогвартс сердитый, бледный, но с пятнами лихорадочного румянца на щеках и болью в глазах. Сириус, напустив на себя холод, хотел уйти от вопросов Джеймса краткими ответами — ничего, всё в порядке, это тебя не касается... Джеймс просто схватил его за рукав мантии, усадил на кровать рядом с собой и спокойно потребовал: «Рассказывай». Не попросил — потребовал. И Сириус рассказал ему.
Так что Джеймс знал всё. О не умеющей себя держать в руках матери, которая была беспощадна и скора на всякие наказания. Об отце, который спешил удалиться в безопасное место, сделав вид, что ничего не понимает, как только его жена начинала поднимать руку на Сириуса. Об идеальном во всех отношениях брате, которого вечно ставили Сириусу в пример. О том, как Вальбурга Блэк, смерив старшего сына презрительным взглядом, без лишних слов отвешивала ему пощечину. О том, как холодно и сыро в подземельях, лежащих на многие мили под особняком Блэков, где Сириус проводил гораздо больше времени, чем в доме. О том, как холоден и суров голос матери, когда она, без лишних колебаний используя на своем сыне магию, в сотый раз повторяет ему, что он опозорил их семью, опозорил, опозорил, опозорил... О бесконечных насмешках кузин. О семейном древе с золотыми нитями, которое с детства было его самым страшным проклятием. Об именах тысяч и тысяч Блэков, что его заставляли учить наизусть. О никогда не прекращающихся разговорах про чистоту крови, про древний род, про то, что только глупец может хотя бы слово сказать такому ничтожеству, как «этот Поттер». О слабых попытках кузины Андромеды поддержать его — слабых, потому что она боялась гнева Блэков в той же степени, в какой любила Сириуса. О гнетущей, тяжелой тишине на семейных ужинах, когда лучше было смотреть в тарелку, чем поднять голову и увидеть, как все с одинаковым осуждением и презрением смотрят на тебя. О ярости, бессильной, не находящей себе выхода, что клокочет в душе, - но ее нельзя ни за что на свете выпустить наружу, ведь за каждым дерзким словом следовала пощечина, подземелья, заклятия, боль...
Джеймс знал всё. Но никогда не жалел Сириуса. Сириус не нуждался в жалости. Этого благороднейшего и древнейшего семейства не хватило бы, чтобы его сломать.
- Я не вернусь к ним, - сказал Сириус, когда они с Джеймсом, уйдя от всего мира, сидели на берегу озера и смотрели, как солнце бросает на воду свои последние лучи. - Не вернусь. Не могу больше жить там. Не знаю, куда пойду, но... только не в этот дом.
Его голос звучит отрывисто и жестко — почти как собачий лай. Он не говорил слова, он выплевывал их, с особым отвращением произнося слово «дом». Прислонившись спиной к дереву, нервно перебирая в руках веточку и ломая ее на мелкие куски, Сириус не отрывал взгляда от воды, от солнца, не смотрел на Джеймса — зато Джеймс смотрел на него. На жесткую складку между бровей. На плотно сжатые губы. На яростный огонек в глазах. На лицо, искривленное гримасой ненависти к Блэкам. На всего него, который нервными, быстрыми, дерзкими движениями бросал вызов тем, кто хотел отнять у него свободу. А свобода была почти единственной на свете вещью, за которую Сириус был готов драться до последнего вздоха. Второй такой вещью был Джеймс.
Джеймс, потянувшись вперед, тронул Сириуса за прядь темных волос, убирая ее с лица. И потом, отняв у него обломки веточки, накрыл своей рукой его руку.
- Ты пойдешь ко мне, Бродяга, - сказал он с той же уверенностью и твердостью в голосе, с которой когда-то потребовал, чтобы Сириус рассказал ему всё про Блэков. Этот тон не предполагал никаких обсуждений. Спорить с ними было бесполезно. И Сириус, зная это, спорить не стал, не стал, впрочем, и удивляться, и шумно благодарить. В его глазах отражался только свет заходящего солнца, Джеймс не мог понять, какие чувства испытывает Сириус сейчас — он почти никогда не мог понять это. Сириус даже не посмотрел на него — его благодарность, его бесконечная благодарность и доверие были выражены в быстром движении, когда он крепко сжал руку Джеймса своей.
- Мой Бродяга... - чуть тише повторил Джеймс, поймав в ответ улыбку Сириуса. Спокойную и ровную улыбку.
Джеймс называл его Бродягой не только потому, что он умел превращаться в собаку. Сириус был бродягой по крови — больше, чем Блэком. Он никогда не находил своего места в этом мире — искал и не находил. Дом Блэков никогда не был для него настоящим домом — и он бродил, с недоверием относясь к любому человеку и любому месту, пытаясь отыскать этот дом, где никто не будет ломать ему крылья и ограничивать свободу, что билась у него под кожей, дом, где его наконец примут таким, какой он есть, и полюбят... не за то, что он Блэк, и не за то, что он не-Блэк, ничего не требуя, не загоняя в рамки. Джеймс знал о Сириусе всё. Знал и это. И, кажется, с первой их встречи старался стать для него тем самым домом.
Спокойная и ровная улыбка вечно беспокойного, нервного, скитающегося Бродяги, которую высветил последний луч солнца на берегу озера, сказала ему лучше всяких слов, что это уже случилось. Хогвартс стал для Сириуса домом. Потому, что в Хогварсте был Джеймс.
«Ты — мой дом» - без слов, одной улыбкой, сказал ему Сириус.