[city-of-stars]

Название: «Попутчик… случайный?»
Автор: Rainbow
Бета: сам себе
Жанр: слэш
Пейринг: Артур/Тим
Рейтинг: G (совсем никакого почти)
Размер: миди
Статус: закончен
Саммари: и встретились два одиночества в поезде)
Предупреждение: POV обоих
Посвящение:  Нанатян., радость, это для тебя. Знаешь, я много за что могу сказать тебе «спасибо». Но особенно – за то, что ты мой муз) Вдохновляешь меня. Поддерживаешь, своими словами и творчеством, желание писать во мне, веру в себя.
Эту задумку мне хотелось воплотить уже очень давно. И, знаешь, если бы не ты, - я так бы и не решилась.
Я очень-очень рада, солнце, что написала тогда тот отзыв о «Шерлоке», и мы с тобой познакомились! Ты замечательная <3

прости, он вышел гораздо длинней, чем думалось ^^''

Артур

С недавних пор люди для меня делятся на две группы. Чужие и я.
А чужие – это кто? Правильно – незнакомые, ненужные, посторонние. Поэтому – лесом их, и пусть не лезут в моё личное пространство.
Так я думал, стоя у своего вагона рядом с проводницей. Мне бы в поезде быть уже, в потолок плевать. Но девушка оказалась на редкость болтливой. Зажав в руке мой билет, улыбаясь от уха до уха, она что-то весело и неумолчно трещала.
- А вы зачем едете? А почему один? К девушке, наверное?
А зачем, а почему, а для чего… Она в самом деле думает, что я стану отвечать ей? Лесом. Лесом чужих.
- Будьте добры на секунду умолкнуть, - бросил я. – И освободите дорогу в вагон, если не трудно.
Голос – злой. Взгляд – «убью на месте». Девушка заткнулась, глотая конец фразы, и по лицу её пошли в разнобой красные пятна. Издав что-то вроде всхлипа, она сунула мне в руку билет и отвернулась.
Я коротко дёрнул плечами и шагнул на ступеньки вагона. Сама виновата. Нечего лезть, когда не просят.
В вагоне, против обычного, было пусто. Ни чемоданов на пол прохода, ни воплей сумасшедших детей, ни причитаний-прощаний-напутствий. Только парень во втором купе сидел на койке, да женщина разбирала сумку ближе к концу.
Я всегда прихожу к поезду раньше. Терпеть не могу, когда вокруг бестолково рябят чужие.
Моё купе – последнее. Пнув ногой дверцу, чтобы открыть, я с размаху завалился на нижнюю полку; рюкзак без траектории полетел куда-то вниз и влево.
За окном, на платформе, бестолково суетились люди. Кто-то затаскивал чемодан на ступеньки вагона, кто-то обнимал мужа-жену-дочь, кто-то искал билеты, проверял бумаги, беседовал с проводницей. Вокзал гудел – стойко, въедливо, неприятно. Я, потянувшись, задёрнул шторки на окнах. И, повалившись обратно на койку, заткнул уши громкой музыкой плеера.
Бесит. И не дай бог мне в купе подселят орущих детишек – шею сверну…
Но ко мне не сунули орущих детей. Болтливых женщин, вечно пьющих мужчин. За дверью шебуршился народ, что-то падало, кто-то кричал. Видимо, людей набралась туча. Но ко мне, странно, никто не заходил. Поезд, коротко дёрнувшись, тронул в путь – а в купе я по-прежнему был один, как перст.
Ну есть счастье в мире, господа!
Мрачно ухмыльнувшись сам себе и закинув руки за голову, я прикрыл глаза. Там, за дверями, почти улеглось – народ распаковался и теперь смотрит в окно-ест-пьёт. И только мерный перестук колёс поезда вперемешку с музыкой в ушах…
Всё повторяется. Который раз? Я, признаться, не считаю их, - сбился со счёта. Второй… нет, третий.
Третий чёртов раз, когда я еду. Куда-то, зачем-то. Третий раз. И всё прежнее – вокзал, поезд, вагон, купе, перестук колёс. Правда, теперь – по-другому. У меня нет цели. Теперь я еду просто для того, чтобы ехать. Видимость движения, иллюзия действий… Хотя, признаем истину же, - нет смысла. Ну Питер, ну и что? Будто изменится там что-нибудь…
Я поморщился, увеличивая громкость в наушниках. А, без толку. Всё равно буду думать об этом, всё равно вспомню. Каждый чёртов раз, когда еду, - вспоминаю.
Давным-давно я жил в славном русском городе Воронеж. С мамой, папой, школой, институтом – как полагается.
Правда, вёл себя вовсе не так, как мне было положено.
Мои родители прочертили жизненный путь для меня сразу. Хм, наверное, стоило мне появиться на свет. Их мечты были стандартны – сын будет послушным милым мальчиком, с блеском закончит школу, поступит в институт, закончит опять же с блеском, найдёт хорошую работу, женится, заведёт семью и детишек.
Стандартные мечты, правда? И учителя в школе были стандартны в требованиях ко мне – учись, делай домашние задания, слушайся старших. И друзья были стандартны в общении со мной – музыка, машины, девчонки.
Только я, вот жалость, под их стандарты не подходил.
Одноклассники оригинально окрестили меня Чучундрой. Шаг стоило ступить – и тут же, со всех сторон: «Чучундра, Чучундра!». Не сказать, правда, что меня это сильно беспокоило. Вообще не беспокоило. Я шёл себе к своему месту – последней парте у окна, - и, от звонка на первый урок до звонка с последнего, рисовал.
Парень – рисует. Пожар, наводнение, Апокалипсис! Родители ещё терпели, когда я просто рисовал дома после школы. Им невдомёк было, что я рисую и в школе. И в актовом зале на концертах. И на скамейке в парке. И в кафе. Что я рисую везде – и отнюдь, отнюдь эта «детская игрушка» у меня не пройдёт.
Не прошла. И сцену, когда я объявил родителям, что хочу по жизни заниматься рисованием, лучше оставить за кадром.
Они не понимали меня. Учителя не понимали. Одноклассники не понимали. Их косые взгляды я чуял спиной, их насмешки к моим рисункам сыпались гроздью. А учителя… что ж, после неудачных попыток заставить меня учить уроки, а не рисовать, они только головой качали осуждающе.
Друзей, конечно, у меня не было. Во-первых – кто захочет дружить с Чучундрой? Странным, в себе парнишкой с задней парты, который, о ужас, рисует. А во-вторых… попытки подружиться со мной были. В начальной школе, кажется. Тогда я радостно вступил в компанию из трёх-четырёх парней, моих одноклассников. Я радовался, что у меня есть друзья. Я восторженно делился с ними тем, что мне интересно и важно. Я взахлёб болтал им о рисовании. Я показывал им свои рисунки и говорил без умолку о каждом из них. Я…
