читать дальше- Если сейчас уйдешь, не возвращайся больше. Сказал не подумав, и в ту минуту мне правда хотелось не видеть тебя больше, Сэм. Я умею так - сказать, а потом жалеть, обмануть себя и других заодно, все испортить... и расхлебывать. Позже, разумеется, я сел и подумал - когда огонь в голове слегка поутих, когда вернулось умение думать, а не злиться. Позже я сел, подумал - и понял, что в точности повторил фразу отца. В тот день, когда вы с ним ругались, когда он выгнал тебя из дома, он бросил в гневе то же самое. Уходи и не возвращайся. Хотя на самом деле не хотел, чтобы ты уходил, Сэмми. И сразу пожалел о своих резких словах, только вот тебя было уже не вернуть. И я не хотел, Сэм. Но в этот раз, к сожалению, дальше, чем когда-либо, ушел от самого понятного и безусловного факта в мире. Я был один, и никто не причитал у меня под ухом, никто не требовал защиты и внимания, и я сам для себя решил - это свобода, я решил - мне это нравится. Я решил, что счастлив. Но решить - еще не все, и меня хватило совсем не надолго. Может, я и чувствовал что-то вроде смутной радости, только вот счастье - это все вранье, Сэм, попытка самого себя убедить, что так лучше. Но так не лучше. Да, я не могу доверять тебе. Хочу - и не могу, останавливает что-то, встает как кость в горле между тобой и мной. Слишком... больно, Сэмми, понимаешь? Знать, что ты выбрал не меня, своего брата, а какую-то подлую демоницу; знать, что ты скрывал от меня не пустяк какой-нибудь, а своё превращение в монстра. Это больно, Сэм, и ты ошибаешься, думая, что так легко обо всем забыть и жить как раньше. Это всегда со мной. И как раньше - не будет. Но в первый раз в жизни (и в последний, надеюсь) я благодарен ангелам. Захария не открыл мне Америку, само собой, а лишь ощутимо подтолкнул к тому, что я и так знал. К факту, от которого в этот раз я ушел до странности далеко. Который я надеялся обмануть. Но этот факт не обманешь, наизнанку не вывернешь, Сэм, - я не могу без тебя. Не мог тогда - и поехал за тобой в Калифорнию. А сейчас не могу еще больше, ведь ты за нашу долгую гонку по стране так прочно врос в соседнее кресло "импалы" и в меня, что пытаться тебя вышвырнуть и забыть - занятие бесполезное. Я не могу тебя простить, Сэмми. Все еще не могу. Слишком больно, понимаешь? Но и без тебя не могу. И как бы там ни было, а в этом чертовом мире на грани Апокалипсиса у нас есть только мы с тобой. Так было всегда. И так будет. Только мы, Сэм.
Надо просто не забывать, что все - каждый рассказ, каждый фанфик, каждый отзыв, каждое изложение каких-то теорий Ренье, каждое обсуждение, - все ради нее, ради будущей книги, все - шаг к ней, вклад в нее, то, что поможет мне стать лучше и написать ее, хорошую, сильную, настоящую книгу.
Мой первый Диккенс. Диккенс большой, трудный, долгий, с плохим переводом, и все же - Диккенс. Мы ни раз уставали друг от друга. Ни раз хотелось мне положить его и взять другую книгу. Но это ведь совсем не потому, что Диккенс - плохой. Просто я не привыкла читать Диккенса. Вообще с трудом привыкаю опять к красивому, подробному, порой даже слишком вычурному (перевод, ох уж этот перевод) языку, к более чем объемным образам персонажей, к плавной, неспешной истории о людях, таких, как я, он, она, просто о людях. История про жизнь. Жизнь разную и сложную, это и есть Диккенс - он втягивает тебя в жизни самых разных людей, и ты живешь их вместе с ними, как бы ни хотел быть немного в стороне. С Диккенсом так нельзя. И я уже ничуть не сомневаюсь - Диккенс будет моим Автором с большой буквы. Совсем скоро. Одну-две книги... и я буду любить Диккенса вечно. В нем есть все, совершенно все, за что любят писателей, все, о чем писал Набоков в своих лекциях, и даже больше. Да, шел "Дэвид Копперфилд" не так уж гладко, и хоть бы его переводили получше, а все равно - люблю "Дэвида Копперфилда", люблю Диккенса, ведь этот роман - его любимое дитя. Значит, много взял от своего создателя, и дело не столько в сходстве судеб. В любой книге, а тем более такой большой, должна быть Идея. Самая главная, красной нитью идущая через все-все происшествия в жизни героев. Такая Идея у "Копперфилда" есть, пускай её не разглядишь сразу. Жизненный путь человека. Чем не Идея? Путь со всеми его ямами и ухабами, поворотами и тупиками, путь трудный, долгий, опасный... и будут на нем потери и обретения, ошибки и заблуждения, будет много хорошего и плохого, будут попутчики - не всегда добрые и уж точно не всегда похожие на обычных людей. Путь начнется с любви и кончится любовью тоже. Путь вообще не кончится, и там, за границей книги, храбрый Дэви будет снова идти, снова бороть все трудности, снова достигать и не терять себя самого. Ведь главное в любом пути - меняться, развиваться, но ни за что на свете не предавать себя. Не терять то лучшее, светлое, прекрасное, что есть в тебе... что такая редкость в этом мире. Просто доброта и теплота сердца. Просто открытость души. Просто умение доверять и прощать. Умение любить - людей, мир и своё дело. Так мало, казалось бы, так легко... а все же - неизмеримо трудно. И важно. Важней всего, что может быть. Дэвид всегда хотел стать хорошим и незаурядным человеком. Разве не достойная цель? Как обычно бывает, ему хотят помешать. Негодяев он встретит не так уж мало - мистер Крикл, мистер Медрстон, Урия, а вот хороших людей - гораздо больше. И это такая прекрасная справедливость Диккенса. Раз ты сам хороший человек, раз ты сам честный и с большим сердцем, ты будешь встречать таких же людей на своем пути. Будут злодеи, будут мерзавцы, будут обманутые ожидания, куда без них, но так они жалки, так ничтожны по сравнению с легионом светлых душ. Дэвида окружают милые люди со странностями. Я вообще поняла, что Диккенс любит коллекцию таких образов собирать - странные, не очень обычные и даже не очень нормальные, но чудесные и как же их не любить? Вот и здесь - как же их не любить? Не вопреки странностям, а вместе с ними, не будь странностей - они были бы так обычны и скучны. Я люблю их всех. Крепкая, твердая, но добрейшей души бабушка, злой враг всех ослов. Слабоватый умом, но самый добрый и внимательный человек в мире мистер Дик. Микобер с его цветистыми фразами, дурной любовью к письмам и тьмами и тьмами долгов. Жена Микобера, которая верит в него, хоть бы жизнь тысячу раз твердила обратное. Без лишних искусов, но ласковый и умеющий как никто любить Хэм. Нежная девочка-жена Дора. Мистер Пегготи, всю жизнь готовый отдать на поиск любимой племянницы. Преданная няня Пегготи. Несчастная Марта. Заблудшая