А они, в какой-то миг, перестали слушать. Просто – отключились от меня. И ушли, убрали меня, как забавную глупую ошибку, подальше из своей жизни. Только потом, через пару лет, я понял – почему.
Я не вписывался в их стандарты. Как, впрочем, и в стандарты учителей, родителей, всех. Я просто был… неправильным для них.
Кажется, с тех пор люди и разделились для меня на две группы. Чужие и я.
По проекту «идеальный сын» я должен был, окончив блестяще школу, поступить в институт. На хорошую, крепкую, стандартную специальность вроде бухгалтера, программиста, бла-бла… На обычную вещь, которая приносит стабильный доход и радует сердца родителей.
Сердца родителей я не обрадовал. Как, впрочем, и не закончил школу блестяще, и не выучился в институте. Ну, поступить я туда поступил – на бухгалтера. А через пару месяцев, на первой сессии, меня вышибли.
На этом терпению родителей пришёл конец. Их бесило во мне всё – характер в духе «что хочу, то и ворочу», вечные посиделки с карандашом и бумагой везде, игнор учёбы, увещеваний, просьб, угроз… Когда мне стукнуло восемнадцать, они дали мне денег на квартиру. И проводили до двери, сказав примерно следующее: «Живи где, как и чем хочешь». Асталависта, в общем, дорогой сын.
К тому времени наш славный русский город Воронеж мне приелся. Я взял любезно всунутые деньги, кинул в рюкзак карандаши с бумагой и уехал. В Самару. В случайно, тыком наобум выбранный город. Что ж, думаю, родители и не могли мечтать о лучшем. Нестандартный сын уехал, да ещё далеко, да ещё глаза мозолить не будет!
Часть денег ушла на поезд, еду, карандаши с бумагой и мелочь вроде зубных щёток. В итоге – на покупку квартиры не хватило. Я снял комнату по объявлению, где-то на окраине. И рисовал. Рисовал, рисовал, рисовал, как бешеный, целыми днями. Это оно – то, что родители звали «детской игрушкой», одноклассники – «бредом», учителя – «не достойным и глупым» занятием.
Это – моя мечта.
Я рисовал, сколько себя помню. Сначала, конечно, любимых героев из мультиков-игр. Потом - придуманные комиксы. Потом – просто всё, что попадалось мне на глаза. Люди. Животные. Природа. Фонтан в парке, закат над толпой многоэтажек… Мне хотелось делиться. Передавать, через рисунок, всё, что я люблю, вижу, слышу, чувствую…
Я быстро понял, что это – моя мечта. Рисовать. Стать художником – так, чтобы и другие люди могли увидеть мои картины, ощутить то, что ощущаю я. Мне представлялись выставки, где будут мои работы. Книги с моими иллюстрациями. И я рисовал. Рисовал, как проклятый. Оттачивая, совершенствуя, набивая руку…
А там, в Самаре, я в первый раз показал свои рисунки.
Это был, кажется, какой-то конкурс. Из многих работ выбирали несколько – и отправляли потом на выставку молодых художников в местном доме культуры.
Я, помню, ужом вертелся на стуле, когда суровый серьёзный мужчина в очках смотрел мои работы. Во мне, обжигая, плескалось волнение – и радость, предвкушение победы. Я был уверен в том, что хорошо рисую. Я был уверен, что мои работы возьмут, что эта выставка – первый шаг к моей мечте!
Суровый серьёзный мужчина согласился, что я хорошо рисую. И, помнится, бросил словами вроде «свежо», «оригинально», «отличная техника»… Но работы мои на выставку не взял. А знаете, почему?
«Это слишком… мм, нестандартно для нас. Вряд ли ваши рисунки будут пользоваться успехом. Простите».
Вот так. Опять – не вписался в чьи-то стандарты.
Я честно пробовал ещё. Ещё, ещё, ещё и ещё. Я подрабатывал в какой-то кафешке, чтобы платить за комнату. И сутками, даже ночью, сидел и рисовал. Рисовал – и носил работы на выставки. Рисовал – и носил. Рисовал – и носил.
Смешно так, что сдохнуть. Везде и всюду меня отшивали словами сурового серьёзного мужчины. Почти дословно, ей богу. И каждый повторил это глупое чёртово словечко «нестандартно».
Оно не отпустило меня и после. Потом, когда, уяснив, что ничего мне тут не светит, я уехал из Самары в Иркутск. Город выбрал опять случайно – наугад тыкнул пальцем в карту России. Но ведь новый город же! Столько возможностей, шансов, перспектив! Там точно станет явью моя заветная мечта!
Но новый город ткнул меня носом в свои собственные, железные правила. Да, талант, способности, желание – это прекрасно. Но, прости, - связи и громкое имя в разы важнее.
Конечно, и чёртово словечко «нестандартно» тут имелось.
Но я не сдавался. Мечта же, то, к чему я иду, то единственное, чего хочу! И я бился. Опять подрабатывал, опять рисовал сутками, опять носил на выставки, опять, опять, опять.
В кафе, где я работал официантом по вечерам, в мою жизнь пришла Наташа. Добрая, светлая, весёлая и просто невероятная девушка Наташа. Она работала со мной в одну смену. И первые разговоры у нас были – «привет-пока» и коротко, по делу. А потом, когда я, в перерывы, рисовал себе тихонько в уголке – она стала поглядывать мне через плечо. Или, садясь рядом, молча смотрела, как я рисую.
Однажды Наташа спросила, кто научил меня рисовать так здорово. Я ответил. И как-то вдруг закрутилось, понеслось бешеным галопом… Мы вышли, беседуя, за рамки «привет-пока-работа». Я стал уходить из кафе вместе с ней. Провожать её до дома. А однажды, зимой, поцеловал в полутёмном вечернем парке.
Наташа была особенной. Совсем особенной, не чужой. Она не бегала по клубам и не сплетничала о парнях, как другие девчонки-официантки. Она не одевалась в мини, не красилась кричаще-ярко, не прыгала в койку к первому встречному. И, главное, - она не звала мои рисунки «игрушкой», «бредом», «ерундой».
- Ты рисуешь просто здорово, - говорила Наташа мне. – Оригинально. Интересно. У тебя талант, глупый, - и плевать, что говорят там другие.
Кажется, за много-много лет она была единственной, кого я пустил во вторую группу. Не чужие и я. А чужие – и я с Наташей.
Мне было легко с ней. Хорошо, тепло и легко до невесомости. Мы могли болтать, часами, - обо всём на свете. И Наташа понимала меня. И Наташа слушала меня, когда я, захлёбываясь, вещал о своих рисунках. И Наташа не убирала меня, как глупую забавную ошибку, подальше из своей жизни.
Наташа любила меня. А я любил её.
Спустя месяцев семь я сделал ей предложение. Прямо там, в кафе, когда поток посетителей немножко схлынул. И она, смеясь, сказала: «Конечно, я согласна, глупый». Наташу, кажется, и вовсе не смутило моё подвешенное состояние «безработный» - официант в кафешке не в счёт. И отсутствие свадебной церемонии с платьем и букетами. Мы просто расписались, сняли квартирку на двоих и стали жить вместе.
Наташа, моя любимая, родная, не такая, как все, девочка. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете рядом с ней. Мне чудилось – мы созданы друг для друга. Ведь она понимала всё. Понимала, как сильно я хочу стать художником. Понимала, что, когда я рисую, меня лучше не отвлекать. Понимала, что рисование – моя мечта, моя жизнь, моё всё.
А потом – кончилось. Я не смог поймать момент – почему, когда. Просто Наташа однажды сказала мне, что уходит. Что ей надоело жить, не имея стабильных средств и перспектив на будущее. Что её бесят мои посиделки с карандашом и бумагой каждый день с утра до вечера. Бесит, что я совсем перестал обращать внимание на неё. Бесит, что она хочет ребёнка, семью – а я рисую и плюю на её мечты с высокой колокольни.
Наташа ушла. Собрала свои вещи в сумку и ушла, хлопнув дверью нашей квартиры. А я стоял, тупо глядя на створку, - и в ушах эхом звенел злой, чужой голос Наташи. Моей чудесной, любимой, так не похожей на других Наташи…
С того дня мир опять стал делиться на чужих и меня. И я понял, наконец понял целиком и до конца – это не изменится. Никогда – не изменится. Я слишком другой. Я слишком «нестандартный». И всем без исключений плохо рядом со мной. Я любил Наташу – но не смог исполнить её стандартные, понятные мечты.
Потому что сам я – чёртов нестандартный. И ни я, ни мои рисунки людям не нужны.
Рисовать я перестал. Тем же днём, когда ушла Наташа. Просто сидел, несколько часов пялясь на ручки-карандаши-листы бумаги, раскиданные по квартире. Они были везде. В каждом углу, в каждой щели.
Зачем?
А через пару недель, скопив денег, я взял свой рюкзак – тот, с которым давным-давно уехал из дома, - и, хлопнув дверью, зашагал на вокзал. Вокзал города Иркутска, на поезд, идущий в Питер.
Зачем?
Моя мечта сдулась, как воздушный шар, как пузырь от жевательной резинки. Просто, взамен ей, пришёл вопрос – зачем? Зачем рисовать, если никому мои рисунки не нужны? Зачем рваться к мечте, если никогда она не станет явью? Зачем что-то делать, к чему-то стремиться, чего-то хотеть, если смысла – ноль.
И теперь я трясусь в поезде Иркутск-Питер. Снова, в который раз трясусь в поезде. Но нет, не за мечтой теперь. Я просто еду. Видимость движения, иллюзия действий. Просто внушить себе, что не стою на месте, что жизнь, чёрт возьми, продолжается. Скоро буду в Питере, а там… там посмотрим.
Я очнулся потому, что музыка в ушах неожиданно смолкла. Надо же – вспоминая свою биографию, задремал, и даже список воспроизведения в плеере закончился.
Я лениво стянул наушники и швырнул их куда-то под койку, повернувшись на бок. За окном, кажется, наступила ночь. Вон, и в коридоре поутихли – видимо, сидят по своим купе, ко сну готовятся. Что ж, пора и мне на боковую…
Потянувшись до хруста в суставах, я закрыл глаза. На боковую – громко сказано. Конечно, не усну – никогда почти не спал ночью, с той глупой мечты ещё привычка осталась. Ночами я обычно рисовал. А сейчас… ну, сейчас и полежать-поплевать в потолок можно.
В дверь постучали. Вежливо так, любезно. И тут же, бесшумно отодвинув в сторону створку, в купе появился парень.
Мне взгляда хватило, чтобы окрестить его мечтой любой девчонки. Светлые волосы до плеч. Голубые глаза. Белозубая улыбка.
Ну, идеал, разумеется.
Парень был одет в простые потрепанные джинсы и рубашку – в клеточку, без рукавов. И смотрелся так… по-домашнему, что ли, если не сказать - по-детски, хотя вроде мой ровесник. Стоит себе на пороге, улыбается мне.
Чего скалит зубы то, а? Чего вообще припёрся?
Я почувствовал, как внутри медленно, но верно зреет злость. Тупое, упёртое раздражение. Чужой. Лезет в моё личное пространство. Бесит.
- Чего надо? – грубо бросил я, приподнимаясь на локтях и глядя на него. Обжигая, испепеляя взглядом. Ну, давай, посмотри повнимательней, пойми, что тебе тут не рады. И уйди, ну, уйди же.
- У тебя чая случайно нет? – беззаботно улыбаясь, спросил парень. Глаза – смотрят добро, дружелюбно, весело. – Я забыл случайно с собой взять, у проводницы закончился, а все уже спят…
- Ну и ты спать вали, чего по ночам шастаешь, - зло буркнул я. – Нет у меня чая. Освободи помещение.
Всё. Этот приём – удар ниже пояса, действует безотказно против чужих. Сейчас пацан обидится. Скажет что-нибудь колкое – или смолчит. Но точно – уйдёт, что, впрочем, мне и нужно.
Давай, обижайся, уходи. Только оставь меня в покое.
Но парень не обиделся. Улыбка исчезла с его губ – медленно, как постепенно тухнущий свет. Но сам он остался. Чуть склонил голову к плечу, глядя на меня – внимательными, серьёзными глазами. Что там в них? Интерес неужто? Понимание неужто?
- С тобой всё в порядке? – вдруг спросил парень. – Что-то случилось?
Вот это номер, господа.
- Всё блестяще, - едко ответил я. – А раз так, то настоятельно рекомендую тебе покинуть частную собственность.
На этот раз он ушёл. Бросил через плечо последний, так же внимательный и серьёзный взгляд, и вышел, бесшумно закрывая дверь.
Я часа два ещё, наверное, валялся без сна. Лежал, слушая перестук колёс, глядя, как смутные тени скользят по купе в темноте. Злость на парня всё ещё шевелилась во мне.
Чужие. Как они бесят меня.