Эмли. Трэдлс и его самая замечательная девушка на свете. Ангел Агнес. Карлица Моуч, храбрости у которой больше, чем у всех высоких людей мира. Я люблю их всех. И пусть Диккенс очень ясно расставляет акценты - кто хороший, кто плохой, что в этом такого страшного? Так и должно быть. Черное - есть черное, белое - есть белое. Ничто не оправдает Урию Хипа с его мерзкими ужимками и "смирением". Ничто не сделает злодеем беднягу Стирфорта... натворил он нехороших вещей, но ведь и хороших тоже сделал немало, и не зря Дэвид не может ненавидеть его. Жизнь, просто жизнь. Взлеты и падения. Ошибки. Поспешные выводы. Необдуманные поступки. Но что бы Дэвид ни делал, кого бы ни встречал, никогда он не теряет своей доброты и душевной чистоты. Поразительно. До чего цельным и крепким был этот мальчик - с детства, и никто, ничто на свете не сбило его с пути. Восхищаюсь Дэвидом, а больше всего - Агнес. Ангел. Иначе не назовешь. Ангел, всегда осенявший путь Дэвида, без неё Дэвид был бы не Дэвид вовсе. Она всегда рядом. Она всегда здесь, только позови - сразу придет на помощь, утешит, успокоит, все тревоги снимет своей нежной рукой. Дэвид чувствует к ней то, чего не испытывал ни к кому, и сразу ясно, как зовется такое чувство, но глупый Дэви уходит все дальше от Агнес, связывает себя не с тем человеком... Я люблю Дору, а все же она - не то. Не то, что нужно Дэвиду, и он сам это знает. Дора... нежный и трепетный Цветочек... уж слишком трепетный, слишком много в ней детского и глупого, шумного и нелепого. Вся их любовь такая... детская, нелепая, явно не серьезная, и Дэвид, такой человек, как Дэвид Копперфилд, нуждается в другой супруге рядом с ним. Не в ранимом Цветочке. А в женщине сильной, крепкой, храброй, умной... добрая душа, чистое сердце, глубокий покой внутри, ясная и вечная любовь к миру и людям. Дэвид и Агнес - это правильно. Дэвид и Агнес - это так хорошо и естественно, что иначе не может быть. Я хотела бы чуть больше про творчество Дэвида. Я хотела бы другой перевод - без ошибок (Эмли-Эмили), без громких и длинных слов. Я не назову эту книгу совсем уж идеальной, совсем уж моей, но это ведь мой первый Диккенс, и, несмотря на все трудности нашего знакомства, я знаю - он будет моим Автором. Он уже почти стал таким.
Я просто очень люблю, как сомневается и меняется Кас под влиянием Дина... даже до протеста небу.
Название: "За что стоит умереть" Автор: rainbow Фэндом: Supernatural Персонажи: Кас, Дин Жанр6 джен Размер: мини Статус: закончен
читать дальше- Есть только добро и зло, Кас. И ты это знаешь. Кас знал. Все ангелы знают. Различать добро и зло – их первая обязанность. Творить добро, осуждать и пресекать зло. Так положено ангелам. И кто же другой, как не Бог, Отец всевышний, создавший мир и людей, знает, что такое «добро», что такое «зло». Он знает, только Ему решать. И пускай Его решения кажутся порой странными и с примесью темного цвета… Нельзя какому-то не самому высшему ангелу думать над приказами Бога. Приказ есть приказ. Даже архангелы подчиняются небесной воле беспрекословно. Кас – не архангел, Кас – никто, лишь одна жалкая песчинка, один жалкий винтик в механизме Всевышнего… Он должен без колебаний принимать добро и зло, идущие от Бога. Он должен верить. Он должен ВЕРИТЬ, так, как умеют лишь ангелы и лучшие из смертных. Но почему волна неясного возмущения поднимается в груди, когда от высших ангелов следует приказ – убить, уничтожить, стереть с лица земли? Почему Кас делает это не так, как прежде – невозмутимо и спокойно, с твердой верой в свою правоту? Почему он… сомневается? Сомнения были глубоко чужды ангелу Кастиэлю до встречи с Дином Винчестером. И Кас не хочет его слушать, а все-таки слушает, не хочет думать о его словах – отринуть бы, забыть как новое заблуждение, ведь люди так легко и часто заблуждаются… Кас не может, он слушает и думает - и, ужасая его, приходит богохульная мысль: может, этот упрямый человек знает о добре и зле больше Бога. Может, нельзя допускать никаких оговорок, и черное – есть черное, а белое – есть белое. Может, убийство – зло, даже когда убить приказывает Бог. - Бесхребетный… бездушный… Кас знал и об этом. Сам себя обвинял тысячу раз в бесхребетности и бездушности – с тех пор, как встретил Дина. Ангелы – слуги божьи, они несут его благую волю в мир… значит, все ангелы – хорошие, добрые и светлые, их ноша тяжела, но всегда необходима и благословенна. Кас и себя называл таким – хорошим, светлым… до тех пор, пока не встретил Дина. Этому человеку удалось вызвать в Касе ненависть – к себе и другим ангелам. Почти-ненависть. Ангелы ненавидеть не умеют. И уважение к нему, Дину. Почти-уважение, почти-восхищение. Ангелы не умеют чувствовать так, как люди… Кас это знал, видя, какие бурные чувства одолевают Дина Винчестера и всех прочих людей. Ангелам не доступна подобная острота эмоций. Они чувствуют, но… иначе. И Кас испытывал всю глубину возможной для ангела неприязни – к себе. К тому, что делает. Каждый раз ощущал тяжесть преступления на своих плечах, каждый раз, когда приводил в исполнение приговор Господень – убить, уничтожить, стереть с лица земли… Кас верил. Все еще ВЕРИЛ, как бы ни кричал и проклинал Бога Дина. Верил, что Бог не может ошибаться, Бог не может творить зло… Но так, как поступает он, Кас, Уриил и другие ангелы, поступают только злодеи. Это пристало бы Люциферу, но не таким, как они… светлым и добрым. - Важно, во что веришь ТЫ. Кас никогда об этом не думал. Своенравные люди поступают, как им вздумается, ангелы – не люди, ангелы – проводники воли Божьей. Не важно, во что верят они сами, а впрочем, они верят в добро и зло, в высшую справедливость Бога… верят Богу и следуют за ним. Слепо – говорит Дин. Глупо и неправильно – говорит Дин. Дин не понимает… Дин не знает… а может, он знает лучше, чем Кас, лучше, чем любой из ангелов? - Если за что и стоит умереть, так за это. Судьба каждого ангела – служить Богу до тех пор, пока эта служба не прервется от руки демона или человека. Судьба каждого ангела – жить и умереть за Бога. Кас, как все ангелы, мечтал об этом – отдать свою жизнь во имя праведного дела. Кас всегда знал, что такое добро и зло, в чем долг и суть ангелов, чем ангелы отличаются от людей, за что ангелу можно и нужно умереть… не знал только, что пойдет против Неба, чтобы помочь Дину Винчестеру. Восстанет против всего, что знал прежде, и примет смерть… за то единственное, ради чего стоит умирать. Кас не знал, что поймет перед смертью – он не знал ничего, и ангелы не знали и, может, сам Бог не знал.