Тим

- Тим, ты ненадолго же? Вернёшься?
- Ну, куда он денется, - само собой приедет обратно! – беззаботно заверил Денис Машу, потрепав по плечу. И обернулся ко мне – видимо, ожидая согласных кивков и «конечно, приеду!».
- Ну… я не знаю пока, Маш, правда, - с улыбкой сказал я. – Наверное, всё-таки не вернусь… Нечего мне тут делать, сама понимаешь ведь.
Маше я нравился. Поэтому, конечно, сильней всех моим отъездом была расстроена она. Я говорил ласково, успокаивающе – как мог. Жалко Машу… ведь я не вернусь. Уже точно решил для себя – не вернусь.
- Держи! – возвестил Егор, возникший со стороны ларьков, и торжественно вручил мне пакет. Большой пакет. В нём смутно угадывались очертания колбасы, бутылки с чем-то и, кажется, фруктов.
- Куда мне столько, Гор? – рассмеялся я. Вероника, стоявшая за спиной Егора, хлопнула его по плечу.
- А я говорила тебе, Егорка, что в него столько еды не влезет.
- Ничего, зато с голоду не помрёт! – весело ответил Егор, излучая довольство своей персоной.
Поезд стоял у платформы. Двери открыты, проводники проверяют билеты, пассажиры садятся. А мне не хотелось погружаться в вагон. До отправления минут пятнадцать… можно постоять пока. Здесь, со всеми. Ещё чуть-чуть.
Провожать меня пришли Маша, Вероника, Егор и Денис. Вся наша дружная, сумасшедшая компания из института.
Я улыбнулся, глядя, как Ника колотит Дэна по спине сумкой – опять пошутил, небось, не шибко удачно; как Егор, сложив ладони рупором, подбадривает Нику, мол, «давай, ещё врежь ему!»; как Маша давится хохотом, согнувшись пополам.
Единственным, что скрашивало серые будни института, были мои друзья. Мы учились в одной группе - и как-то легко, просто, быстро нашли общий язык. Общие интересы. Общие взгляды. Стали сидеть на уроках кучкой и гулять вместе после занятий.
Мои друзья знали, что я терпеть не могу наш славный институт. Они знали, что моя мечта – отнюдь не юрист.
И, после всего, что случилось, ребята провожали меня на вокзал. Сказать, что мне не хочется оставлять их – ничего не сказать. Но… но. Этот город не для меня. Тут мне делать нечего, моей мечте в нём не выжить.
Друзья понимали это.
- Кажется, тебе пора, Тим, - сказала Маша, указав пальцем на поезд. Поток народа, редея, стал ручейком. То есть – отправление скоро.
- Да… наверное, пора, - ответил я. Голос вдруг стал хриплым, тихим – Маша поняла, почему, и легко коснулась моей руки.
- Мы будем тебе звонить и писать, - пообещала она.
- Да-да, обязательно будем, Тим! – Дэн хлопнул меня по спине – так, что я зашатался, теряя равновесие. Вероника, как самая чувствительная из всех нас, порывисто обняла меня и всхлипнула. Егор церемонно и важно стиснул мне руку.
- И не надейся, что мы оставим тебя в покое, - широко улыбаясь, сказал он.
Ребята помогли мне затащить чемодан и объёмистый склад продуктов питания в вагон. И вот – я уже стою в тамбуре, махаю им рукой через мутное стекло окна.
Поезд, дёрнувшись, коротко взвизгнул и тронулся. Медленно таяла, уходя назад, шумная платформа. А секунды спустя - совсем исчезла из виду.
Вздохнув, я прошёл по узкому забитому проходу к своему купе.
Все три места, кроме моего, оказались уже заняты. Моя койка была внизу слева – напротив сидел, активно выкладывая на стол попить-поесть, рыжий парень примерно моих лет. С верхней над ним полки свешивалась девчонка его возраста, с верхней надо мной – другая, помладше, лет пятнадцати.
Стоило мне зайти, они дружно посмотрели на меня и поспешили знакомиться.
- Я Андрей, - парень вскочил, оставив продукты, и потряс мне руку. – А это - Марина и Дашка.
Девчонки в унисон помахали мне, и одна – видимо, Дашка, - спросила:
- А тебя как зовут?
- Тим, - широко улыбаясь, ответил я. Откинул свою полку, сунул в ящик под ней чемодан, захлопнул и устроился сверху. – Вы зачем едете?
- Да вот, решили пожениться с Андрейкой,- сияя, сообщила Марина. – В Питере. Там и жить будем.
Дашка усмехнулась.
- Ну, скажешь тоже – «решили», - фыркнула она. – Это ты придумала с Питером, а твоя «Андрейка» и пикнуть не посмела.
Андрей покраснел, а я прыснул, закрывшись ладошкой.
- Комментариев младшей сестры никто не спрашивал, - отбила удар Марина и, потянувшись, запустила в девчонку подушкой. Та, не успев увернуться, картинно шлёпнулась на спину, раскинув руки.
- Умираю! Ты убила меня, ты забрала мою невинную душу…
- Невинную, как же, - хмыкнула Марина, садясь по-турецки и готовясь швырнуть бутылкой минералки. – Невиннее некуда.
- Вот так и живём, - с улыбкой от уха до уха сказал Андрей. И, по искоркам счастья в его глазах, я понял – он очень любит их. И Марину, и её смешную язвочку-сестру.
Смеркалось. За окном вскоре - тьма, густая, будто чернила, - и только смутные силуэты деревьев убегали прочь от вагона. Мягко перестукивали колёса. А мы, болтая за жизнь с Андреем, Мариной и Дашкой, начинали второй батон колбасы и вторую пачку сока.
Мы с ребятами нашли общий язык очень быстро. Дружно перекусили, соединив запасы продовольствия, дружно обсудили преимущества Питера перед нашим родным Иркутском. А потом они рассказали мне свою историю – как познакомились, как полюбили друг друга, сколько встречаются. В Питер Андрей с Мариной ехали, чтобы пожениться. А Дашка, пуская в ход все хитрости из своего запаса, уломала маму с папой пустить её с сестрой. Родители и сами собирались приехать к дочери – чуть позже, на свадьбу. И в обратный путь захватят с собой Дашку.
- А ты зачем едешь, Тим? – спросила Марина, уплетая за обе щёки бутерброд с сыром.
Конечно, она не могла не спросить.
- Да просто… обстановку сменить хочется, - с улыбкой ответил я. Враки… Но Марина, кажется, поверила, - как, впрочем, и Дашка с Андреем.
Хорошо. Хоть расспрашивать не будут… не хочется мне говорить об этом.
- А у тебя девушка есть? – вдруг поинтересовалась Дашка, лукаво косясь на меня.
А об этом мне не хочется говорить ещё больше.
- Есть… была, - ответил я. И Дашка, удовлетворённая ответом, вернулась к еде.
Девушка… Была девушка.
Недолго, правда, была.
Анжела…
Я замотал головой, прогоняя обрывки ненужных мыслей. Ненужных. Глупых. Всё, Тим, хватит. Была – и ушла, что толку ворошить прошлое? Анжелу не вернёшь. Уйти – её выбор. А ты… просто забудь. И смотри вперёд - Питер, новый город, возможности, шансы, перспективы…
Всё будет хорошо. Всё обязательно будет хо-ро-шо.
Ведь у меня есть мечта.
В груди потеплело, я улыбнулся своим мыслям и снова позволил втянуть себя в смех над шутками Дашки.
Марина и Андрей легли спать через пару часов. Ещё час спустя, наконец, успокоилась и Дашка. За дверями купе по-тихоньку тоже смолкало – пассажиры укладывались на боковую, тушили свет, тихо переговариваясь.
Я притворился, что сплю, – лежал, глядя, как бегают тени по стенкам купе. Но сна – ни в одном глазу, конечно. Мне хотелось… писАть.
Я ощутил это желание огоньками по всему телу, мурашками в груди. Писать. Писать. Писать. Так всегда оно приходило ко мне – вдохновение. Огоньки, мурашки. И почти всегда, как ни странно, - ночью.
Я потянулся за голову, под подушку – именно там, не в чемодане, лежала моя тетрадка. Так же на ощупь в полутьме взял ручку со столика. И сам не заметил, как уже писал, писал, писал, не думая ни о чём другом, отключившись от всего, забыв обо всём…
Внезапно мне захотелось чаю. Давно, ещё со школы такая привычка, - литрами глушить чай, пока пишу. Только… где взять чай в поезде глубокой ночью? Ведь я, конечно, забыл взять пакетики из дома. Среди обширных запасов Андрея, Марины и Дашки его тоже не присутствовало.
Тихонько, чтобы не разбудить ребят, я выбрался в коридор. И ощупью добрался до комнатки проводницы.
Но чай у проводницы кончился. У пассажиров попросить можно бы… но все спят давно.
Не все.
Шагая по тёмному коридорчику, я вдруг заметил в другом конце вагона свет. Кажется, в последнем купе кому-то, как мне, не спится ночью.
Я добрался туда, ступая тихо, вежливо постучал и толкнул в сторону деревянную створку.
На меня уставился парень. Не посмотрел – уставился. Зло, раздраженно… настороженно. Словно я – враг всея русского народа.
И, стоило секунду вглядеться в его тёмные, почти чёрные глаза – мурашки пробежались мне вдоль позвоночника.
Это были не просто глаза человека, который чуть сердит за то, что прервали его важное дело. Или пришли ночью к нему в купе. Такое ощущение… что парень меня ненавидит. Правда – ненавидит.
- Чего тебе? – грубо бросил он.
- У тебя чая случайно нет? – дружелюбно улыбаясь ему, спросил я. – Я забыл случайно с собой взять, у проводницы закончился, а все уже спят…
- Ну и ты спать вали, чего по ночам шастаешь, - зло, яростно, с почти ненавистью буркнул он. – Нет у меня чая. Освободи помещение.
Я присмотрелся к нему. Парень, моих лет, в потрепанных джинсах и чёрной водолазке с закатанным рукавом. Плечи – чуть ссутулены, под глазами – серые тени. А глаза… тёмные, почти совсем чёрные. Казалось бы – пусто, эмоций нет, кроме, пожалуй, странной ненависти ко мне. Но внутри, - где-то там, глубоко, на дне, - в глазах парня плескалось отчаяние. Обречённость, - как у зверя, загнанного в угол.
Боль.
И я понял, что парень злится не потому, что у него скверный характер. Просто ему больно. Он скрывает что-то… прячет, маскирует злобой и яростью.
Ему больно.
- С тобой всё в порядке? - осторожно спросил я. – Что-то случилось?
Глупо, конечно, было рассчитывать, что он расскажет.
- Всё блестяще, - едко ответил парень, дёргая уголками губ в насмешливой гримасе. – А раз так, то настоятельно рекомендую тебе покинуть частную собственность.
Прячет. Маскирует. Чтобы посторонние, чужие, не в меру любопытные люди, вроде меня, не совали нос в его дела.
Я ушёл. Тихо, аккуратно закрыл дверь за собой и ушёл. А потом, всё-таки засыпая в полутёмном тихом купе, думал – что случилось у этого парня? Что с ним?

Артур

Я проснулся, кажется, через секунду после того, как закрыл глаза. Во сне пришло словечко «нестандартно». Пришли родители, одноклассники, Наташа, с её «мне надоело, что ты…».
Я проснулся. И мне дико, до кислого привкуса в горле захотелось курить. Мне всегда хочется курить, когда я вспоминаю. Хочется взять сигарету, вдавить себе в лёгкие острый дым – и не думать. Не думать о чёртовом прошлом, о мечте, которая сдохла – потому, что «нестандартна».
Я на ощупь цапнул со столика мятую пачку сигарет и вышел в коридор. Все спали. Вагон качался под мерный стук, и луна расчертила полосками пол под ногами.
Я подошёл к окошку – грязному, зато открытому, - у туалета. И, облокотившись, пустил струйку дыма в тёмное чернильное небо.
Дым приятно согрел меня изнутри. И выжег, заполняя собой, все мысли – о родителях, мечте, Наташе. Я стоял, вдыхая холодный ночной воздух, глотая дым и просто ни о чём не думая.
Тихий шорох шагов за спиной. Я обернулся.
Чуть позади меня стоял парень – тот чужой, который лез ко мне с вопросами совсем недавно. Он стоял – и пялился на меня, как было уже. Со странным, неясным, тупым идиотским пониманием.
Наверное, парень шёл в туалет. Вот и идёт пусть – чего встал, чего уставился, что ему надо вообще?
Злость, за время сна, улеглась немного. Но теперь, когда второй раз за одну ночь этот парень пялится на меня, - она вспыхнула вновь. Сжигая, скручивая.
И где-то там, за ней, было другое чувство. Что-то…неприятное, неуютное под взглядом этого парня. Пронзительным, идиотски понимающим, кажется, просвечивающим меня насквозь.
Да что он смотрит? И что он понимать там может, а?
- С тобой точно всё в порядке? – сказал парень вдруг. Те же нотки – добрые, понимающие… Да не понимает он ни черта!
- Сколько раз мне надо сказать тебе «вали», чтобы ты отвязался? – спокойно, ровно ответил я. Хотя – что там спокойно; даже мне было слышно, как дрожит, вибрирует, грозя сорваться на крик, мой голос.
Я резко втянул в себя дым и, швырнув за окно недокуренную сигарету, зашагал мимо парня к своему купе. Задев его плечом по дороге, конечно.
А потом, опять ворочаясь в полутёмном тихом купе, я вдруг подумал – кто этот парень? Что ему надо? Как, чёрт возьми, он понял, что у меня не всё в порядке? И… какое дело ему до чужого, незнакомого соседа по поезду? Видит меня в первый раз в жизни ведь.
Почему он лезет помогать мне?

Тим

Меня разбудила банальная физиологическая потребность – туалет. Я нащупал на полу тапки, тихо, на ощупь выбрался из купе и зашагал к дальнему концу вагона; туалет, что рядом, оказался уже кем-то занят.
У открытого окошка стоял тот парень.
Я замер, не дойдя до него метра три. Хотя, впрочем, едва ли он заметил меня.
Парень, облокотившись на мутное оконное стекло, курил. Одна за другой струйки дыма, срываясь с его губ, таяли под чернильным тёмным небом. Одна за другой, одна за другой. Я увидел этого парня уже другим – не так, как прежде в купе. Он не злился. Не пепелил взглядом ненависти на месте. Но – одна вещь осталась прежней. Та, что сразу привлекла моё внимание пару часов назад, когда я зашёл к нему за чаем.
Боль. Тупое, загнанное отчаяние на дне почти чёрных глаз. Парень стоял, смотрел в окно – и глаза его замерли, плеская этим отчаянием.
Не для того ли он курит, чтобы задавить его?
Я сделал ещё два шага к нему. И он, услышав, обернулся.
Секунды – а уже смотрит на меня, как в купе. Зло, яростно-настороженно, с ненавистью.
- С тобой точно всё в порядке? – спросил я. Осторожно, по-доброму, стараясь, как могу, показать ему голосом – он может поделиться. Хоть немного – но пусть расскажет, что у него стряслось.
- Сколько раз мне надо сказать тебе «вали», чтобы ты отвязался? – сказал парень, - ровно, деланно спокойно, хотя голос его ощутимо вибрировал от злости. И, швырнув тлеющую сигарету в окно, прошагал мимо меня к своему купе. Толкнув плечом, не обернувшись.
Нет. Не нужна ему моя помощь. А если нужна – то он никогда не признается в этом ни себе, ни мне.