Беседа в одну сторону с Наной по скайпу - это внезапное осознание, что я умею печатать со скоростью света, а еще - как здорово видеть и слышать любимого человека. Самая важная мысль дня - не все так плохо и можно жить, даже очень хорошо можно жить, как бы все вокруг ни было мерзко, когда есть скайп, Лагуна по вечерам, безумные игрища и спонтанный динокас без подготовки. Больше позитива, Рэйн, все наладится!
Они так не похожи и так прекрасны, что я была обречена о них писать с первого явления Каса в кадре. Пусть Уриил будет Уриилом через "и", а Кас - только Кастиэль!
читать дальшеДин Винчестер не верил в Бога. И проклинал его каждый раз, слыша что-нибудь о неисповедимости божьей для ангелов и тем более – для людей. Кастиэль возносил хвалу Отцу своему Всевышнему. И если говорил о нем, то всегда с глубоким уважением и смирением. О Боге нельзя говорить иначе. Дин требовал доказать, что Бог существует. Как ты можешь знать, что он есть, если никогда не видел его? Как ты можешь знать, если служишь ему с чужих слов? Кастиэль уходил от ответа на такие вопросы. Нельзя объяснить Бога. О Нем нельзя говорить иначе, чем с уважением и смирением, и, в сущности, вообще нельзя говорить. Что такого он, даже не самый близкий к Нему ангел, может сказать? Бог есть. Бог справедлив и честен. Бог смотрит за людьми. Бог знает, как лучше для людей. Дин слушал объяснения Кастиэля о приказах и правилах с упрямым нежеланием слушать. Нежеланием понимать. Дин не понимал и твердил без конца, что жить надо своим умом, самому решать и думать, а не следовать за волей какого-то фантома на небесах. Кастиэль вздыхал и молчал, не зная, как растолковать этому человеку, что такое есть Бог. Воля. Абсолютная. Совершенная. Неизмеримо выше людей и ангелов. Отец Всевышний знает… он просто знает, что делать, и ни в чьих силах возражать Ему. Дело ангелов – долг. Дело ангелов – исполнять приказ Бога. Не больше и не меньше. С яростью в голосе Дин спрашивал Кастиэля, неужто Бог приказывал ангелам убивать людей? Неужто Бог, чистый и справедливый, может так велеть? Дин отказывался принимать такую волю. Кастиэль молчал, не зная, как объяснить упрямцу Дину… самому упрямому из смертных… Он никогда прежде никому не объяснял, что такое Бог и приказ Бога, даже себе, ведь это просто не нуждается в объяснениях. Дин не хотел признавать, что есть в мире нечто, что надо принять на веру и не думать о том, верно или нет. Верно – потому, что ты веришь, потому, что есть величина абсолютная, недоступная сомнениям и разнотолкам. Для Дина Винчестера в жизни был только один абсолют – его разум. Он делал лишь то, что считал правильным, что сам для себя решил. Он не слушал никого и ничего. Упрямо шел против всех правил и плевать хотел на любого, кто скажет ему, как жить. Дину никакого дела не было до Бога и ангелов. Кастиэль в своих редких вылазках в смертный мир видел людей немало, и тех, кто не верит в Бога, среди них было куда больше. Кастиэль убеждал многих. Обращал многих в истинную Веру. Кастиэль находил нужные слова, чтобы открыть глаза людям на истину. Но Дин Винчестер, в первый раз на долгой памяти Кастиэля, не слушал никого, был глух даже к словам ангела божьего. Особенно к словам ангела божьего. Если Кастиэль и хотел переубедить Дина и внушить ему верные взгляды, то отказался от этих попыток уже во вторую встречу. Дина Винчестера убедить было нельзя. Нельзя было внушить ему что-то. Он цеплялся за свои заблуждения с редким упрямством. Дин не верил в Бога, не слушал Кастиэля и отметал с ходу все просьбы и приказы. Даже Уриил ничего не мог с ним поделать. Ангелы должны влиять на людей, а не наоборот. Ангел должен обратить заплутавшего человека в веру истинную. И, конечно, не думать всерьез над словами этого заплутавшего… не думать о них все время… и о нем самом тоже. Кастиэль не заметил сам, как стал уделять слишком большое внимание Дину Винчестеру – до тех пор, пока высшие ангелы не указали ему на это. Кастиэль не заметил сам, как перенял у Дина Винчестера привычку задавать вопросы – до тех пор, пока Уриил не напомнил ему, что вопросы и сомнения ангелам чужды, это жалкая доля людей. Кастиэль не заметил сам, как, исполняя волю божью, думает, о том, что убивать – неправильно… для каких бы высших целей это ни было нужно. Кастиэль не заметил сам, что думает об Отце своем – и спрашивает себя, где он, почему не являет людям и ангелам свой лик… почему допустил то, что творится на земле. Находясь возле Дина Винчестера, Кастиэль вынужден был напоминать себе то, во что прежде верил без всяких напоминаний. Ангелы должны быть беспристрастны. Ангелам нельзя проявлять жалость и другие чувства. Воля Господня – превыше всего. Следуй приказу и не задавай лишних вопросов, вопросы и сомнения – удел смертных, а не бессмертных созданий. Ангелам нельзя... Ангелам не положено... Но с появлением Дина не так легко стало Кастиэлю быть ангелом – таким, каким положено, без сомнений и колебаний, с твердой верой в Отца своего и высшую справедливость. Он верил. Он верил и, зная тщетность своих попыток, твердил одно и то же Дину каждый раз. Он верил… но верить становилось так трудно, когда рядом был Дин – неверящий, упрямый, своенравный Дин Винчестер.
+ 201. Просто .rainbow. дала новую мелодию. И я хотела что-то совершенно иное. Но меня понесло. Извинити.