Артур

Утром я проснулся с больной головой и паршивым настроением. Очень паршивым. Хотелось курить… или, выйдя в коридор, хорошенько попинать двери соседних купе.
Но я, чудовищным усилием воли сдержав себя, кое-как сел и соорудил за столиком нехитрый завтрак.
Уже, конечно, скорее обед. Шторки на окне я отдёрнуть и не подумал – очень надо, чтобы солнце со всей дури слепило глаза. Но, судя по всему, был день. А взгляд на часы подтвердил – четыре часа.
Я не спеша поел, не спеша попил и, завалившись на койку, забил уши музыкой плеера. Хотелось курить. Но чёрта с два из купе выйду – не охота, знаете ли, опять наткнуться на идиотски понимающий взгляд отвратитительно голубых глаз.
Ну вот. Стоило мысли о том парне скользнуть мне в голову – и я захотел убить его. Уничтожить, растерзать на месте. Чёртова ненависть опять всколыхнулась во мне. Она горела, требуя немедленной и жестокой расправы.
Странно… никогда не злился на чужих так сильно.
Парень, кажется, был на голову спятившим спасителем заблудших душ. Ну, чем ещё объяснить его тупые вопросы в духе «с тобой всё в порядке?». И, кажется, он вполне мог явиться ко мне в купе. Расспрашивать, спасать душу, все дела… Я лежал с орущей в ушах музыкой и, скрестив руки за головой, мрачно пялился на дверь. Пусть попробует… пусть только попробует явиться ко мне – запущу плеером в голову тут же.
Но цифры на часах ползли к вечеру – а парень не пришёл. Не пришёл он и ночью – так что до следующего утра мой путь в Питер был спокоен и чужими не нарушаем.
А вот утро, на блюдце с золотой каёмкой, подало мне сюрприз.
В дверь моего купе постучали. Я проснулся – но, не открывая глаз, про себя послал посетителей лесом. Не важно, кто там, - уйдите к чёрту, дайте поспать.
Но в дверь стучали. Всё стучали и стучали – настойчиво, громко. И мне вынужденно пришлось отлепить себя от подушки и буркнуть:
- Ну чего?
Дверь со скрипом отъехала в сторону. На пороге купе, улыбаясь, возникли проводница и парень. Тот самый.
Я даже сел, уставившись на них.
- Что надо? – почти не грубо, просто удивлённо выдавил я.
И они рассказали мне. Душераздирающую, трогательную до чёртиков историю о соседях парня по купе. В наш поезд, оказывается, на следующей остановке должен подсесть их друг. Друг, которого они давно не видели, по которому скучали, бла-бла… И, оказывается, парень был настолько добр, что согласился уступить ему своё место. И, оказывается, свободных мест в нашем вагоне больше нет. А ведь моё купе – почти пустое, мне не трудно пустить к себе бедняжку, правда? Ненадолго, на денёк всего…
- Нет, - прошипел я сквозь стиснутые зубы. Но, кажется, меня не услышали – проводница уже закрывала дверь за собой, а парень аккуратно сел на соседнюю койку и начал стелить бельё.
Какого чёрта, а?
Вопрос навязчиво крутился, а внутренний голос издевательски шептал о коварной и злой судьбе.
Парень застелил койку, разложил на столе продукты питания и рядом – какие-то листочки, в клетку, исписанные. А потом забрался на кровать по-турецки, слегка отдёрнул занавеску и сделал вид, что погружён в красоты пейзажа.
Я злился. Лежал, демонстративно глядя в потолок, и злился. Даже музыка в плеере, пущенная почти на полную громкость, не спасала. Я злился. Ну почему, почему этот чужой так настойчиво лезет в мою жизнь? Зачем он тут? Ведь как хорошо было – один в купе, никто не кричит, не мельтешит, не мешает… Какого чёрта, а?
Ну, все мои мысли, собственно, сводились к этому вопросу.
А парень смотрел на меня. Украдкой, искоса, думая, что я не вижу. Но я тоже косился на него – и ловил, то и дело, эти тревожные понимающие глаза.
Тревожные? Понимающие? Да что он понимать может там, а? И с чего ему беспокоиться о незнакомом попутчике по поезду?
Бред.
Кажется, парень хотел заговорить со мной. Сложная игра чувств буквально всеми красками играла на его лице. Видно было, что парню хочется открыть рот и… что? Опять спрашивать «всё в порядке?», бла-бла?
Ну к чёрту.
Изображать интерес к природе он скоро перестал. Вытащил из горы снеди на столе два пакетика чая (нашёл таки чай свой) и осторожно, аккуратно ушёл из купе. Потом – так же аккуратно и осторожно вернулся, опуская на стол два стандартных вагонных стакана. С горячим, дымящимся чаем.
Посидев секунду напротив них, он решился.
- Будешь? – спросил, двигая один стакан в сторону меня. Я хмыкнул.
- Нет, благодарствуйте.
- Пей, остынет же, - вторая попытка.
И я вдруг сел, взял стакан с горячим напитком. Зачем? Почему?
Наверное, потому, что мне просто хотелось чаю.
Минуты три мы молча сидели друг напротив друга, прихлёбывая из стаканов. Чай обжигал мне губы. Но он был вкусным, признаем. В меру крепким, в меру сладким. Старался паренёк, старался…
- Как тебя зовут? – прервал молчание он. И смотрит, и смотрит, прожигая глазами насквозь. Чёрт, да как же бесит!
- Артур, - буркнул я, поморщившись. Всегда терпеть не мог своё имя. Ну какого чёрта в голову матери стукнуло, в век Саш-Вань-Дим назвать сына Артуром?
И тут же спохватился. Эй, привет, ты что делаешь? Не решил разве молчать, как оскорблённая дева, и ждать, пока парень уберётся к чёртовой матери из моего купе?
- А я Тимур, - судя по всему, факт моего ответа на вопрос мальчишку обрадовал. Голос – весёлый, восторженный.
Я мрачно усмехнулся про себя. Что ж, ни одному мне повезло с имечком.
- Но все зовут меня Тим, - добавил парень. Это что, он правда думает, я как-то буду называть его?
На том разговор окончился. Он смотрел куда-то в сторону и вниз, я - в окно, сжимая в руках ещё тёплый стакан, где чая, впрочем, уже не было.
Зашуршали бумаги на столе, я перевёл глаза туда.
Парень копался в тех исписанных листочках в клетку. И улыбнулся, поймав мой взгляд.
Ладно, спрошу, так и быть.
- Что это?
- Моя книга, - ответил он.
Чего? Я то думал – списки продуктов там, циферки какие-нибудь…
- Книга?
- Да, - парень с улыбкой провёл по вороху листков указательным пальцем. – Я писателем хочу стать…
Понятно. Писателем. И небось едет в Питер, чтобы подать в издательство свою рукопись… Что там у него – детектив, ужастик? Впрочем, конечно, стандартный текст. И любое издательство примет его c восторгом.
А может, эта «книга» у парня не первая. Может, он публиковался много раз – ведь, без сомнений, в его жизни всё прекрасно и здорово. Он же такой весёлый, радостный всегда, спасать души его тянет...
Чёрт.
Я почувствовал, что внутри опять тянет лапы ненависть. Бесит. Бесит. Терпеть не могу этих стандартных, на голову правильных, успешных и счастливых чужих.
- Желаю удачи с твоим шедевром, - не удержался от язвочки я.
Но парень – святой, блин. Он не обиделся, он… вдруг изменился. Улыбка стёрлась с его лица, брови сошлись на переносице, пальцы крепко стиснули один листок.
- Для моих родителей и Анжелы эти шедевры – тупая трата времени, - сказал он. Жёстко, сердито сказал.
Я ощутил, как внутри что-то дёрнулось.
Трата времени… родители… А Анжела – его девушка? Трата времени… Мои предки тоже говорили так. И Наташа говорила.
Я слишком поздно поймал себя на том, что мне… интересно. Хочется узнать, что там с его шедеврами было.
Да какого чёрта, а?
Парень молчал. И я вдруг подумал, что не знаю – хочу, чтобы он рассказал, или сдалось оно мне.
Он начал рассказывать.
- Я писал… кажется, всю жизнь, сколько себя помню. В детстве – сказочки всякие, про героев игр и фильмов там… И в школе писал, и после школы, и везде. Я понял сразу – стать писателем моя мечта. Решил, что обязательно добьюсь её, - любой ценой.
Какого чёрта…
- А родителям было всё равно. «Детское увлечение», «скоро пройдёт» - так они говорили. И, когда я сказал, что хочу заниматься этим серьёзно, пришли в ужас.
Знаешь, они всегда хотели получить из меня идеального сына. Учёба на «отлично», институт, работа… Нормальная, стабильная работf – вроде юриста там, бухгалтера, менеджера.
На юриста учиться они и отправили меня. Конечно, оно мне было не надо. Я писал – на парах, дома, в кафе, в парке, везде… Учёбу не оставлял, нет. Знал, что юристом не буду, - но в институте мы познакомились с Анжелой.
Она была не такой, как другие. Не называла, вроде моих родителей, мою мечту «тупой тратой времени». Она поддерживала меня. Понимала меня. Мне было… так легко, хорошо с ней.
Какого чёрта, а…
А однажды Анжела сказала: «Выбирай – или я, или тупое писательство». Да, так и сказала, - «тупое»… Я выбрал писательство. Бросил институт. И понёс свою первую книгу по всем издательствам.
Представляешь – мне отказали везде. Я не помню, чем они объясняли… «Тематика нам не подходит», «Приходите через год-другой»… А потом, спустя много-много неудачных попыток, отец сказал мне: «Прекрати. Ну, видишь, твои писульки никуда не берут. Вернись в институт и оставь детские игры».
Мы поругались. Я орал на него, он на меня… Это отец, используя свои связи, подговорил издательства не брать мою книгу. Он думал, что неудача сломает меня, - и я, наконец, стану тем «идеалом» послушного сына.
Какого…
- Я взял все деньги, которые копил со школы. Собрал вещи и… вот, еду в Питер. Буду пытаться там исполнить свою мечту.
Парень улыбался. Складка на лбу разглаживалась, в глазах плясали огоньки… Весёлый. Радостный. Уверенный в себе.
Почему?
- А вдруг и там – неудача? – хрипло выдавил я.
- Ну, Питер – большой город, наверняка возьмут где-нибудь, - беззаботно ответил он. – А если нет – Россия большая страна же. Я смогу. Я знаю – у меня выйдет!
Я медленно поставил стакан на стол и привалился спиной к стене. Внутри было холодно. Пусто и холодно.
Почему? Этот парень… Я думал – он весёлый потому, что у него не жизнь – а сказка. Всё выходит, всё получается… А он – похож на меня. Он чертовски, поразительно похож на меня. Мечта… родители, которым плевать, лишь бы сын был «идеальным»… девушка, которая бросила…
Наши истории идентичны.
Почему? Почему же он – весёлый, радостный, улыбается, так до чёртиков уверен в том, что всё получится?
Почему он – такой, а я нет?

Тим

- К нам скоро Ромка подсядет! – сияя, сказал Андрей, захлопнув крышечку телефона.
Марина и Дашка уставились на него.
- Что? Ромка? Откуда он?..
- Представляете, ему по работе надо съездить кое-куда, - а наш поезд подходит как раз! Он на вокзале уже. Подсядет скоро.
- Здорово! – завопила, с восторгом, в голос Дашка, чуть не полностью свешиваясь c койки.
- А кто это Ромка? – спросил я, оглядывая их. Видимо, хороший друг, или родственник, - не зря они так радуются же ему.
Оказалось, и правда, - друг. Лучший. Когда-то учился с Мариной и Андреем в школе, и даже жил недолго по соседству с ними. А потом – Ромку приняли на работу куда-то в «крутое», цитируя Дашку, место, и он уехал. Уже пару лет ребята с ним не виделись, только звонили-писали.
- Это потрясающе, что так вышло! – улыбаясь, воскликнул я.
- Ещё бы! – радостно подтвердила Марина. – Мы сто лет Ромку не видели уже! Интересно, как он там? Думаете, женился?
- Неее, - протянула Дашка, закатив глаза. – Это же Ромка. На работе женат.
- Жаль, что он будет в другом купе, - а может, в другом вагоне, - посетовал Андрей.
И тут мне пришла в голову мысль. Ребята давным-давно не видели своего друга. Конечно, им хочется пообщаться, поделиться новостями с ним. Так почему мне не уступить Ромке своё место? Кажется, в вагоне ещё есть свободные места, – попрошу переселить меня.
Когда я открыл идею ребятам, они вытаращили на меня глаза, словно не веря.
- Тим, - торжественно и замогильно объявила Дашка. – Ты – супер!
Тут они все разом, наперебой, начали благодарить меня. Я засмеялся, отмахиваясь от них.
- Да вы что, ребят, это ерунда, мне ведь не трудно вовсе.
Андрей и Марина активно помогали мне собирать вещи. И вручили, напоследок, пачку чая с бергамотом, извлечённую откуда-то из глубин.
- Это на один день всего, Тим, правда, - заверила Марина.
- Да-да, потом пулей к нам обратно, - подтвердила Дашка.
Договориться с проводницей было не трудно. Да, сказала она, свободное место есть. Да, я могу туда перебраться. Да, хозяин купе будет не против, – он там один живёт.
Но потом, стоя на пороге купе и глядя в зло-удивлённые глаза того парня, я понял – будет. Ещё как.
В вагоне больше не было свободных мест – только это. Случайность, что мы снова пересеклись с ним. Просто случайность. Просто совпадение.
Правда ли?
Проводница, рассказав ему о Ромке, улыбнулась нам и вышла. А я взглянул на парня. Один раз, быстро и как мог по-доброму, - но в ответ поймал искру ярости в тёмных глазах. Парень зыркнул и отвернулся. Сунул в уши наушники и, кажется, увеличил громкость плеера на самый максимум.
Я осторожно подошёл к койке напротив него, опуская сумку на пол. Постелил бельё, выгрузил масштабные запасы продуктов на столик. Рядом – стопку листиков, исписанных, в клетку; мою книгу. И, скрестив по-турецки ноги, уставился в окно.
Конечно, пейзажи природы за стеклом никак не интересовали меня. Но не пялиться же открыто, верно? Нужно было куда-то деть глаза. И я смотрел в окно, изредка косясь на парня.
Он лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. В наушниках шумела музыка. По лицу парня ничего прочитать было нельзя – пусто. Но я знал, конечно, - он злится. Злится на меня, за то, что я снова очутился рядом с ним.
Почему? Почему этот парень так ненавидит всех, кто к нему приближается? Зачем эта стена, что он прячет, чего боится? Что случилось у него?
- С тобой всё в порядке?
- Всё блестяще.
Ложь. Ведь ложь же. Не в порядке…
И я должен выяснить, почему.
Чай, подаренный ребятами, пришёлся очень кстати. Я взял два пакетика и пошёл сначала к проводнице за стаканами, потом - в конец вагона, к аппарату с кипятком. Там же, в коридоре, тщательно заварил и подсластил чай. Принёс в купе.
- Будешь? – спросил я. До этого, впрочем, пару секунд гипнотизируя кружки взглядом. Ведь откажется…
- Нет, благодарствуйте.
- Пей, остынет же.
Я говорил по-доброму, дружелюбно, - как мог. Ну, пусть он поймёт, что я не враг народа, что чай не отравлен. Пусть, хотя бы как-то, пойдёт на контакт со мной.
Я должен узнать.
Парень вдруг сел. И, глядя куда-то в сторону, мимо меня, взял кружку в руки.
Молчание. Снова - тишина. Минуты три мы, не глядя друг на друга и молча, пили чай. А потом я решился начать разговор.
- Как тебя зовут?
И опять, опять странное чувство, страх – вдруг не ответит? Вдруг – закроет, отвернётся, опять замкнётся внутри себя?
Почему тебе так важно, чтобы он ответил, Тим?
Парень секунды смотрел на меня, будто думая, - сказать ли? И буркнул, поморщившись:
- Артур.
- А я Тимур, - весело выпалил я, радуясь успеху. Это, конечно, даже издали не нормальный разговор, - но ведь он ответил мне! Артур… - Но все зовут меня просто Тим.
Уголки губ Артура дёрнулись, он хмыкнул. И правда, какое ему дело, как все зовут меня? Вот он – точно никак называть не будет.
Я не знал, что сказать дальше. А Артуру, конечно, и вовсе не хотелось ничего говорить. Между нами повисло молчание. Чай в стаканах закончился. Я аккуратно опустил стакан на столик – и, на рефлексе, стал перебирать листочки с рукописью. Что же сказать? Как закрепить успех, как поддержать контакт с Артуром? Ведь если он снова замкнётся…
- Что это? – вдруг спросил он.
- Моя книга, - тут же радостно ответил я. Он сам задал вопрос! Не закрылся!
- Книга?
- Да, - ответил я, глянув на свои листки и проведя по ним указательным пальцем. Внутри стало тепло - так всегда, если говорю о своей мечте. – Я писателем хочу стать…
Что-то странное случилось с лицом Артура. Кажется, удивление, кажется, то отчаяние вперемешку со злостью… А потом злость задавила прочее. Глаза Артура сверкнули, углы губ дёрнулись, изгибаясь в гримасу. Голос – язвительный, злой.
- Желаю удачи с твоим шедевром.
Почему он так злится? В чём дело? Что такого я сказал?
И вдруг мои мысли зацепились, споткнувшись, о слово «шедевр». Шедевр… ведь так Анжела звала мою книгу. Всегда звала.
- Тим, это потрясающе! Шедевр!
Она лгала.
- Для моих родителей и Анжелы эти шедевры – тупая трата времени, - жёстко сказал я, чувствуя, как пальцы рефлекторно сжимают один листок. А внутри, обжигая, встаёт то, что было. То, что я решил никогда, никогда больше не вспоминать.
Но вдруг, - я не знаю, просто понять не могу, почему, - мне захотелось рассказать. Просто взять – и рассказать, выплеснуть, отпустить всё.
И Артуру. Никому другому – только Артуру.
Он напрягся. Сидел, стиснув пальцами стакан – костяшки побелели – и смотрел, цепко, странно.
И я рассказал. Всё – о том, что любил рисовать с детства; что стать писателем – моя мечта; что родителям – «детское увлечение, скоро пройдёт». Я рассказал про институт, который был мне не нужен; про Анжелу, ради которой остался там. Про то, как она восхищалась моей книгой, как была – совсем другой, чем другие, как мне легко и свободно было с ней. Про то, как она бросила меня.
- Я взял все деньги, которые копил со школы. Собрал вещи и… вот, еду в Питер. Буду пытаться там исполнить свою мечту, - закончил я. А внутри словно оборвалось что-то… пусто. Ни боли, ни горечи, ни сожалений. Легко, невесомо… будто рассказать – то, что мне давно, на самом деле, нужно было сделать.
Всё в порядке. Прошлое – в прошлом. Я еду в Питер, там – миллион возможностей, шансов, перспектив. Там я добьюсь своего. Там всё – будет в порядке.
Я улыбнулся.
- А вдруг и там – неудача? – выдавил Артур. Хрипло, странно…
- Ну, Питер – большой город, наверняка возьмут где-нибудь, - беззаботно ответил я. – А если нет – Россия большая страна же. Я смогу. Я знаю – у меня выйдет!
Сердце гулко билось о рёбра. В груди – тепло. Конечно, я смогу. Конечно, всё получится!
Я посмотрел, сияя, на Артура, - и не поверил себе.
С ним что-то случилось. Лицо – побледнело, губы дрогнули, глаза расширились. Артур медленно, аккуратно поставил стакан на стол – его пальцы мелко дрожали. И, откинувшись назад, привалился к стене.
Что с ним?
- Эй, - тихо позвал я. – Ты в порядке?
- В порядке, - эхом повторил он за мной без выражения. И сполз на койку полностью, отвернувшись к стене. – Посплю…
Он не спал. Я видел только его спину, но был уверен, почему-то, - он не спал. В чём дело? Что с ним? Это мои слова виноваты – или другое?
Да что случилось?!
Я тоже прилёг, краем глаза следя, как день гаснет за пыльным окном. Вскоре с соседней койки послышалось сопение – видимо, всё же уснул. А вот я заснуть не мог долго. И гадал, пытался понять, - в чём дело. Кажется, мой рассказ задел в Артуре что-то, личное, неприятное… но что именно?
Утро сереньким светом мигнуло через стекло. Я выбрался из койки, сделал две чашки чая, перекусил. И потом сидел, дожидаясь, пока проснётся Артур.
Внутри тревожно сжалось. Как он будет вести себя после вчерашнего? Заговорит ли со мной?
Не заговорил. Проснувшись, мрачно сфокусировал взгляд на мне. Тут же отвёл. Пожевал печенье, проигнорировал чашку чая и уставился в окно.
Я начал потихоньку собирать вещи. Если верить Марине – скоро Ромка должен сойти с поезда. Мне возвращаться.
Но возвращаться не хотелось…
Я уже шагнул к двери купе, уже открыл, собираясь уйти… И вдруг заметил что-то – белое, под столиком в углу, у койки Артура.
Не зная, зачем делаю это, я нагнулся и поднял.
Листок. Помятый, пыльный, местами запачканный. И на нём, - портрет девушки с длинными волосами. Тонкими, небрежными линиями, - но удивительно красивый, чёткий, с прорисованными детальками вроде родинки на щеке и бликов в радужке. Девушка казалась живой. Улыбалась, смотрела – совершенно по-настоящему.
Потрясающий рисунок.
- Это… твой? – спросил я, поднимая глаза на Артура Он сердито повернулся ко мне – и застыл, увидев рисунок.
На его лице опять мелькнуло то, вчерашнее, странное. А потом глаза вспыхнули злобой. Артур резко потянулся, выхватил у меня рисунок и, скомкав, швырнул его в пакет для мусора.
- Зачем? – выпалил я. – Ведь он же… потрясающий!
- Бред, - прошипел Артур сквозь стиснутые зубы. – Это – бред. Ты врёшь!
- Нет! – мне захотелось подскочить к нему, схватить за плечи и встряхнуть – пусть поверит! – Ты здорово рисуешь! Очень живо и…
- Хватит нести чушь, - голос Артура отчётливо грозил сорваться на крик. – Рисунок паршивый. И я больше не рисую!
Не рисует?
- Почему?..
- Заткнись! – уже закричал он. – И вали отсюда!
- Но…
- Катись к чёрту!
Я ушёл.
И, кажется, начал понемногу догадываться, что случилось с Артуром.