Здравствуй, мой любимый. Где бы ты ни был и с кем бы ты не был.
Кому и зачем нужны рукописные любовные письма, когда в век прогрессивных технологий есть электронная почта и всевозможные соц. сети? Когда, боже мой, как нелепо звучит, мы с тобой видимся почти каждый день! У меня есть сто тысяч и одна возможность напоить тебя твоим любимым чаем, приготовить ужин, поцеловать, обнять… нет только одной возможности – сказать, как сильно я люблю тебя. Как важно мне просыпаться утром и видеть рядом тебя. Как первый солнечный луч, бледный, почти невидимый, пробивается сквозь матовую стену комнаты из окна в гостиной и чертит по твоей щеке тёплую полосу. Как касается твоих ресниц. И как приоткрываются твои глаза. Глаза, красивее которых я не встречал никогда и вряд ли встречу. Как не встречу и человека, похожего на тебя. Никогда. Нигде. Ни в одной возможной Вселенной нет никого, кто был бы похож на тебя. Я счастлив быть рядом. И пусть я не всегда понимаю, зачем Судьба столкнула двоих столь непохожих, но, возможно, этой проказнице было так угодно. И я доверяю ей. Наверное, больше, чем следовало бы. Я вот сейчас пишу это всё и чувствую себя таким дурачьём. У меня перед глазами мелькает обрывочными моментами вся наша жизнь. Долгая и одновременно совсем короткая пока ещё. В нашей истории столько всего, но, мне кажется, что мне будет всегда этого мало. Мы прожили нашу жизнь на улицах этого города. Огромного, кажущегося бесконечным и необъятным. Нас вертело в хороводе жизненных неурядиц, взлётов и падений, но кое-что всегда оставалось неизменным, верно? Привычный стук в дверь. Эта квартира, заполненная вечерними сумерками, диван и неизменный плед на твоих ногах. Кое-что никогда не меняется, я этому, признаться, бесконечно рад. Чудо моё. Я не часто позволяю себе нежные слова, понимая, что ты не любишь подобные сантименты… Ты, действительно, стал моим чудом. От чудесной встречи и чудесного спасения меня от самого себя, до чудесности этого момента, когда я, который должен был растерять всю романтику где-то там, в далёкие времена своего юношества, сижу в полутёмной кухне и вожу ручкой по белому листу бумаги. Моё несовершенное чудо, которое сделало для меня столько лишь одним своим появлением. Это смешно, я надеюсь, ты никогда не найдёшь это письмо и не прочитаешь его. Для чего писать любовные письма, если они не достигнут адресата? Наверное, это как мой личный дневник. Самый честный и искренний из всех, что я когда-либо вёл. Единовременный. Он закончит своё существование, как только я поставлю последнюю точку. И забуду, что писал эти строки, оставив его на самой глубине ящика прикроватной тумбочки, для верности вложив лист в томик какой-нибудь манги. Только выбирать надо тщательнее, чтобы тебя не заинтересовали ни обложка, ни её содержимое. Я мог бы сжечь это письмо, конечно… но мне хочется оставить его себе. Возможно, через несколько лет я случайно наткнусь на него и оно вызовет тёплую улыбку. А ещё… вдруг… маловероятно, но… что если я смогу тебе прочитать его вслух? И ты в ответ не будешь фырчать раздражённо. А просто подойдёшь и поцелуешь меня. Как бы я хотел. Я люблю тебя. Собственно, это письмо было начато лишь за тем, чтобы сказать эти три слова. Слова, которые нельзя говорить вслух. Которые почему-то стали табу для меня. И я радуюсь тому, что, на самом деле, говорить «люблю» можно кучей других способов. Какими-то поступками, мелочами повседневной жизни и заботой. Я люблю тебя за каждый наш прожитый вместе день. За каждую твою улыбку, равно как и за вспышки возмущения и недовольства. Я люблю тебя за ночи вдвоём и за прогулки по нашим любимым местам. За то, что ты сцеловываешь с моих губ привкус кофе и табака. За то, что у нас так много общего при всех различиях, которые порой пугают. Я люблю тебя. Твой зыбкий силуэт вечером в гостиной, когда ты привычно стучишь по клавиатуре ноутбука, увлечённый своей учёбой. Твою тёплую макушку, пахнущую городским днём и прошедшим дождём. И тихо слетающий с губ вздох, когда я целую маленькую родинку у основания шеи, потому что просто не могу удержаться. Я люблю тебя. За всё это и просто за то, что ты это ты. Что ты есть. Что ты рядом. За то, что однажды ты пришёл и остался тут насовсем. Я навсегда, кажется, и совершенно безоглядно, принадлежу тебе. И хочу, чтобы так было всегда. Мне пора прекращать быть влюблённым идиотом. В этом письме я всё равно не смог сказать даже самому себе ничего нового. Вот уже шесть лет мой мир вертится вокруг тебя вопреки всему и вся. Я всегда буду с тобой. Слышишь? Мой мальчишка. Самый нужный, самый важный. Самый любимый. У меня не осталось никого… у меня не было даже семьи. Но ты стал всем. Моей семьёй, моим домом. Не думаю, что могу желать большего. Больше просто уже некуда. Нельзя быть столь жадным. Я настолько связан с тобой, что оторвать от меня тебя можно только силой. И с мясом. Ещё раз. Люблю тебя. И только смерть может отнять меня у тебя.
+ 199. Музыка - самая прекрасная магия. Спасибо .rainbow. за то, что ты упорствуешь с непробиваемой мной и добиваешься. И вдохновляешь, как с самой первой минуты нашей встречи. Эта история, которая родилась благодаря замечательной и любимой Ванессе, будет посвящена тебе. Как и эта маленькая её часть.
* ~*~ *
В низко повисших тучах спряталось солнце. Город накрыло преддождевой прохладой и запах скорой грозы стал настолько острым, что в предвкушении долгожданного дождя сжалось сердце. Всё вокруг стало отчего-то ярче, будто солнце продолжало освещать мир даже сквозь серую, клубящуюся над миром завесу. Она прошагала много миль, это был уже не первый город, который уставшая путница видела своими глазами. Её плечи покрывал медный загар, а по щекам рассыпались едва заметные, но всё равно непривычные веснушки. Этот город был ничем не примечателен. Разве что обещали какое-то грандиозное цирковое представление мальчишки-зазывалы. Они кричали громко, у них были хорошо поставленные голоса, они красиво расписывали все чудеса предстоящего действа, так что не заинтересоваться было невозможно. - «Небесный цирк»! Не пропустите, только сегодня! Вы увидите, что людям не нужны крылья для того, что бы летать! И совсем не обязательно быть волшебником, чтобы творить чудеса! Дамы и господа, приходите! Только один вечер! Мальчишки вертелись в толпе людей маленькими волчками. Особенно яркие пятна в людском потоке. Их шёлковые одежды шуршали, словно капли надвигающегося дождя по листьям. Ей не было дела до цирка, но стоило поспешить. Деньги на исходе, потому сегодня нужно дать своё собственное представление. А для этого нужно найти центральную площадь.