Артур

Чёртов парень нашёл мой рисунок. В углу, под столиком. Понятия не имею, как он очутился там, откуда вообще ему удалось оказаться со мной в поезде? Ведь я всё оставил в Иркутске, в старой квартире. Я ничего не взял с собой, чёрт возьми!
Это был портрет Наташи. Давным-давно, до брака, я однажды подарил ей его на день рождения. Она восхищалась им. Благодарила меня. А потом, когда ушла, кинула это портрет мне скомканным в лицо. Я, к слову, увернулся.
И вот он, немыслимым образом попав в мои вещи, был в руках парня. И парень пялился на него, удивлённо-восторженно. А потом выдал:
- Это… твой?
Что за тупой голос, а? Что за тупое восхищение?
Я почувствовал, как злоба съедает всё внутри. Как мне хочется на месте испепелить это рисунок, этот глупый, издевательский привет из прошлого. Я резко потянулся, выхватил лист из рук парня и, скомкав, швырнул в мешок для мусора.
Там ему место, там.
- Зачем? – выпалил парень. – Ведь он же… потрясающий!
Чего? Он ещё смеётся надо мной?
- Бред, - процедил я сквозь зубы, с трудом сдерживаясь. – Это – бред. Ты врёшь!
- Нет! – глаза парня сверкали, он дёрнулся ко мне. – Ты здорово рисуешь! Очень живо и…
- Хватит нести чушь, - оборвал я его. Голос вибрировал – вот-вот заору, как бешеный. – Рисунок паршивый. И я больше не рисую!
- Почему?..
Да какое, чёрт возьми, ему дело?!
- Заткнись! – крикнул я, чуть не вскочив с койки, чтобы треснуть придурка чем-нибудь тяжёлым. – И вали отсюда!
- Но…
- Катись к чёрту!
Он, видимо, понял, как адски я зол, и счёл нужным ретироваться. А я тяжело откинулся на койку, прикрыв глаза. Спокойно. Спокойно. Вдох-выдох, не злись, вдох-выдох…
Но какого чёрта, а?! Какого чёрта этот чужой лезет ко мне, лживо восхищается, лепит чушь? Художник из меня – ноль. Спасибо, уже в трёх городах мне это доказали. Неужто он думал, что я поведусь на дешёвые глупые комплименты?
Бе-сит!
День клонился к вечеру, солнце, затухая, мигало за шторками. Я валялся на койке с плеером и думал. Думал о парне. Злость погасла, как огонёк свечи, забрав всё, все мысли и чувства. Внутри – пустота. Я лежал и думал о парне.
Он ушёл обратно, к себе в купе. И здорово. Никто не будет мельтешить, лезть в душу с тупыми вопросами и идиотскими комплиментами... Здорово.
Но в груди что-то сжалось, - на секунду, мимолётно, - когда я вспомнил, как мы, сидя друг напротив друга, пили чай из вагонных стаканов. Как этот парень, до чёртиков похожий на меня, рассказывал мне свою историю.
А мне было легко. Легко и нормально – вот так сидеть, пить чай, слушать. Просто быть рядом с кем-то другим.
Какого чёрта, а?