Она любила танец задолго до того, как пустилась в своё непростое путешествие. Танец казался ей освобождением души от мирских проблем. И если бы её спросили, что такого она находит в нём, она бы ответила – саму себя. Теперь, когда танец стал отчасти работой, которую нужно было выполнять хорошо, иначе был риск остаться на ночь под открытым небом и совсем голодной, девушка почувствовала, что вот именно этого не хватало ей для полного счастья. Ей не нужны были музыканты, она прекрасно танцевала под музыку, которую нашёптывал ей ветер. Но желающие аккомпанировать всегда находились, безмолвно усаживаясь неподалёку от танцующей и подбирая мелодию в ритм её движений. Она никогда не слушала, что играют незнакомцы, готовые сделать её представление более законченным. Вот и сегодня она начала танцевать просто так. Будто впорхнула на площадь, как на сцену. Под удивлённые охи местных жителей, которые тут же образовали вокруг неизвестной им танцовщицы полукруг. Плавные движения. Текучие, словно она – вода. И нет никаких преград ей, потому что вода смывает всё на своём пути. Она точит камень и гасит огонь. Ей нет дела до целого мира, но и важно, что этот мир думает о ней сейчас, в эту самую минуту, когда она танцует, а какой-то бродяга садится рядом и начинает играть что-то совершенно потрясающее. Девушка внутри обмирает вся, слушая эту дивную мелодию. Ей кажется, что ничего совершеннее она не слышала и теперь – о, небо! – она танцует для музыки, а не музыка играет для неё. Первый раскат грома тонет в звуках, вылетающих из-под пальцев играющего. Она, захваченная этим водоворотом ощущений, не обращает никакого внимания на посыпавшийся с неба тёплый дождь. Танцует упоительно. Босые ступни отбивают ритм по брусчатке, монисты звенят, вплетаясь в звуки мелодии причудливыми колокольчиками. Девушка чувствует, что вот-вот заплачет, потому что ей так хорошо сейчас, так легко и свободно, будто нет никаких проблем. Словно то, ради чего она отправилась в это далёкое странствие – ушло. Всё стало таким неважным. И только тёмные пряди липнут к щекам, шее, змейками скользят по обнажённым плечам. В голове – далёкое ворчание грома и музыка. Плавное движение бёдрами. Ещё одно. Поворот. По рукам, высоко поднятым над головой, стекают сладкие дождевые капли. Капли оседают на закушенных губах, на прикрытых дрожащих ресницах. Она прогибается в спине, откидывает голову, подставляя поцелуям прохладного ветра шею и чувствует, как кружится голова. А потом вдруг открывает глаза и встречается взглядом с тёмными глазами, смотрящими на неё так, словно она – загнанная охотником в угол добыча. И сердце сбивается с ритма, и ноги почему-то становятся ватными. Девушка отчаянно старается не упасть и заканчивает танец. Музыка затихает. Она оседает на прогретый солнцем камень и потерянно оглядывается. Зрители аплодируют и, кажется, она не останется ни голодной, ни без крыши над головой. И даже не на одну ночь. - Вы в порядке? Вздрагивает и поднимает взгляд на юношу, вставшего рядом. Переводит взгляд с улыбчивого лица на инструмент в руках. - Так это ты играл? - Да. - Волшебно… - То же самое могу сказать о Вашем танце, госпожа, - улыбается тот и протягивает ей руку. – Позвольте. Вы, кажется, устали. Позвольте угостить вас обедом. Девушка улыбается и хватается за тёплые пальцы нового знакомого. Но из головы никак не идёт тот взгляд. И отчаянно хочется знать, кому он принадлежал. Всё потом, одёргивает она себя. Успеется. А сейчас нужно укрыться от дождя.
В отношениях человек обязан заслужить то, к чему он стремится. Любовь есть признание качеств личности, величайшая награда, заслуживаемая моральными качествами характера. Возлюбите ближних ваших, говорит нам Иисус, независимо от их характеров и даже вопреки их порокам. Эта любовь - самопожертвование, даваемый злу чистый чек. Стремящиеся к подобному христианскому чувству, к переживанию беспричинной любви, любви "самой по себе" вопреки всем мыслям, поступкам и характеру, - осуществляют подделку. Они требуют отрыва любви от моральных ценностей. Беспричинная любовь будет бессодержательна: она не выражает никакого признания моральной ценности. Любовь вызывается чертами личности, сознательно ею "наработанными", и потому является "платой" за труд по работе над собой.
Девушка танцевала в лесу, и только лес был вокруг неё и тех, кто танцевал рядом с ней. Звонкая, быстрая музыка летела над лесом, путаясь в верхушках деревьев, разливаясь повсюду и заполняя собой все. Струны дрожали от чистых, искрящихся нот. Тысячи струн дрожали в одном безупречном ритме – весь лесной народ собрался на поляне, чтобы играть на своих инструментах и танцевать. Они не знали иного способа вознести хвалу богам за то, что жизнь их светла и прекрасна, небо голубое, деревья зеленые, и каждый день приносит новую радость. Они не знали иного способа выразить эту радость, все свое безграничное счастье. Они не знали иного способа дать волю неуемной жажде жизни, упоению жизнью. Они не знали иного способа жить. Танец. Всегда танец. Под кронами густых деревьев, на влажной от росы траве, танец без начала и конца, танец-жизнь. Девушка танцевала в центре большого круга. Все прочие двигались возле неё, защищая и в то же время поклоняясь её юности, красоте и бесконечному свету сердца. Они танцевали свой танец, она – свой. Девушка плавно опускалась на землю и тут же взлетала вверх, падала, словно без чувств, – и сразу взмывала под небо, поднимала руки, ловила в них ветер, как птица в крылья, делала один шажок за другим… рисовала непрерывный узор танца под сенью леса, сливаясь с ним, отдавая себя ему. Каждое движение тонкой и гибкой фигуры вторило музыке. Музыка не кончалась. Танец не кончался. Лесной народ мог танцевать от зари до зари, не прекращая танец ни на секунду. Музыка не кончалась… но вдруг чуждые звуки вторглись в неё, нарушили созвучие, в клочья разорвали гармонию. Танцоры замерли, глядя в гущу родного леса, который всегда стоял на страже их покоя и танца… звуки были где-то в нем, они подходили все ближе и ближе – и пугали своим хаосом и разладом. Странные звуки. Ничуть не похожие на музыку лесных обитателей. Звуки громкие, резкие, отбивающие свой дикий, безумный ритм, звуки варварские и грубые. Ближе и ближе. А вместе со звуками на поляну ворвались люди – так же бесцеремонно, как их странная какофония звуков. Десятки горящих глаз смотрели на лесной народ. Десятки раскрашенных в яркие цвета лиц. Десятки людей, если только это были люди, в пестрой одежде – перья, лоскуты, бусы из камней и костей, - с волосами лохматыми, с улыбками жуткими, с множеством незнакомых инструментов в руках. Чужаки били в обтянутые кожей цилиндры палками, извлекая звуки… громовые, тяжелые, бьющие по ушам. Таких звуков лесной народ прежде не слышал. Таких людей прежде не видел. Уже много лет им казалось, что они на острове одни… это был их остров, их лес, их мир. Дикари с перьями в волосах взяли танцоров в кольцо и тыкали в них пальцами, голосили что-то на своем странном языке. Тоже резком, быстром, неприятном на слух. Лесной народ охватила тревога. Они прижались друг к другу, закрывая собой девушку, что танцевала в центре круга. Мгновенная тишина повисла над лесом. И тут же, повинуясь взмаху руки того дикаря, что носил самые яркие перья, чужаки принялись колотить в свои цилиндры, трясти какими-то звенящими предметами, кричать и прыгать вокруг лесного народа. Девушка вышла вперед, не слушая тех, кто просил её вернуться. Она встала перед своим народом и смотрела, как дикари скачут, размахивают руками, извиваются всем телом… танцуют? Резкие звуки обтянутых кожей цилиндров причиняли почти телесную боль. От быстрых и рваных движений рябило в глазах. Ни в звуках, ни в движениях не было ни следа гармонии и лада, ни следа созвучия и цельной красоты, и все же… Это была музыка. Это был танец. Девушка вздохнула и закрыла глаза. Отогнала от себя все мысли и чувства, стала пустой внутри – и открыла душу навстречу музыке. Чужой, странной, хаотичной, и все-таки – музыке. Так лесной народ учился слушать свою музыку, познавал её. Слушать. Слушать только её, и ничего больше. Нет мира, нет тебя, никто и ничто вокруг не существуют – одна лишь музыка. В абсолютной тишине, погружаясь в неё, ты слышишь… как один звук тянется к другому, как они звучат вместе, как они разбиваются друг о друга и летят, чтобы сцепиться с каким-то иным звуком. Ты слышишь… как из дрожания в воздухе тысяч разных звуков рождается мелодия. Красивая. Гармоничная. Совершенная. Ты ловишь эту музыку всем телом и, открывая глаза, пускаешься в танец. Повторяешь своим телом все изгибы и переливы музыки. Открыв душу навстречу странным звукам, девушка слушала… слушала… слушала… и не слышала привычной гармонии. Глядя на беснующихся вокруг дикарей, она не видела гармонии в их танце. И все-таки… было в них что-то… какой-то новый, незнакомый, едва уловимый ритм, какие-то новые, незнакомые, бешеные чувства… какая-то знакомая и понятная лесному народу жажда жизни. Любовь к жизни. Любовь к миру. Радость. Восторг. Упоение. Танец замер так же резко, как начался. Дикари оборвали свою странную пляску, и оружие грозно звякнуло у них в руках. Человек с самыми яркими перьями в волосах подошел ближе – и наставил свое длинное, острое копье на девушку. Лесной народ застыл в ужасе. Кольцо чужаков начало сжиматься. Вождь дикарей оказался совсем юным – краска на лице добавляла ему лет, алчный блеск в глазах старил и уродовал. Но девушка из лесного народа умела, как и все они, видеть сквозь внешнее и заглядывать внутрь. Она умела заглядывать внутрь музыки – и так же сейчас заглянула в глаза юноши, который хотел убить её. Он мог ждать от неё любого сопротивления, даже бегства, но только не того, что девушка улыбнется, возьмет его за руку и потянет за собой. - Музыка, - сказала она. – Танец. Мы можем… танцевать. Юный дикарь, конечно, не понял её, зашипел что-то на своем резком языке. Искра интереса мелькнула в его глазах… только поэтому он махнул рукой воинам, чтоб они опустили оружие. А своему народу девушка дала знак играть. Они всегда слушались её – не стали спорить и теперь, заиграли, перебирая струны дрожащими руками. Юноша в изумлении поглядел на девушку. Она взяла его за руку и потянула в центр круга, тут же образованный лесным народом. Дикари замерли, готовые в любой миг пустить в ход копья и луки. Обитатели леса смотрели на них с ужасом – но, как всегда, стоило им тронуть струны, и тревога ушла, лица обрели спокойное выражение, и музыка побежала, полетела, заструилась плавно и звонко. - Музыка, - сказала девушка еще раз. – Танец. Она танцевала на глазах у юноши-дикаря в пестрой одежде, с перьями в волосах и ожерельями из костей на шее. Она танцевала свой самый прекрасный танец, не замечая, как опускаются копья и луки, как дикари смотрят на неё и не могут отвести взгляд. Она на мгновение замерла, услышав опять странные, дикие, громовые звуки палок, бьющих по цилиндрам, звон, грохот, треск… замерла – и тут же возобновила танец, подхватывая и эту музыку, которая смешалась с музыкой её народа. Одна музыка стала частью другой. Они звучали вместе, это было очень странное, ни на что не похожее звучание, и все же… все же оно было прекрасно. Юноша-дикарь танцевал рядом с ней. Его племя двигалось между лесными обитателями… и так странно, так чудно выглядели хаотично скачущие фигуры вперемешку с плавным и мягким движением. Даже не обрывая танца, девушка видела, что это странно и чудно, но так красиво, так странно красиво… будто огонь, неистовый, рвущийся на свободу, но порой тихо трепещущий на ветру. Юноша сказал девушке что-то – выдохнул с горящими от восторга глазами. Она не поняла его. Но лучше всяких слов говорил танец.
Идеальный мир. Безупречный. Совершенный. Люди наконец живут так, как хотели жить веками - без войн, болезней, преступлений. Их мир не тревожат никакие бури в стакане. Они живут спокойно и счастливо. Их счастье больше не зависит от прихоти алчных политиков, их счастье не оказывается в центре борьбы за власть. Жизнью управляют не люди, предубежденные, эгоистичные, жадные, которым плевать на всех, кроме себя, а система. Машина. Безупречная. Совершенная. Эмоции и желания не застилают её объективный взгляд, она не испорчена предрассудками, обидами, местью, злостью, жадностью, корыстью... ничто человеческое не мешает ей оценивать людей по заслугам. Оценка - на основе чистых, строгих, однозначных данных психопаспорта. Цифры решают, как людям жить. Холодный, спокойный, беспристрастный разум-машина решает все за них. И такая жизнь всех более чем устроила. Они сами выбрали свой механический рай - и счастливы в нем. Ничего не нужно решать самому. Все важные решения принимает за любого человека система - безупречная и совершенная. Где работать после школы? "Сивилла" решит. Какого положения в обществе ты достоин? "Сивилла" решит. Что есть на завтрак? "Сивилла" решит. Кому жить, а кому умереть? "Сивилла" решит. Все согласны. Все безоговорочно следуют решениям "Сивиллы". Ведь "Сивилла" ошибаться не может. Кажется, все, - но, если поглядеть... Конечно, в один прекрасный день система пошатнется. Поднимут голову люди, не согласные с системой. Начнут систему подрывать. А если уж таким "революционером" окажется не глупый подросток, не слабый тихоня, не безрассудный камикадзе, а Макисима Сёго... человек с безупречным контролем над собой, острым умом, хитростью невероятной, натурой жесткой, насмешливой, разумной и беспощадной... Тогда системе конец. Тут системе наступил конец с оговорками, не наступил сейчас, но наступит в будущем - ведь мир уже пошатнулся, мир уже не так стабилен и совершенен, как прежде. Вместе с Макисимой на смену миру пришел хаос. И вот уже на улицах люди избивают друг друга и сходят с ума, люди сплошь становятся преступниками, а "Сивилла" ничего не может с этим поделать. Макисима Сёго - самое страшное, что в мире могло случиться. Непредсказуем. Думает на сотню шагов вперед, дальше, чем все остальные (Кагами - исключение). Смотрит на мир разумным, трезвым взглядом, видит то, что другие не хотят замечать. А именно - безопасность и покой достигнуты путем лишения людей всякого выбора. Даже всякой возможности выбора. Люди ничего не решают, люди живут по чужой указке... а ценность человеку, как чертовски верно заметил Макисима, придают только те поступки, которые он совершил по СВОЕМУ выбору, СВОЕМУ решению, СВОИМ желаниям. Здесь поступки мерзкие, жестокие, кровавые... но в этом мире убийства - единственное, что люди делают, подчиняясь не "Сивилле", а только себе. Есть в этом смысл... есть смысл, хоть и страшный, хоть неверный в корне - насилие порождает только насилие, а система простоит еще века, заполни ты весь мир убийствами и чудовищами. А все-таки Макисима потряс мир. Встряхнул. Дал резкий толчок к изменениям. Перевернул с ног на голову взгляды на жизнь и мир таких людей, как Акане. С Макисимы началась перестройка мира. Она уже началась. Люди сейчас, на этом этапе своего развития, без "Сивиллы" не могут. Но ведь смогут... когда-нибудь. Как здорово здесь брошены мостики между разными людьми. Акане, неопытная и глупая девочка, едва начавшая работать в Бюро Общественной Безопасности - и Когами, потенциальный преступник, который знает мир в тысячу раз лучше её. Акане растет - и достигает Когами, достигает до такой степени, что может думать, как он, и видеть его шаги наперед. Уравновешенный, наблюдательный, жесткий Когами - и добрая, открытая, наивная Акане, которая верит в справедливость системы и мира. Макисима, почти влюбленный в жестокость и дикость, игрок, обожающий давать людям в руки оружие и смотреть, что получится, резкий антипод системе - и Когами, помогающий ловить преступников, служащий вроде как на стороне системы, для которого Макисима враг номер один. Но чем дальше идет охота Когами за Макисимой, тем более явно возникает странная, почти необъяснимая связь между ними, понимание... которое выражено опять-таки странной фразой "Я не представляю, что меня может убить кто-то, кроме тебя". Общее одиночество. Общая потеря связи с миром, выпадение из системы, хотя у обоих по разным причинам. Масаока, один из редких людей, которые помнят другую жизнь, до "Сивиллы", видят, как их привычный мир рушится, и не могут принять мир новый - и Гиноза, его сын, яростный противник преступности и сторонник системы, винящий отца в том, что не понял и не принял систему, отчаянно борющийся с изменениями в себе и своем психопаспорте. И еще Кагари, Шион, Яёй... столько разных людей, столько разных позиций, столько разных продуктов системы, и путь каждого привел их сюда, в Бюро Общественной Безопасности, в одну команду. И мостики лежат между ними, особая связь одного с другим. Качественная вещь. Как проработан сюжет, как показаны герои... как хорошо и четко нарисовано, в конце концов. Качественная и... красивая. И еще - одна из самых твердых, сильных, достоверных антиутопий, что я знаю. Она убеждает в своей вероятности - а такой антиутопия и должна быть. Я смотрю и верю - мир "Психопаспорта" возможен. Мы и сейчас уже прямо идем в техно-рай, где все будут решать и делать за нас машины. Из такой системы надо выбираться. Да, она обеспечила долгожданную стабильность и безопасность в обществе, но берет она в расчет лишь общество в целом, а не людей как личностей. Личность в этой системе не существует. Её желания и чувства не имеют значения. Ты не станешь тем, кем хочешь стать. Ты станешь тем, кем хочет тебя видеть "Сивилла". Ты в этой системе - не более чем совокупность данных, показателей, цифр. То, что стоит за цифрами, не волнует никого. Эта система рухнет. Она не может не рухнуть. В ней будут всегда такие, как Макисима Сёго... и такие, как Акане Цунемори. Акане - драгоценный камень в этом страшном мире. Она открыта и чиста. Она верит в добро и справедливость. Она тоже считает многие аспекты системы неверными - но Акане не Макисима, она не станет ради благих целей выворачивать наизнанку людей и вытаскивать все самое мерзкое в них на свет божий. Она найдет другой путь. Не знаю, какой, но найдет. Акане - уже не та девочка, что пришла в Бюро сразу после учебы, она стала мудрей и взрослей, и все же она никогда не предает себя и остается верной себе. Своему центру. Своему свету. Своей вере в мир и людей. Я люблю эту невероятную девушку с первых серий - и знаю, что она достигнет огромных высот. Если кто и может изменить такой мир - это лишь Акане Цунемори.
читать дальшеГде тебя черти носят, Сэм? Позвони мне... Сэм, я волнуюсь за тебя... Это не приведет ни к чему хорошему, Сэм, хватит... Я тоже любил Дина, но его не не вернешь... Да возьми трубку наконец, черт возьми! Сэм... Сэм слушал сообщения Бобби, скопившиеся за несколько дней, как в бреду. Хотя он и был в бреду... пьяном. И не сразу сообразил, где находится. Последствия вчерашней пьянки... мутная дымка застилает все вокруг, какие-то точки прыгают перед глазами, кровь стучит в висках дурным набатом, а голова просто разламывается от страшной боли. Не умел Сэм раньше напиваться вдрызг... и до сих пор был не в лучших отношениях с алкоголем. Выпивка отшибала память напрочь. Ни за что на свете не удалось бы Сэму вспомнить, с какими незнакомцами он пил вчера, не дошел ли до чего-то кроме бездумного пьянства... он не помнил, да и не хотел помнить. И просыпаться тоже не хотел. Просыпаться — то есть за шиворот вытаскивать себя из блаженного забытья — было трудно. Немыслимое усилие воли требовалось приложить, чтоб разлепить глаза, нашарить рукой телефон на тумбочке, взглянуть на цифры на экране — и добавить еще один день к тому, сколько уже прошло дней с тех пор, как Дин умер. Голова трещала, мышцы болели так, будто Сэм марафонскую дистанцию бежал. Просыпаться не хотелось. Так и лежал бы в кровати с утра до вечера... хоть целую вечность. И дело было не жуткой боли, не в усталости... возвращаться в мир, где больше нет Дина, - невыносимо. В мир, где больше нет Дина... а значит, ничего нет. Сэм проснулся в мрачном номере отеля... какого-то отеля в каком-то из сотен городков Америки. В точности так же, как последние месяцы каждый божий день. Проснулся с дикой болью в голове, в пьяном дурмане, - и рука тут же потянулась за телефоном, пробежала по кнопкам... Глупо. Он всегда держал телефон рядом, словно Дин вдруг может позвонить прямиком из ада. Но Дин больше не позвонит. Позвони мне, Сэм... я волнуюсь за тебя... Каждый раз Сэм хотел позвонить, обещал себе, что непременно позвонит Бобби и успокоит его... и не мог сделать это. Не мог набрать номер Бобби, говорить с ним, объяснять, слушать, как он успокаивает и уверяет, что время — лучший лекарь, и все пройдет, и все сгладится, и все будет хорошо, вот увидишь, Сэм... Сэму не по силам было слушать эту откровенную ложь. Он не мог общаться с Бобби... вообще ни с кем, и только в работе находил спасение. Ведь Дин этого хотел. Хотел уничтожить как можно больше адских тварей — за мать, за отца... теперь и за Дина нужно мстить этим проклятым демонам. Но как трудно было вытащить себя из кровати, стряхнуть пьяный, больной — и все же спокойный сон. Во сне Дин не умирал тысячу раз подряд у Сэма на глазах. Во сне Дин не жарился на дьявольском огне, а Сэм не тянулся к нему, не в силах достать, не в силах помочь... Уже несколько месяцев Сэм почти каждый вечер падал в кровать пьяный и ничего не соображающий — лишь бы хоть там, во сне, получить секундную передышку. Проснешься — и все начнется заново, как чертов замкнутый круг. Куда бы Сэм ни ехал, что бы ни делал, с кем бы ни говорил — смерть Дина стояла у него перед глазами, и вдобавок к ней еще легион темных и страшных картин. У Сэма было два безотказных способа избавиться от них. Первый — упиться так, чтобы все вокруг утонуло во мраке. Второй — всадить пулю в сердце какого-нибудь мерзкого демона и смотреть, как он перестает злобно ухмыляться и умирает... умирает... умирает... Он сдергивал себя с кровати каждое утро и шел убивать адских тварей. Лишь бы не думать о брате. Лишь бы забыть на секунду... хотя бы на жалкое мгновение забыть. Сэм отшвырнул телефон с бесполезными сообщениями за тумбочку и сполз с кровати. В мир, где больше нет Дина. И принялся за каждодневный ритуал — простые действия, чтобы не спятить совсем. Плеснуть в лицо холодной водой, одеться, позавтракать в захудалом кафе, сесть в машину, включить музыку... Любое из этих действий требовало самого острого внимания — тоже способ забыть и не думать, занять мысли чем-то другим, хоть чем-то другим. Не удавалось. Почти никогда. Все вокруг напоминало о Дине. Эти чертовы кафе, где он брал самую жирную и вредную еду и уплетал так, что смотреть страшно... Эти гостиницы, каждый день новые, где он разваливался на диване, закинув ноги на журнальный столик... Эта машина, где он врубал на всю громкость заезженные диски со старой музыкой и заставлял Сэма петь вместе с ним... Лишнее оружие в багажнике — Дин. Пустое место рядом — Дин. Значок сообщения на телефоне — Дин. Всюду Дин, Дин, Дин. Не думать и забыть не получалось, и каждый день был как замкнутый круг. Не выберешься. Не остановишь. Каждый день — как повторение одного и того же ужасного дня. На заднем сиденье машины лежала груда потрепанных книг. Оккультизм, экзорцизм, самая древняя и темная магия... Сэм без устали охотился за этими книгами, а после поглощал их одну за другой, лихорадочно переворачивая страницы, - в поисках заклятья, ритуала, чего угодно, что помогло бы вытащить Дина. И каждому демону, который попадался у него на пути, Сэм задавал один вопрос — как это сделать? Как спасти Дина? Как разорвать тот проклятый контракт? Книги молчали, а демоны скалились Сэму в лицо и твердили, что Дин Винчестер застрянет в аду навечно. Сэм был готов на всё... и прежде всего, конечно, отдать свою жизнь за возвращение Дина. Все, что угодно, - лишь бы брат вернулся к нему. Лишь бы увидеть его на миг и знать, что он уже не в аду, уже не терпит эти страшные муки... а там и в пекло можно. Хоть на вечность. За несколько месяцев без брата Сэм научился делать многое, чего раньше не умел. Научился пить. Научился убивать без жалости. Только вот жить без него научиться не смог... просто отказался пробовать и отдал себя, все своё время без остатки, попыткам вернуть Дина. Прогрызть дорогу в аду. Своими руками вырвать Дина из него. Перевернуть землю и небо, если нужно, только бы брат вернулся, только бы брат снова жил. Его не вернешь... ты справишься... все будет хорошо, Сэм... Бобби уговаривал его не заниматься глупостями, но Бобби не знает, Бобби никогда не поймет, что такое для Сэма — жить в мире, где Дина больше нет. Бобби не поймет, почему Сэм отказывается принимать такой мир и готов изобрести свой способ поменять законы мироздания — ради брата. Бобби не прав... ничего не будет хорошо, пока Дина здесь нет. Сэм вернет его. Как угодно. Какой угодно ценой. Вернет... хоть бы ему пришлось потратить на это все своё время до последней секунды.